— Катюш, а ты чего это мясо такими кусками нарезаешь? Для борща так не годится, оно же жёстким будет. Нужно мельче, поперёк волокон, я же тебе показывала.
Нож в руке Кати замер на полпути, нависнув над куском говядины. Она не подняла головы. Она просто смотрела на красные прожилки в мясе, на блестящее лезвие ножа, на свои пальцы, крепко сжимающие рукоятку. Две недели. Четырнадцать дней этого тихого, вкрадчивого голоса за спиной. Голоса, который знал всё лучше неё. Как правильно замачивать бельё, под каким углом нужно держать швабру, чтобы не оставалось разводов, и почему её сырники «недостаточно пышные». Каждый день был экзаменом, который она неизменно проваливала.
Света, младшая сестра Олега, приехавшая «буквально на пару дней из Орла», обошла стол и заглянула Кате через плечо, неодобрительно цокнув языком. Она пахла чужими духами и уверенностью в собственной правоте.
— Ты его сначала отбей немного, оно тогда нежнее будет. У тебя молоточек для мяса есть? А то я у тебя на кухне не нашла. Наверное, не пользуешься.
Катя медленно положила нож на разделочную доску. Затем, с той же выверенной медлительностью, она протянула руку к плите и повернула ручку конфорки. Щелчок был сухим и окончательным. Она выпрямилась, вытерла руки о полотенце и, не глядя на Свету, вышла из кухни. Весь оставшийся день она не проронила ни слова. Она сидела в кресле с книгой, переворачивая страницы с механической точностью, но её взгляд был устремлён в одну точку. Она не отвечала на вопросы Светы и игнорировала попытки Олега её разговорить. В доме воцарилась странная, вязкая атмосфера. Света, пожав плечами, доделала борщ сама, громко комментируя на всю квартиру, что «хорошо, что она успела вмешаться, а то бы остались без ужина».
Вечером Олег, сытый и расслабленный после «правильного» борща, устроился на диване перед телевизором. Катя подошла и встала перед ним, загораживая экран. Он недовольно поднял на неё глаза.
— Кать, ты чего? Я же футбол смотрю.
Она смотрела на него сверху вниз. Её лицо было абсолютно спокойным, даже безмятежным. Это спокойствие пугало гораздо больше, чем крик.
— Твоя сестра гостит у нас вторую неделю и учит меня, как готовить борщ и гладить твои рубашки?! Ты сидишь и молча киваешь?! Либо ты сейчас же говоришь ей, что её помощь здесь больше не нужна, либо с завтрашнего дня я перехожу на полуфабрикаты, а гладить свои рубашки ты будешь сам!
Её голос был ровным, без единой дрогнувшей ноты. Это не была истерика или женский каприз. Это было деловое предложение. Условия сделки, которые не подлежали обсуждению.
Олег растерянно моргнул. Он сел на диване, пытаясь найти в её лице привычную мягкость, но не находил.
— Кать, ну ты чего завелась? Света же из лучших побуждений. Она просто… хозяйственная очень. Хочет помочь, как лучше сделать.
— Она эксперт, — так же ровно поправила его Катя. — Она эксперт во всём. От стирки носков до мировых политических проблем. Я не спорю с её компетенцией. Я просто не хочу больше в этом участвовать.
— Ну что за глупости? Потерпи немного, она скоро уедет. Не будем же мы ссориться из-за такой ерунды? — он попытался взять её за руку, но она отстранилась.
— Это не ерунда, Олег. Это мой дом. И я в нём себя чувствую прислугой на испытательном сроке, которую оценивает строгий инспектор. А мой собственный муж сидит рядом и согласно кивает, когда меня отчитывают за неправильно нарезанное мясо. Так что выбор за тобой. Либо ты завтра утром вежливо объясняешь ей, что её визит закончен, либо я полностью прекращаю готовить и убирать до тех пор, пока она не уедет. Будете питаться её советами.
Она развернулась и ушла в спальню. Олег остался сидеть перед мигающим экраном телевизора, внезапно осознав, что футбол его больше совершенно не интересует. Он понял, что это не угроза. Это был анонс. Анонс новой жизни, которая начнётся завтра в восемь утра. И ему это совершенно не нравилось.
Утро не принесло Олегу облегчения. Он проснулся с тяжёлым чувством, будто ему предстояло не на работу идти, а сдавать экзамен, к которому он совершенно не готов. Он надеялся, что за ночь Катя остынет, что утренний кофе и привычная рутина смоют остроту вчерашнего разговора. Но когда он вошёл на кухню, он понял, что война не отложена, а уже идёт, просто пока без артиллерийской канонады. Катя, уже одетая в уличную одежду, стояла у окна и пила кофе. На столе не было ни намёка на завтрак. Воздух был стерильным, без привычного аромата каши или яичницы.
— Доброе утро, — осторожно начал он, скорее констатируя факт, чем приветствуя. Катя обернулась. На её лице не было и тени вчерашнего напряжения. Только вежливое, почти отстранённое спокойствие.
— Доброе. Твои рубашки в шкафу. Которые чистые.
Он прошёл к шкафу и вытянул первую попавшуюся. Она была безнадёжно мятой, со следами от сушилки, которые въелись в ткань, как шрамы. Он растерянно посмотрел на неё, потом на Катю.
— Она… неглаженая.
— Я знаю, — кивнула она, делая ещё один глоток кофе. — Я вчера предупреждала.
Он почувствовал, как внутри поднимается волна раздражения. Это казалось таким детским, таким глупым.
— Кать, прекрати этот цирк. Ну что ты как маленькая? Обиделась? Света — моя сестра, она не со зла. Неужели так сложно просто поговорить с ней, если тебе что-то не нравится?
— Я поговорила. С тобой, — её голос был таким же ровным и холодным, как утреннее стекло. — Мои условия ты знаешь. Гладильная доска и утюг стоят в углу. Если поторопишься, успеешь привести её в порядок до выхода.
В полдень, когда Олег был на работе, а Света смотрела в гостиной какой-то сериал, в дверь позвонили. Это был курьер. Он протянул Кате большую, источающую пряный аромат коробку с пиццей. Катя расплатилась, занесла её на кухню, достала тарелку и нож. Света появилась в дверном проёме, скрестив руки на груди.
— Ого, у нас сегодня ресторан? А нам с Олегом что, вчерашним борщом питаться?
Катя аккуратно разрезала кусок пиццы, положила его на тарелку и села за стол. Она не удостоила Свету даже взглядом. Она просто ела, глядя в свой телефон, будто в квартире больше никого не было. Это молчание было громче любой ссоры. Оно было унизительным, оно выставляло Свету пустым местом, чьи слова не заслуживали даже короткого ответа. Света постояла ещё минуту, побагровела и демонстративно громко хлопнула дверью гостиной.
Вечер стал апофеозом этого тихого безумия. Олег вернулся домой уставший, голодный и злой. Он надеялся, что хотя бы ужин вернёт в дом подобие нормальности. На кухне было чисто и пусто. Катя сидела за ноутбуком в наушниках.
— Что на ужин? — спросил он громче обычного, чтобы она его услышала. Катя сняла наушники.
— Я не знаю. Я не готовила.
— В смысле не готовила? — его голос сорвался.
— Я весь день работал, я есть хочу!
— Я тоже работала, — спокойно ответила она. — Поэтому на обед заказала пиццу. Могу поделиться контактом. Доставляют быстро.
Она снова надела наушники, давая понять, что разговор окончен. Олег в бессильной ярости распахнул холодильник. Пусто. Потом его взгляд упал на морозилку. Он открыл её и увидел несколько пачек замороженных пельменей. Он вытащил одну, слипшийся, ледяной ком. В этот момент на кухню зашла Света.
— О, братик, ужинать будешь? А то я тоже проголодалась. Катя у нас сегодня на диете, на особой, единоличной диете, видимо.
Олег с силой швырнул пачку пельменей на стол. Ледяная пыль взметнулась в воздух.
— Будем! — прорычал он, глядя не на сестру, а на непроницаемую спину жены. — Будем есть пельмени. Видимо, теперь это наша основная еда.
Светлана восприняла молчаливую забастовку Кати не как проблему, а как вызов. Как брошенную перчатку, которую она с радостью подняла. Если эта ленивая невестка не хочет выполнять свои прямые женские обязанности, что ж, тем хуже для неё. Света покажет и ей, и, что более важно, своему брату, как должна выглядеть настоящая хозяйка и что такое истинный домашний уют. Утром следующего дня квартира наполнилась запахами, которых в ней не слышали уже давно: аромат свежесваренного кофе смешивался с пряной сладостью сырников, шипящих на сковороде.
Олег вышел из спальни, ведомый этими запахами, как бык на верёвочке. На кухне его ждала идиллическая картина: сестра, в милом фартучке Кати, порхала у плиты, на столе уже стояли тарелки, джемница и сметана. Рядом, на спинке стула, висела безупречно отглаженная рубашка. Он почувствовал огромное облегчение. Кризис миновал. Женщины, как всегда, нашли способ разобраться между собой, и, кажется, всё возвращалось на круги своя.
— О, Светик, ты ранняя пташка! — с благодарностью в голосе произнёс он. — А пахнет как!
— Для любимого брата стараюсь, — улыбнулась Света, переворачивая очередной румяный сырник. — Не ходить же тебе на работу голодным и мятым. Мужчина должен быть накормлен и опрятен.
В этот момент на кухню вошла Катя. Она была уже одета, в руке держала сумку. Она кивнула Олегу, налила себе в кружку воды из фильтра и направилась к выходу.
— Кать, а ты завтракать не будешь? — окликнула её Света нарочито ласковым голосом. — Я сырники сделала, как ты любишь. Воздушные.
Катя остановилась в дверях, но не обернулась.
— Спасибо, Света. Я не голодна. Позавтракаю в кафе возле офиса.
И она ушла. Её уход не был демонстративным. Он был будничным и окончательным, и от этого становился ещё более оскорбительным. Света поджала губы. Она приготовила этот идеальный завтрак, чтобы уколоть Катю, чтобы показать ей её несостоятельность, а та просто отказалась играть в эту игру.
Весь день Света превращала квартиру в образцово-показательный стенд. Она затеяла генеральную уборку: двигала диван, чтобы пропылесосить под ним, мыла окна, натирала до блеска краны в ванной. Въедливый запах хлорки вытеснил все остальные. Она работала с ожесточённым энтузиазмом, доказывая что-то невидимому противнику. Катя, вернувшись вечером, молча обошла расставленную по коридору мебель, разулась и скрылась в спальне.
К ужину Света подготовилась как к решающей битве. На столе появилась скатерть, лучшие тарелки. В центре красовалась запечённая курица с румяной корочкой, окружённая картофелем с розмарином, рядом стоял салат, которого Олег и в ресторанах не видел. Аромат стоял такой, что у любого проснулся бы зверский аппетит. Олег, войдя в дом, обомлел.
— Света! Ничего себе! Это же целый банкет! Ты просто волшебница!
Он с восторгом сел за стол, и Света, сияя от гордости, положила ему самый большой кусок. Они начали есть. Еда была восхитительной. Но что-то было не так. Атмосфера за столом была странной, напряжённой. Они сидели вдвоём, как на официальном приёме, и Олег чувствовал себя обязанным после каждого съеденного куска издавать хвалебные восклицания.
В разгар их пиршества из спальни вышла Катя. В руках у неё был пластиковый контейнер. Она молча прошла на кухню, достала вилку, села за самый краешек кухонного стола, подальше от них, и открыла свою еду. Там был какой-то бледный салат из капусты и пара куриных наггетсов из магазина. Она уткнулась в свой телефон и начала есть, не обращая на пиршество в гостиной никакого внимания.
Их ужин, который должен был стать триумфом Светы, мгновенно превратился в жалкий фарс. Великолепная курица в горле Олега вдруг стала сухой и безвкусной. Все его комплименты звучали фальшиво и неуместно. Света тоже замолчала, яростно ковыряя вилкой в тарелке. Она смотрела на невозмутимый затылок Кати, и её лицо медленно наливалось краской. Она потратила весь день, она вложила всю душу в этот ужин, чтобы показать брату, какой может быть его жизнь с правильной женщиной. А в итоге этот ужин больше походил на поминки по семейному счастью, где главным призраком была его живая жена, жующая свой безвкусный салат в паре метров от них. Света поняла, что одержала победу, которой никто не заметил. И от этого осознания злость внутри неё начала закипать, как вода в чайнике, крышку которого вот-вот сорвёт давлением.
Неделя жизни в режиме холодного нейтралитета измотала всех троих. Атмосфера в квартире стала плотной, как вата, забивающая уши и лёгкие. Света продолжала свою показательную деятельность, но её энтузиазм сменился мрачной, упрямой злостью. Каждый приготовленный ужин, каждая выглаженная рубашка были не актом заботы, а укором, брошенным в молчаливую спину Кати. Олег метался между ними, пытаясь неуклюжими шутками и комплиментами сестре разрядить обстановку, но лишь делал её более невыносимой, подливая бензина в тлеющий огонь.
Развязка наступила в субботу. Света с самого утра затеяла печь сложный яблочный пирог. Кухня была посыпана мукой, пахло корицей и жжёным сахаром. Катя, как обычно, жила в своём собственном мире. Она позавтракала купленным накануне йогуртом, вымыла за собой кружку и ложку и тщательно протёрла раковину, убирая малейшие капли воды. Именно это простое, будничное действие и стало детонатором. Света, стоявшая у плиты, резко обернулась.
— Ты что, брезгуешь? — её голос был низким и вибрировал от сдерживаемой ярости. Катя медленно повернулась, держа в руках чистое полотенце.
— В каком смысле?
— В прямом! Я тут с утра до ночи намываю, готовлю, стараюсь, чтобы в доме был порядок! А ты демонстративно за собой раковину натираешь, будто я тут грязь развожу! Думаешь, я не понимаю? Думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь?
Она сделала шаг вперёд, сжимая в руке мучную лопатку. Олег, читавший газету в гостиной, услышал изменившийся тон и напрягся.
— Света, я просто помыла за собой посуду, — спокойно ответила Катя.
— Помыла она! — взвизгнула Света, и её выдержка наконец лопнула. — Ты не посуду помыла! Ты мне в лицо плюнула! Я для вас тут распинаюсь, а ты, принцесса, даже к столу общему сесть не можешь! Корчишь из себя жертву! Неблагодарная! Мой брат работает, в дом всё несёт, а ты ему даже рубашку погладить не можешь! Тебе хоть что-то нужно, кроме как в телефоне своём сидеть?
Она говорила всё громче, переходя на крик, выплёскивая всё, что накопилось за эти две недели. Олег выскочил в коридор.
— Света, прекрати! Девочки, ну что вы начинаете…
Но было уже поздно. Катя очень медленно положила полотенце на стол. Она посмотрела не на кричащую Свету, а прямо на мужа. Её взгляд был таким холодным и ясным, что Олег невольно поёжился.
— «Девочки»? Ты серьёзно, Олег? — её голос звучал тихо, но перекрывал визг Светы. — Ты всё это время сидел и молча смотрел, как твоя сестра превращает мой дом в инспекцию, а меня — в нерадивую прислугу. Ты ел её борщи, носил её глаженые рубашки и кивал, когда она рассказывала, какая я никчёмная хозяйка. Ты думал, я не слышу, как вы шепчетесь по вечерам? Ты наслаждался, Олег. Наслаждался тем, что за тебя всё решили, что две бабы дерутся за право тебя обслуживать.
Она сделала паузу, переводя взгляд на замершую Свету.
— А ты… Ты приехала не в гости. Гости так себя не ведут. Ты приехала утверждаться за мой счёт. Тебе нужно было доказать себе и брату, что ты лучше, что ты правильнее. Что ж, поздравляю. Ты победила. Это теперь твой дом. Можешь переставить в нём мебель, переклеить обои и научить своего брата правильно завязывать шнурки. У тебя это отлично получится.
— Да как ты смеешь! — снова взорвалась Света. — Я о брате забочусь! Он с тобой несчастен!
— Хватит! — рявкнул Олег, окончательно теряя контроль. — Обе замолчите! Я устал от этого!
И тогда Катя рассмеялась. Это был тихий, лишённый всякого веселья смех.
— Устал? Бедный мальчик, устал. Тебя две недели кормили с ложечки и обхаживали с двух сторон, а ты устал. Ты знаешь, Олег, а ведь она права. В одном она совершенно права. Ты заслуживаешь лучшего.
Она посмотрела на него в упор, и в её глазах не было ни злости, ни обиды. Только пустота и окончательное решение.
— Ты заслуживаешь такую же, как она. Чтобы указывала, как тебе жить, что есть и когда дышать. Чтобы контролировала каждый твой шаг и хвалила за послушание. Чтобы ты мог сидеть, молча кивать и ни за что не отвечать. Так что живите. Вместе. Наслаждайтесь вашим идеальным хозяйством.
Она развернулась и пошла в спальню. Никто не пытался её остановить. Света стояла посреди кухни с мучной лопаткой в руке, тяжело дыша. Олег застыл в дверном проёме, растерянный и раздавленный. Из кухни потянуло едким запахом гари. Яблочный пирог, триумф её хозяйственности, сгорел. В квартире повисла густая, оглушающая тишина, в которой отчётливо было слышно, как в спальне щёлкнул замок чемодана…
