— Котлеты суховаты, Серёженька. Совсем не сочные.
Светлана Алексеевна аккуратно отодвинула вилкой надкушенный кусок мяса, словно изучала редкий и не слишком удачный экспонат. Её взгляд, полный вселенской материнской скорби, переместился с тарелки на сына. Сергей, сидевший напротив, чуть ссутулился, будто это его вина, что котлеты не соответствовали высоким стандартам.
— Мам, ну перестань. Вкусные котлеты, — он попытался улыбнуться, но вышло натянуто. — Катя весь вечер у плиты стояла после работы.
Катя не подняла глаз от своей тарелки. Она методично и без всякого удовольствия пережёвывала пищу, сосредоточившись на едва слышном стуке своей вилки о керамику. Пять лет. Ровно пять лет она слушала замечания о недосоленных супах, пережаренном мясе и недостаточно пышных пирогах. Первые два года она пыталась спорить, объяснять, даже соревноваться в кулинарном искусстве. Потом поняла — дело было не в еде.
— Стояла, — многозначительно повторила Светлана Алексеевна, игнорируя слова сына и обращаясь взглядом куда-то поверх головы невестки. — Я в её годы после смены ещё и полы мыла, и бельё руками стирала. А Серёженька исхудал совсем. Щёки впали. Разве таким он от меня уходил?
Сергей тяжело вздохнул и бросил на жену быстрый, извиняющийся взгляд. Катя никак не отреагировала. Она уже давно научилась возводить вокруг себя невидимую стену во время этих визитов. Свекровь, не получая ожидаемой реакции, переключилась на другую тему.
— И рубашка эта… Катя, неужели нельзя было свежую ему дать? Он же на работе с людьми общается, должен выглядеть опрятно. Это же лицо семьи.
Катя медленно доела свой ужин, мысленно считая до десяти. Она чувствовала, как напрягся Сергей, готовый снова броситься на амбразуру и объяснять, что рубашки он выбирает сам и что эта была абсолютно чистой. Она сделала небольшой упреждающий жест рукой под столом, едва коснувшись его колена. Сигнал был понятен: «Не надо. Просто молчи».
— Мам, я сам её утром достал, спешил просто, — всё же пробормотал он, не уловив или проигнорировав её безмолвную просьбу.
— Вот именно, что спешил! — тут же подхватила Светлана Алексеевна. — Потому что о нём никто не заботится должным образом. Мужчина, когда приходит домой, должен отдыхать, а не думать, что ему завтра надеть. Для этого у него есть жена.
Воздух на их небольшой, но уютной кухне, которую Катя с такой любовью обставляла, стал плотным и вязким. Каждый предмет, от ярких прихваток до современного чайника, казалось, впитывал в себя это застарелое недовольство. Это была территория Кати и Сергея, их крепость, но как только на пороге появлялась Светлана Алексеевна, она превращалась в инспекционную площадку, где каждый сантиметр подвергался строгой оценке.
Ужин подходил к концу в той же гнетущей атмосфере. Свекровь отодвинула свою тарелку, на которой сиротливо осталась половина котлеты и нетронутый гарнир.
— Спасибо, наелась. Хоть что-то в желудок упало, — произнесла она тоном мученицы, пережившей тяжёлое испытание.
Катя молча поднялась. Она начала собирать тарелки со стола, её движения были выверенными и спокойными. Ни один мускул на её лице не дрогнул. Она сложила посуду в раковину, на мгновение задержалась, глядя на гору тарелок и сковороду, а затем повернулась к мужу. Внутри неё что-то окончательно и бесповоротно застыло, превратившись из тягучего терпения в холодный, острый лёд. Пять лет тишины закончились.
Усталость после долгого рабочего дня навалилась на Катю свинцовой тяжестью. Ей хотелось только одного — рухнуть на кровать и закрыть глаза, чтобы не видеть ни грязной посуды, ни, тем более, осуждающего лица свекрови, которая устроилась в кресле в гостиной, делая вид, что смотрит телевизор, но на самом деле держала под контролем каждый звук из кухни. Весь вечер она чувствовала себя экспонатом под микроскопом, и это ощущение вытягивало последние силы.
Собрав посуду в раковину, Катя оперлась руками о столешницу. Гора тарелок, вилок и сковорода с остатками жира выглядела как персональный Эверест, на покорение которого у неё не было ни сил, ни желания. Она повернулась к мужу, который как раз вошёл на кухню, чтобы налить матери воды. Его лицо выражало привычную смесь вины и беспомощности. Катя посмотрела на него ровным, спокойным взглядом.
— Серёж, помой, пожалуйста, посуду. Я пойду прилягу, что-то голова разболелась.
Это была простая, обыденная просьба, которую они тысячу раз адресовали друг другу. В их семье не было чёткого разделения обязанностей: кто был менее уставшим, тот и брался за домашние дела. Сергей без всяких возражений кивнул, взял стакан и уже направился к фильтру с водой, но не успел сделать и шага.
Из гостиной пулей вылетела Светлана Алексеевна. Её лицо исказилось от возмущения, будто она стала свидетельницей чего-то совершенно недопустимого, почти преступного. Она подскочила к сыну, оттесняя его от раковины, и впилась гневным взглядом в Катю.
— Ты что себе позволяешь?!
Голос её не был громким, он шипел, как раскалённое масло, на которое капнули водой. Сергей замер, растерянно переводя взгляд с матери на жену.
— Мам, что случилось? Катя просто попросила…
— Она не попросила, она приказала! — отрезала Светлана Алексеевна, её ноздри гневно раздувались. — Мой сын работал весь день, как проклятый, чтобы обеспечить её всем необходимым, а она его к раковине гонит! Совсем обленилась! Неужели так сложно сполоснуть три тарелки? Руки отвалятся?
Катя молчала, наблюдая за этой сценой. Она видела, как её муж пытается что-то сказать, как он открывает рот, но не может произнести ни слова под напором материнского гнева. Вся его решимость, которой и так было немного, испарилась.
— Я растила его не для того, чтобы какая-то девица, возомнившая себя хозяйкой, им командовала! — не унималась свекровь. — Мужчина — добытчик! Он приходит домой отдыхать, набираться сил! А ты что устроила? Сначала котлетами своими сухими накормила, а теперь ещё и в прислугу его превращаешь!
Сергей наконец нашёл в себе силы вмешаться. Он положил руку на плечо матери, пытаясь её успокоить.
— Мама, прекрати, пожалуйста. Это нормально, мы всегда друг другу помогаем. Я сам помою, мне не сложно.
Но эта попытка примирения произвела обратный эффект. Для Светланы Алексеевны его слова прозвучали как капитуляция, как признание того, что сын окончательно попал под каблук.
— Ты ещё и защищаешь её! — возмутилась она, сбрасывая его руку. — Она из тебя верёвки вьёт, а ты и рад стараться! Что она с тобой сделала, Серёжа? Ты же не был таким! Ты всегда уважал труд, знал, что у женщины свои обязанности, а у мужчины — свои. А теперь что? Завтра она тебя заставит полы мыть, а сама будет лежать на диване и ногти красить?
Поток обвинений лился без остановки. Катя стояла, прислонившись к кухонному гарнитуру, и смотрела на мужа. Она ждала. Ждала, что он прервёт этот монолог, что он скажет твёрдое и окончательное «Хватит!». Но Сергей лишь беспомощно вздыхал, бросая на неё виноватые взгляды, будто молча просил её ещё немного потерпеть. И в этот момент она поняла, что ждать больше нечего. Чаша терпения, наполнявшаяся долгие пять лет, была переполнена этой последней, ядовитой каплей.
Катя перестала слышать отдельные слова. Монолог свекрови слился в один монотонный, жужжащий гул, как звук плохо настроенного приёмника. Она смотрела не на неё, а на мужа. На его опущенные плечи, на то, как он беспомощно переминался с ноги на ногу, не в силах ни остановить этот поток, ни встать на её защиту. В его глазах плескалась неловкость, стыд, мольба о терпении. Но терпение в Кате иссякло. Оно высохло, оставив после себя лишь твёрдую, холодную пустоту.
Она медленно оттолкнулась от столешницы. Движение было плавным, почти театральным, и оно мгновенно привлекло внимание обоих. Светлана Алексеевна на полуслове оборвала свою тираду о женском предназначении. Сергей напрягся, предчувствуя новый виток конфликта.
Катя сделала два шага вперёд, сократив дистанцию, и остановилась прямо перед свекровью. Она не смотрела на неё сверху вниз. Её взгляд был ровным, прямым и таким ледяным, что Светлане Алексеевне стало неуютно. Весь её праведный гнев куда-то испарился, уступив место растерянности.
— У вашего сына уже давно своя семья есть, Светлана Алексеевна, так что хватит постоянно являться сюда и проверять, достаточно ли хорошо заботятся о вашем мальчике! Иначе я сделаю так, что вы его больше вообще не увидите!
Светлана Алексеевна захрипела, словно ей не хватило воздуха. Лицо её вытянулось, побагровело от внезапного прилива крови. Она хотела что-то выкрикнуть, что-то возразить, но слова застряли в горле.
Эффект был подобен взрыву. Светлана Алексеевна наконец обрела дар речи, но вместо того, чтобы обрушиться на невестку, она, как всегда, апеллировала к сыну. Она резко развернулась к Сергею, её взгляд был полон трагизма и оскорблённого достоинства.
— Серёжа, ты слышал?! Ты слышал, как она со мной разговаривает?! Она мне угрожает! В моём же присутствии, в доме моего сына!
Сергей стоял между ними, как вкопанный, похожий на испуганного ребёнка, пойманного между двумя враждующими взрослыми. Он открыл рот, чтобы произнести что-то примирительное, что-то, что могло бы разрядить обстановку и отсрочить неизбежное.
— Кать, ну зачем ты так… Мама, и ты тоже…
Но Катя не дала ему закончить. Она сделала ещё один шаг, но уже в сторону мужа, полностью игнорируя присутствие его матери. Она перехватила его растерянный взгляд и удержала его.
— Он слышал. А теперь выбирай, Сергей, — её голос не изменил тональности, оставшись таким же холодным и беспощадным. — Либо ты муж в своей семье, который строит свою жизнь и защищает свою жену. Либо сын, который бежит к маме по первому зову и позволяет ей хозяйничать на нашей территории.
Она сделала паузу, давая словам впечататься в его сознание. Светлана Алексеевна замерла, с открытым ртом наблюдая за этой сценой. Она не ожидала такого поворота. Она привыкла быть главной скрипкой в этом оркестре, а её партию внезапно и грубо прервали.
— Третьего не дано, — твёрдо закончила Катя и замолчала, продолжая сверлить мужа взглядом. Она не требовала, не умоляла. Она просто констатировала факт, ставя точку в пятилетней истории компромиссов и уступок. Весь мир сузился до пространства этой кухни, где в воздухе повис один единственный, но жизненно важный для них троих вопрос.
Сергей дёрнулся, словно от удара. Ультиматум, произнесённый ледяным голосом жены, повис в воздухе кухни, как топор палача. Он посмотрел на Катю, на её непроницаемое лицо, затем на мать, чьё лицо, наоборот, было искажено гримасой ожидания и праведного гнева. Он оказался в центре бури, и от него требовалось одним словом эту бурю направить. Но он не был ни полководцем, ни даже солдатом. Он был зрителем на поле собственного боя.
— Ну зачем вы так обе… — промямлил он, и это была худшая фраза, которую он мог произнести. Это был не ответ, а жалкая попытка уклониться, раствориться, сделать вид, что ничего не происходит. — Давайте просто… успокоимся. Катя, ты устала. Мам, ты тоже погорячилась.
В тот момент, когда он произнёс эти слова, что-то в глазах Кати окончательно погасло. Последний огонёк надежды, который ещё тлел где-то в глубине, превратился в пепел. Она увидела не мужа, не защитника, не партнёра. Она увидела испуганного мальчика, который пытался помирить двух важных для него женщин, не понимая, что его собственная жизнь и семья поставлены на карту. Его нерешительность была красноречивее любого ответа. Это и был его выбор.
На лице Светланы Алексеевны, напротив, медленно расцвела торжествующая уверенность. Она поняла всё правильно. Сын не выбрал жену. Он не поставил мать на место. А значит, он, как и всегда, остался на её стороне. Она победила.
— Вот видишь, сынок, — она сменила гнев на милость, положив руку ему на плечо и с укоризной глядя на невестку. — Она просто не в себе. Устала она, видите ли. Все устают, но это не повод так с матерью разговаривать. Пойдём, Серёженька, я тебе чаю с ромашкой заварю у себя, успокоишься.
Она мягко, но настойчиво потянула его за руку в сторону коридора, как будто уводя из опасного места. И Сергей, не выдержав прямого взгляда Кати, поддался этому движению. Он сделал шаг. Один короткий шаг в сторону матери.
И это было всё.
— Да, — тихо сказала Катя. Голос её был абсолютно ровным, без единой нотки горечи или злости. Это был голос человека, который закрывает бухгалтерскую книгу после подведения окончательного баланса. — Выбор сделан.
Сергей замер. Светлана Алексеевна остановилась и обернулась, готовая к новому витку нравоучений. Но Катя смотрела только на мужа.
— Можете забирать своего мальчика, Светлана Алексеевна, — продолжила она тем же бесстрастным тоном. — Можете снова проверять, чистые ли у него рубашки, и готовить ему сочные котлеты. Только теперь уже на своей территории.
Она обвела взглядом кухню. Их кухню. Место, где они смеялись, строили планы, ссорились и мирились. Теперь это место казалось чужим, стерильным, как операционная после неудачной операции.
— Серёжа, ты что стоишь? Она же тебя выгоняет! — взвилась свекровь, осознав, что её триумф имеет и обратную сторону.
Но Катя лишь усмехнулась, впервые за весь вечер.
— Я никого не выгоняю. Он сам сделал свой шаг. А теперь идите. Оба.
Она отвернулась от них и подошла к раковине, заставленной грязной посудой. Включила горячую воду, взяла губку и принялась методично, тарелку за тарелкой, смывать остатки их последнего семейного ужина. Она не смотрела в их сторону, не слушала, что они говорят. Для неё они перестали существовать в пространстве этой квартиры.
Светлана Алексеевна что-то гневно зашептала сыну на ухо, крепче вцепившись в его руку. Сергей стоял столбом, глядя на спину жены. Он видел её прямые плечи, её спокойные, выверенные движения и понимал, что эта стена, которую она только что возвела, несокрушима. Он хотел что-то сказать, позвать её, но слова не шли. Он стоял на пороге собственной кухни, которая больше не была его, рядом с матерью, которая выиграла битву, но стоила ему всей его жизни.
Не сопротивляясь, он позволил матери увести себя в коридор. Он слышал, как она открывает входную дверь, как продолжает что-то говорить, но её голос доносился будто издалека. Последнее, что он увидел, обернувшись, — это свою жену, спокойно моющую посуду в их бывшем общем доме. Он уходил не после скандала. Он уходил как вещь, которую пришли и забрали…
