— Ты кефир взял? Не молоко, а кефир. Двухпроцентный.
— Взял, взял, вот он, — Максим лениво ткнул пальцем вглубь тележки, где среди пачек макарон и банок с консервированным горошком белел пакет. — Очередь — сдохнуть можно. Как будто в последний день еду раздают.
Оксана не ответила, устало переминаясь с ноги на ногу. Монотонное пиканье сканера на соседней кассе, гул холодильников и шелест пакетов сливались в единый усыпляющий гул. Обычный вечер вторника, вязкий и бесцветный. Она мысленно уже была дома: представляла, как поставит на плиту кастрюлю с водой, как бросит в неё пельмени, купленные по акции. Максим стоял рядом, уставившись в свой телефон, его лицо освещал холодный свет экрана. Он был здесь, но мыслями — где-то в другом месте. Привычная картина.
— Оксана? Привет! Вот уж не думал тебя здесь встретить!
Голос был знакомым, бодрым и совершенно неуместным в этой сонной атмосфере. Она обернулась. Перед ней стоял Стас, её бывший одногруппник. Немного располневший, с залысинами, но с той же широкой, обезоруживающей улыбкой. В его тележке одиноко лежала упаковка сосисок и бутылка пива.
— Стас? Ого, какими судьбами! — искренне удивилась она. Улыбка сама собой появилась на её лице. Это было как привет из другой, почти забытой жизни, полной студенческих вечеринок и бессонных ночей перед экзаменами. — Сто лет тебя не видела. Как ты вообще?
— Да нормально всё, работаю потихоньку. Сам в шоке, тебя увидел — будто на десять лет назад вернулся. Отлично выглядишь! — он добродушно окинул её взглядом. — А это?..
Он кивнул в сторону Максима. В этот момент Оксана почувствовала, как изменился воздух рядом с ней. Максим оторвался от телефона. Он не улыбнулся, не поздоровался. Он просто поднял голову, и его взгляд был тяжёлым, оценивающим. Он медленно скользнул по Стасу с ног до головы, задержавшись на его дешёвой куртке и растянутых джинсах.
— Это Максим, мой молодой человек, — сказала она, стараясь, чтобы её голос звучал ровно. — Максим, это Стас, мы вместе учились.
Максим едва заметно кивнул. Его молчание было громче любого слова. Стас почувствовал это, его улыбка слегка поблекла. Он неловко переступил с ноги на ногу.
— Очень приятно. Ну, ладно, Оксан, рад был видеть. Не буду вас задерживать. Может, спишемся как-нибудь, кофейку попьём, вспомним молодость?
— Да, конечно, давай! — ответила она чуть громче, чем следовало, пытаясь перекрыть неловкость. — Пока!
Стас махнул рукой и покатил свою тележку к другой кассе. Оксана смотрела ему вслед, и её улыбка медленно таяла. Она повернулась к Максиму. Он снова уставился в свой телефон, но она видела, как напряжены его плечи под курткой, как побелели костяшки пальцев, сжимающих аппарат. Он не просто смотрел в экран, он прятался в нём. Она чувствовала это — ледяное поле, которое он мгновенно воздвиг между ними. Очередь подошла. Они молча выложили продукты на ленту. Механические, отточенные движения. Ни слова. Кассирша пробила товары, назвала сумму. Максим расплатился картой, его движения были резкими, почти злыми. Он сгрёб покупки в пакеты так, будто это были не продукты, а комья грязи.
Они вышли на улицу. Холодный ноябрьский ветер ударил в лицо. Автоматические двери супермаркета с шипением закрылись за их спинами, отрезая их от мира безликого гула и флуоресцентного света. Они сделали несколько шагов в тишине парковки. И тогда он заговорил. Его голос был низким и лишённым всяких эмоций, и от этого он звучал ещё более угрожающе.
— Что это за хмырь?
Вопрос повис в холодном воздухе парковки, плотный и острый, как осколок стекла. Оксана медленно повернула к нему голову. Она ожидала этого, но всё равно почувствовала, как внутри всё сжалось в тугой, неприятный узел. Она сделала вдох, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее.
— Стас. Мы учились вместе в университете. Я тебе про него рассказывала, не помнишь? Тот, что помогал мне с курсовой по сопромату.
— Не помню, — отрезал Максим. Его ответ был окончательным, не допускающим возражений. Он не пытался вспомнить. Он отказывался помнить. Он шёл вперёд, заставляя её почти бежать, чтобы поравняться с ним. Тяжёлые пакеты больно врезались в пальцы. — Никогда ты мне про него не говорила.
— Говорила. Года два назад, когда мы разбирали старые фотографии, — она упрямо продолжала, хотя уже понимала всю тщетность этой попытки. Спорить с ним, когда он входил в это состояние, было всё равно что пытаться докричаться до человека на другом конце футбольного поля. — Ты ещё посмеялся, что у него причёска дурацкая.
Он резко остановился под тусклым оранжевым светом фонаря. Его тень легла на асфальт длинным, уродливым пятном. Он повернулся к ней, и его лицо было жёстким, как маска.
— То есть ты его так хорошо помнишь? И причёску его помнишь, и курсовую? А почему ты ему так лыбишься? А? Я что-то не видел, чтобы ты мне так улыбалась, когда я с работы прихожу. Ты ему чуть ли не в рот заглядывала.
Это было абсурдно. Настолько абсурдно, что Оксана на мгновение потеряла дар речи. Она смотрела на него, на его искажённое злобой лицо, и не узнавала. Где был тот парень, который ещё час назад обсуждал с ней, какие пельмени лучше купить?
— Максим, это называется вежливость. Элементарная вежливость. Человек подошёл, поздоровался, я ему ответила. Что я должна была сделать? С каменным лицом отвернуться?
— Ты не просто ответила! — он сделал шаг к ней, вторгаясь в её личное пространство. Его голос стал ниже, в нём заклокотали грязные, удушливые нотки. — Ты вся расцвела! Засияла, как новый пятак! «Ой, Стасик, приве-е-ет!» Глазками захлопала. Что, соскучилась? Давно с ним спишь?
Последний вопрос ударил наотмашь, вышибая воздух из лёгких. Это было уже не просто подозрение. Это была пощёчина. Мерзкая, липкая, незаслуженная. Усталость от тяжёлого дня, от бессмысленной очереди в магазине, от этого уродливого допроса — всё это смешалось в один раскалённый ком гнева.
— Ты в своём уме? — её голос стал твёрдым, как сталь. Всякое желание оправдываться испарилось. — Какой «спишь»? Я его не видела десять лет! Он меня едва узнал!
— А телефончик попросил? Попросил! «Спишемся, кофейку попьём»! — он передразнил Стаса, исказив его голос до карикатурной слащавости. — Знаем мы этот ваш «кофеёк»! Ты уже придумала, что мне соврёшь? Что с подружкой пойдёшь по магазинам?
Они стояли посреди тёмной улицы. Мимо проехала машина, на мгновение ослепив их фарами и снова погрузив во тьму. Они были одни в этом холодном, враждебном мире, который он сам только что создал. Оксана больше не смотрела на него. Она смотрела сквозь него, на тёмные окна их дома впереди. Она молча подняла пакеты и пошла к подъезду. Каждый шаг отдавался в голове тяжёлым ударом. Она больше не спорила. Она поняла, что это бесполезно. Он не искал правды. Он уже назначил её виновной и теперь просто наслаждался процессом казни. Он шёл сзади, продолжая бубнить что-то про её слишком короткую юбку, про то, как она посмотрела на соседа в лифте на прошлой неделе. Он собирал свои «улики», строил своё обвинение, не замечая, что с каждым словом он не её, а себя заколачивает в гроб их отношений. Она подошла к двери подъезда и начала молча искать в сумке ключи.
Щелчок замка в тишине прихожей прозвучал оглушительно, как выстрел. Этот звук отсёк их от внешнего мира, заперев в герметичном пространстве квартиры, которая мгновенно превратилась из дома в камеру для допросов. Максим бросил свои пакеты на пол с глухим стуком, от которого подпрыгнула пачка соли. Он не стал раздеваться. Он просто стоял в коридоре, тяжело дыша, и смотрел, как Оксана молча снимает ботинки и вешает куртку на крючок. Её обыденные, спокойные движения выводили его из себя. Это было как вызов. Словно она демонстративно игнорировала ураган, бушующий прямо перед ней.
Она взяла пакеты и прошла на кухню. Он двинулся за ней, тенью, призраком собственного гнева. Она поставила пакеты на стол и начала методично их разбирать. Пакет кефира — в холодильник. Макароны — в шкаф. Банка горошка — на полку. Каждое её движение было выверенным, точным, как у хирурга. Она создавала островок порядка посреди нарастающего хаоса его ярости.
— Ты меня не слышишь? Я с кем разговариваю?! — он ударил ладонью по столу. Пачка пельменей подпрыгнула. — Ты будешь молчать и делать вид, что ничего не произошло?
Оксана медленно повернулась. Она прислонилась бедром к кухонной тумбе, скрестив руки на груди. Её лицо было совершенно спокойным. Не усталым, не обиженным, а именно спокойным. Словно она смотрела скучный, предсказуемый фильм, финал которого знала наизусть.
— А что я должна сказать, Максим? Что ты хочешь услышать? — её голос был ровным и холодным, как сталь столешницы, на которую она опиралась. — Ты уже всё для себя решил. Любое моё слово ты вывернешь наизнанку и используешь против меня. Зачем мне тратить на это силы?
Её спокойствие подлило масла в огонь. Он ожидал слёз, оправданий, ответных криков — чего угодно, только не этой ледяной отстранённости. Он начал ходить по кухне, от стены к стене, как зверь в клетке.
— Тратить силы?! А ты не тратила силы, когда стреляла в него глазками? Когда улыбалась ему во все тридцать два зуба? Ты думаешь, я идиот? Думаешь, я не вижу, как ты наряжаешься на работу? Это для меня, да? Или для какого-то очередного «Стасика» из соседнего отдела? Все вы одинаковые! Вам только дай повод вильнуть хвостом! Все женщины — подстилки, просто некоторые шифруются лучше других!
Он остановился прямо перед ней. Его лицо было багровым, в глазах плясали злые, безумные огоньки. Он дышал так, словно только что пробежал марафон. А Оксана просто смотрела на него. Внимательно, изучающе, без страха. И в этот момент она увидела не своего мужчину, не близкого человека. Она увидела больного, жалкого, съедаемого изнутри собственными демонами незнакомца. Вся любовь, вся нежность, все остатки тепла, что ещё теплились в её душе, испарились, обратились в пепел под этим испепеляющим взглядом параноика. Она поняла, что это не лечится. И что она не хочет быть врачом.
Он ждал её реакции. Ждал взрыва. Но она молчала. И это молчание было страшнее любой ругани. Оно обесценивало его. Превращало его яростный монолог в жалкий скулёж.
— Что ты молчишь, я спрашиваю?! — заорал он, теряя последний контроль. — Сказать нечего, да? Правда глаза режет? Телефон дай!
Он ткнул пальцем в сторону её мобильного, лежавшего на столешнице.
— Дай сюда! Я сейчас сам проверю, с кем ты там улыбаешься! Я всю твою подноготную выверну!
Оксана медленно выпрямилась. Она посмотрела на его трясущуюся от ярости руку, потом перевела взгляд на его лицо. Она не двинулась с места, чтобы защитить свой телефон. Вместо этого она сделала шаг навстречу ему, и он инстинктивно отступил. Её голос прозвучал так тихо, что ему пришлось замолчать, чтобы расслышать. Но в этой тишине была мощь ядерного взрыва.
— Твоя ревность – это болезнь, а не любовь! Я не собираюсь сидеть в клетке, отчитываясь за каждый взгляд! Либо ты лечишь свою голову, либо проваливай!
Её слова не взорвали воздух. Они его заморозили. На несколько секунд Максим застыл, словно его ударили не словами, а чем-то тяжёлым и ледяным. Его багровое лицо медленно начало терять цвет, становясь пепельно-серым. Он смотрел на неё, и в его глазах ярость боролась с полным, животным непониманием. Он ожидал чего угодно — слёз, криков, мольбы, даже ответных оскорблений. Но этот холодный, спокойный ультиматум был чем-то из другого мира. Он не вписывался в его сценарий, где он был грозным обвинителем, а она — загнанной в угол виновницей. Её спокойствие сломало его. Он воспринял это не как ультиматум, а как подтверждение своей правоты, как наглое признание.
— Ах ты… Лечить голову? — прошипел он. Вся его ярость, не найдя выхода, схлопнулась в один концентрированный сгусток ненависти. — Ты мне ещё условия ставить будешь? Ты, которая за моей спиной с какими-то уродами мутишь? Нет, мы сейчас всё выясним. По-другому!
Он сделал резкий выпад, не к ней, а к столу. Его рука хищно метнулась и схватила её телефон. Это было не прошение, а акт изъятия, жест полного контроля.
— Дай сюда! Я сейчас сам проверю, с кем ты там улыбаешься!
Он вцепился в гладкий корпус аппарата, ожидая, что она бросится отнимать, кричать, защищать свои «тайны». Этого он и хотел. Физической борьбы, которая подтвердила бы её вину. Но Оксана не сдвинулась с места. Она не вскрикнула. Не дёрнулась. Она просто смотрела, как он сжимает в руке её телефон, и на её губах не было даже тени страха. Её тело было расслаблено. Она уже приняла решение, и всё, что происходило сейчас, было лишь техническим исполнением приговора, который она вынесла ему несколько минут назад.
Вместо того чтобы броситься на него, она спокойно обошла его. Ни одно её движение не было суетливым. Она двигалась с неторопливой целеустремлённостью человека, идущего выключить свет в пустой комнате. Максим, держа телефон в руке, ошеломлённо следил за ней взглядом. Она подошла к стене в коридоре, где на небольшой полке стоял роутер — чёрная коробочка, мигающая зелёными и оранжевыми огоньками, маленькое цифровое сердце их дома. Оксана взялась за шнур питания и с сухим щелчком выдернула его из розетки. Огоньки на роутере моргнули в последний раз и погасли. Связь с миром была оборвана. Тишина в квартире стала другой — не просто отсутствием звука, а отсутствием информации.
Максим тупо смотрел на неё, потом на бесполезный телефон в своей руке, на котором уже наверняка пропал значок Wi-Fi. Он не понимал. Что она делает? Это какая-то новая игра? Но она не закончила.
Она вернулась на кухню, взяла со стола свою сумочку, висевшую на спинке стула. Открыла её и достала кошелёк. Всё это — под его пристальным, непонимающим взглядом. Её пальцы, не дрогнув, открыли маленькое отделение, достали крошечный кусочек пластика — SIM-карту. Она зажала её между большим и указательным пальцами обеих рук. Поднесла прямо к его лицу, чтобы он хорошо видел.
Он смотрел на эту карточку, на её спокойные, почти безразличные глаза. Он всё ещё ждал, что она сейчас заплачет или начнёт умолять. Но она просто смотрела ему в глаза. А потом согнула пальцы.
Раздался сухой, отчётливый щелчок. Пластик треснул. Две половинки SIM-карты упали на кухонный стол, рядом с пачкой пельменей. Звук был тихим, но в оглушительной тишине квартиры он прозвучал как точка, поставленная в конце длинной, грязной истории.
Оксана отряхнула руки, словно смывая с них невидимую грязь. Она подняла на него свой холодный, пустой взгляд. Он всё ещё стоял посреди кухни, сжимая в руке её телефон — теперь просто кусок стекла и металла, лишённый всякой связи, всякого смысла, всякой власти.
— Больше поводов для ревности не будет. Как и нас с тобой…
