— Мариш, я тут Ленке пообещал помочь с первоначальным взносом на квартиру, — произнёс Павел, старательно насаживая на вилку кусок румяной курицы и избегая встречаться с женой взглядом. — Как раз с наших общих накоплений возьмём, ей там немного не хватает, сама понимаешь, одной тяжело тянуть.
У Марины вилка с недонесённым до рта кусочком картофеля замерла на полпути, а затем с тихим звоном упала на тарелку, оставив на белоснежной скатерти жирное пятнышко.
Она медленно подняла глаза на мужа, и в её обычно спокойном, светло-карем взгляде начало зарождаться что-то похожее на недоверие, быстро перерастающее в откровенное изумление. Воздух на их небольшой, уютной кухне, ещё минуту назад наполненный ароматами жареной курицы и свежезаваренного чая, вдруг стал плотным и тяжёлым.
— Что ты сказал? — переспросила она, и голос её, обычно мягкий и мелодичный, прозвучал непривычно низко и глухо. — С каких это «наших общих накоплений», Паш? Ты… ты со мной советовался, прежде чем такие обещания раздавать? Мы же эти деньги, если ты не забыл, на ремонт ванной откладывали.
Помнишь? Где плитка уже кусками отваливается, а кран течёт так, что скоро соседей снизу затопим. Я устала там постоянно тазики и ведёрки ставить под него…
Павел наконец оторвался от своей тарелки. Его лицо выражало крайнюю степень неловкости, он явно не ожидал такой бурной и немедленной реакции. Он предполагал, конечно, что Марина может быть не в восторге, но надеялся как-то смягчить удар, уговорить её потом, когда она будет в более благодушном настроении. Но момент был выбран крайне неудачно.
— Ну, Марин, ну что ты сразу начинаешь? — замялся он, отодвигая тарелку. Аппетит у него моментально пропал. — Ну, сестра же… Неудобно было отказать. Она так просила, чуть не плакала. Говорит, последний шанс, такая квартира хорошая подвернулась, упустить нельзя.
А денег на первый взнос – кот наплакал. Ну, я и подумал… мы же семья, должны друг другу помогать. Потом накопим ещё на ванную, не горит же так сильно.
Марина медленно поднялась из-за стола. Её движения были резкими, выдавая внутреннее напряжение. Лицо вспыхнуло, на скулах заиграли желваки. Она отошла к окну, сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь совладать с подступающим гневом, но это плохо помогало. Слова мужа, его наигранная простота и это убийственное «не горит же так сильно» взорвали её изнутри.
— Неудобно было отказать? — она резко развернулась, и её голос обрёл стальные нотки. — А мне, по-твоему, удобно теперь отказываться от своих планов, от элементарного комфорта в собственном доме из-за твоих необдуманных обещаний, которые ты раздаёшь направо и налево, не посоветовавшись со мной?
— Я просто не понимаю, что ты так взъелась?
— Да я ни копейки не дам для того, чтобы твоя сестра взяла себе квартиру, и мне плевать, что ты ей уже пообещал помочь с этим вопросом!
— Но это наши деньги!
— Да! Это наши общие деньги, Паш! Каждая копейка из них заработана нашим общим трудом, нашим потом, если хочешь знать! Мы месяцами экономили, чтобы наконец-то привести эту несчастную ванную в божеский вид! А ты… ты одним махом решил всё перечеркнуть ради прихоти своей сестрицы?
Она подошла к столу и оперлась на него руками, глядя на мужа в упор. Её глаза метали молнии.
— Пусть сама зарабатывает! Пусть берёт кредит на своё имя, если ей так приспичило эту квартиру! Она взрослый, дееспособный человек, работает, получает зарплату. Почему мы должны решать её финансовые проблемы за счёт нашего семейного бюджета, за счёт наших планов?
Ты сказал «А» своей Ленке, вот теперь и говори «Б» — ищи, где взять для неё деньги, но только не из нашего общего кармана! Ни одной копейки из этих накоплений она не получит, это я тебе твёрдо обещаю.
Павел смотрел на жену, растерянно хлопая глазами. Он попытался было что-то возразить, вставить хоть слово в этот бурлящий поток обвинений, но Марина была непреклонна. Она подняла руку, пресекая любые его попытки оправдаться.
— Не трудись, Паша. Я всё сказала. Моё решение окончательное и обсуждению не подлежит. Ужин окончен. Аппетита у меня больше нет. Можешь доедать свою курицу в одиночестве и думать, как будешь объясняться со своей сестрой. Только учти, если ты посмеешь взять хоть рубль из тех денег, что мы копили, я… — она не договорила, но её взгляд был красноречивее любых угроз.
Развернувшись, Марина вышла из кухни, оставив Павла одного перед остывающим ужином и перспективой очень неприятного разговора с сестрой, которой он так легкомысленно дал обещание, не подумав о последствиях. Запах жареной курицы теперь казался ему удушливым, а уютная кухня – полем только что начавшегося сражения.
Павел сидел за столом, и стук Марининой вилки, упавшей на тарелку, всё ещё отдавался у него в ушах, словно неприятный, диссонирующий аккорд, нарушивший привычную мелодию их вечерней трапезы. Курица, такая аппетитная и румяная всего несколько минут назад, теперь казалась безвкусной, а её аромат, смешавшись с запахом подступающего скандала, вызывал тошноту.
Горячая волна обиды и гнева поднялась из глубины его души. Как она может? Его родная сестра, кровиночка, обратилась за помощью, а Марина… Марина устраивает трагедию из-за каких-то денег, из-за какого-то ремонта!
Он с силой отодвинул от себя тарелку, керамика неприятно скрипнула по скатерти. Сидеть и молча сносить это он не собирался. Это уже не просто вопрос финансов, это вопрос уважения, вопрос его авторитета в семье, вопрос её отношения к его родственникам, в конце концов!
Марина стояла в гостиной у книжного шкафа, делая вид, что с превеликим интересом изучает давно знакомые корешки книг. Её спина была напряжена, плечи демонстративно развёрнуты – вся её поза кричала о неприступности и нежелании идти на компромисс.
— Значит, вот так, да? — Павел вошёл в комнату, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно и весомо, а не как у обиженного подростка. — Моя сестра, единственный родной мне человек, кроме тебя, просит о помощи, а ты мне тут концерты закатываешь из-за несчастной плитки в ванной?
Ты вообще соображаешь, что говоришь, Марина? Это же Лена! Ей и так несладко приходится, одной крутиться, пытаться как-то на ноги встать. А тут такая возможность – своя квартира! Ты хоть можешь себе представить, что это для неё значит?
Марина медленно повернулась. В её глазах не было ни капли сожаления или сочувствия, лишь холодная, отстранённая решимость, которая разозлила Павла ещё сильнее.
— Могу, Паша, прекрасно могу себе представить, — её голос был ровным, почти лишённым эмоций, и от этого становилось только хуже. — И именно потому, что я это представляю, я считаю, что Лена, как взрослая, самостоятельная женщина, должна учиться решать свои проблемы сама.
Или обращаться за помощью в банк, брать ипотеку, как это делают тысячи других самостоятельных женщин. А не рассчитывать на то, что её старший брат безропотно выложит ей на блюдечке сбережения своей семьи, которые они с женой собирали не один месяц, отказывая себе во многом.
— Отказывая себе во многом? — Павел язвительно усмехнулся. Эта фраза показалась ему верхом лицемерия. — Да ладно тебе, Марина, не преувеличивай! Мы что, с голоду пухнем? В рванье ходим? Живём вполне достойно, не хуже других! А ванная твоя… ну, подождёт немного, не развалится окончательно. Это не вопрос жизни и смерти, согласись.
А для Ленки это, может, единственный шанс в жизни обзавестись собственным углом, понимаешь? Ты просто чёрствая, Марина, вот в чём дело! Ни капли сочувствия, ни грамма желания войти в положение близкого человека. Только свои капризы и «хотелки» у тебя на уме.
Он подошёл к ней почти вплотную, пытаясь заглянуть в глаза, найти там хоть малейший проблеск понимания, но её взгляд оставался холодным и непроницаемым, как ледяная гладь зимнего озера.
— «Чёрствая»? Это потому, что я не желаю, чтобы наши с тобой общие планы, наши семейные цели были принесены в жертву внезапному «озарению» твоей сестры? — Марина чуть склонила голову набок, и в её голосе зазвучали едкие, саркастические нотки. — Паша, давай не будем кривить душой. Мы эти деньги не на очередную безделушку откладывали и не на поездку на курорт.
Мы их собирали на то, чтобы привести в порядок наш с тобой дом. Тот самый дом, в котором ты, между прочим, тоже живёшь. Или тебе доставляет эстетическое удовольствие каждое утро созерцать облупившуюся плитку и ржавые потёки на стенах? Тебе нравится слушать, как монотонно капает вода из неисправного крана, накручивая показания счётчика?
Она сделала короткую паузу, давая ему возможность осмыслить сказанное, но он молчал, лишь желваки ходили на его скулах, выдавая внутреннее напряжение.
— А что касается «близкого человека»… Знаешь, Паш, когда мы с тобой поженились, мы создали нашу собственную семью. И интересы этой семьи для меня всегда будут на первом месте. И, по идее, должны быть на первом месте и для тебя. Лена – твоя сестра, я это прекрасно понимаю и принимаю. Но у неё своя жизнь, свои проблемы, а у нас – свои.
И смешивать наши бюджеты, особенно таким бесцеремонным образом, как ты это предлагаешь, я не позволю. Мы это уже проходили, если ты забыл. Помнишь, как ты отдал ей почти всю нашу годовую премию на «жизненно необходимую» норковую шубу, а мы потом несколько месяцев перебивались с хлеба на воду? Достаточно. Урок был весьма поучительным.
Упоминание о той злополучной шубе было как удар под дых. Павел помнил этот эпизод, помнил, как Лена тогда умело сыграла на его братских чувствах, и как Марина потом долго и справедливо пилила его за эту непростительную слабость.
— Ты опять за своё? — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Это было сто лет назад, и ситуация совершенно иная! Тогда речь шла о какой-то тряпке, а сейчас – о квартире! Ты разницу чувствуешь? Это же серьёзное вложение, это стабильность для неё на будущее! А ты… ты просто из вредности упёрлась! Лишь бы мне наперекор сделать, лишь бы продемонстрировать, кто в доме настоящий хозяин!
— Хозяева в этом доме мы оба, Паша, — спокойно, но твёрдо возразила Марина. — И все решения, которые касаются наших общих финансов и нашего общего будущего, мы должны принимать вместе. А не так, как это сделал ты: сначала пообещал, а потом поставил меня перед фактом, рассчитывая, что я молча проглочу и пожертвую нашими планами. Нет, дорогой мой, так не пойдёт.
Я не «упёрлась из вредности». Я отстаиваю интересы нашей с тобой семьи. И если ты этого не понимаешь, или не хочешь понимать, то это исключительно твои проблемы. Но Лена от нас не получит ни копейки. Это моё окончательное решение.
Можешь считать меня чёрствой, эгоистичной, какой тебе будет угодно. Мне абсолютно всё равно. Главное, что я буду знать, что не предала нашу семью и наше будущее ради твоих внезапных порывов «быть хорошим братом» за наш общий счёт.
Её ледяное спокойствие, её непоколебимая уверенность в собственной правоте выводили Павла из себя. Он привык, что в спорах с ним Марина рано или поздно уступает, что её можно переубедить, надавить на нужные точки. Но сейчас он словно наткнулся на невидимую, но несокрушимую стену. И это его одновременно и злило, и пугало.
Он инстинктивно чувствовал, что этот конфликт – не просто очередная семейная ссора, каких бывало немало. Это нечто более глубокое, более серьёзное, что-то, что может иметь далеко идущие и весьма неприятные последствия для их дальнейших отношений.
Но и отступать он не собирался. Его мужское самолюбие, его гордость были задеты до глубины души. И он был готов идти до конца, чего бы ему это ни стоило.
Павел смотрел вслед жене, и чувство бессильной ярости смешивалось в нём с растерянностью. Он привык, что Марина, хоть и обладала твёрдым характером, в конечном итоге всегда шла ему навстречу, особенно когда дело касалось его семьи. Но сегодня что-то сломалось.
Её холодная решимость, её непробиваемая логика и это убийственное спокойствие выводили его из себя. Он не собирался так просто сдаваться. Лена ждала этих денег, он дал ей слово, а слово мужчины, тем более данное сестре, должно чего-то стоить.
Он прошёлся по комнате, пиная невидимые преграды, потом резко остановился. Есть только один способ пробить эту стену – подключить саму Лену. Пусть она сама поговорит с Мариной, объяснит, убедит. Женщины лучше понимают друг друга, когда речь идёт о таких вещах. Или, по крайней мере, Лена сможет надавить на те точки, которые ему, как мужу, были недоступны или неудобны.
Он достал телефон, быстро нашёл номер сестры и нажал вызов.
— Лен, привет, — начал он, стараясь, чтобы голос звучал как можно более обеспокоенно и подавленно. — Слушай, тут… небольшая загвоздка с деньгами на твой взнос. Марина… ну, в общем, она не совсем поняла ситуацию. Упёрлась насчёт нашего ремонта, говорит, эти деньги нельзя трогать, они святые.
Я пытался объяснить, что ты не чужой человек, что это шанс всей твоей жизни, но… она как будто не слышит. Может, ты подъедешь? Или хотя бы позвонишь ей? Объяснишь, как для тебя это важно. А то я уже не знаю, какими словами её убеждать, она меня просто слушать не хочет.
В трубке на мгновение повисла тишина, а затем раздался удивлённый и немного обиженный голос Лены:
— Как это «не поняла»? Паш, ты же сказал, что всё решено, что вы мне поможете! Я уже риелтору отзвонилась, сказала, что с первоначальным взносом вопрос практически закрыт! Что мне теперь делать? Квартира уйдёт, такую потом днём с огнём не сыщешь!
— Да понимаю я всё, Лен, понимаю! — Павел повысил голос, чувствуя, как раздражение на Марину смешивается с досадой на собственную оплошность – не нужно было так уверенно обещать сестре, не заручившись стопроцентной поддержкой жены.
— Потому и звоню тебе. Приезжай. Прямо сейчас. Может, втроём мы что-то решим. Она увидит тебя, услышит из твоих уст, как это для тебя важно, и, может быть, её сердце оттает.
Прошло не больше получаса, как в дверь позвонили. Павел поспешил открыть, всем своим видом демонстрируя Марине, вышедшей из спальни на звук звонка, что «тяжёлая артиллерия» прибыла. На пороге стояла Лена, слегка запыхавшаяся, с выражением вселенской скорби на миловидном лице.
— Марин, привет, — начала она с порога, проходя в квартиру и целенаправленно двигаясь в сторону гостиной, где застыла Марина. — Паша мне позвонил, сказал, у вас тут небольшое недопонимание вышло из-за меня. Я так не хотела вас ссорить, честное слово. Если бы я знала, что это вызовет такие проблемы…
Марина молча смотрела на золовку, её лицо оставалось непроницаемым. Она прекрасно понимала, что этот визит – тщательно спланированная акция, и роль «невинной овечки», которую сейчас разыгрывала Лена, её нисколько не обманывала.
— Здравствуй, Лена, — ровным тоном ответила Марина. — Никакого недопонимания нет. Есть моя чёткая и ясная позиция по поводу наших с Пашей общих денег. И она не изменилась.
Лена картинно всплеснула руками, её брови почти сошлись на переносице, изображая крайнюю степень огорчения.
— Ну, Марина, ну что ты так сразу, с порога, как будто я враг какой-то? — её голос дрогнул, и она бросила быстрый, умоляющий взгляд на брата, который тут же поспешил ей на помощь.
— Да, Марин, ну что ты в самом деле? Лена же не чужая нам, — вмешался Павел, подходя и становясь рядом с сестрой, словно образуя с ней единый фронт. — Она приехала поговорить, объясниться. Ты хоть выслушай её по-человечески.
— Я слушаю, — Марина скрестила руки на груди, всем своим видом показывая, что готова выслушать, но не более того. Лена сделала глубокий вдох, собираясь с мыслями, и начала свою тщательно подготовленную речь.
— Мариш, я же не золотые горы прошу. Это же квартира, понимаешь? Свой угол. Мне уже не двадцать лет, хочется какой-то стабильности, уверенности в завтрашнем дне. Ты же сама женщина, должна понимать, как это важно. Паша сказал, что вам сейчас не так уж и горит с этим ремонтом ванной, что можно немного подождать… А для меня это такой шанс! Я уже представляю, как обустрою там всё, как будет уютно…
Она говорила долго и проникновенно, рисуя радужные картины своего будущего новоселья, умело вплетая в свою речь нотки жалости к себе, одинокой женщине, вынужденной в одиночку бороться с жизненными трудностями. Павел поддакивал, кивал, вставлял свои «пять копеек», подчёркивая, какая его сестра молодец и как ей необходима эта помощь.
Марина слушала молча, не перебивая. Когда Лена наконец закончила свой монолог и с надеждой посмотрела на неё, Марина медленно произнесла:
— Лена, я всё понимаю. И твоё желание иметь собственную квартиру, и твои мечты об уюте. Это всё замечательно. Но пойми и ты меня. Те деньги, о которых говорит Паша, мы копили не один год. Мы отказывали себе во многих вещах, чтобы собрать эту сумму.
И предназначена она была для конкретной цели – для ремонта в нашем общем доме. В том доме, где мы живём с твоим братом. И я не считаю правильным жертвовать нашими планами, нашим комфортом ради того, чтобы ты решила свои жилищные проблемы за наш счёт.
— Но, Марина, это же не навсегда! — Лена снова перешла в наступление, её голос обрёл более настойчивые нотки. — Я же не прошу подарить мне эти деньги! Я отдам! Как только смогу, сразу же отдам! Просто сейчас такая ситуация… ну нет у меня всей суммы на первый взнос, понимаешь? А квартира… она ждать не будет.
— «Как только сможешь» — это очень расплывчатая формулировка, Лена, — Марина чуть заметно усмехнулась. — Мы уже проходили эти «отдам, как только смогу». К сожалению, опыт показывает, что это «смогу» может так никогда и не наступить. Или наступить тогда, когда эти деньги нам уже будут не нужны, или обесценятся. Нет, Лена. Я не хочу рисковать нашими сбережениями и нашими планами.
У тебя есть работа, ты получаешь зарплату. Если тебе не хватает на первоначальный взнос, обратись в банк, возьми потребительский кредит. Или поищи квартиру поскромнее, на которую у тебя хватает средств. Но рассчитывать на наши с Павлом накопления тебе не стоит.
Павел, видя, что сестра явно проигрывает эту словесную дуэль, снова ринулся в бой.
— Марина, да что с тобой такое сегодня? Ты как будто специально издеваешься! — его голос сорвался на крик. — Родная сестра помощи просит, а ты ей про банки какие-то рассказываешь! Да где твоя совесть, в конце концов? Неужели тебе приятно видеть, как Лена переживает, как ей плохо? Ты просто эгоистка, вот кто ты! Тебе на всех плевать, кроме себя!
Лена тут же подхватила обвинительный тон брата, её глаза наполнились слезами обиды.
— Да, Паша прав! Я всегда к тебе со всей душой, Марина, всегда старалась помочь, поддержать… А ты… Ты так со мной поступаешь… Из-за каких-то денег, из-за какого-то ремонта… Я думала, мы семья… А оказалось…
Марина стояла между ними, как скала, о которую разбивались волны их обвинений и упрёков. Она чувствовала, как внутри всё кипит от гнева и обиды, но внешне старалась сохранять спокойствие. Она знала, что стоит ей сейчас поддаться эмоциям, дать слабину, и они её додавят. А этого она допустить не могла.
— Можете называть меня как угодно, — твёрдо произнесла она, глядя поочерёдно то на мужа, то на его сестру. — Эгоисткой, чёрствой, бессовестной. Ваше право. Но моего решения это не изменит. Эти деньги предназначены для нашей семьи, для нашего дома.
И я не позволю ими разбрасываться. Если вы этого не понимаете, это ваши проблемы. А теперь, если вы всё сказали, я бы хотела остаться одна. Мне нужно подумать.
Она развернулась и медленно пошла в спальню, чувствуя на своей спине два прожигающих, полных негодования взгляда. Она знала, что это ещё не конец. Это только начало. И следующая схватка будет ещё более жёсткой. Но она была готова к ней.
Тишина, повисшая в гостиной после ухода Марины, была плотной и тяжёлой, как грозовая туча перед ливнем. Лена растерянно смотрела на закрытую дверь спальни, её тщательно отрепетированное выражение скорби сменилось откровенной злостью и разочарованием.
Павел же метался по комнате, словно тигр в клетке, его лицо было багровым от сдерживаемого гнева. Он не ожидал такого упорства, такого ледяного отпора от жены. Он привык, что Марина, хоть и могла поспорить, в конечном итоге всегда шла на уступки, особенно когда речь шла о его просьбах, связанных с Леной. Но сегодня всё было иначе. Сегодня она была как кремень.
— Ну, и что это было, Паш? — наконец нарушила молчание Лена, её голос звенел от обиды и раздражения. — Ты же говорил, что она «не совсем поняла ситуацию», что её можно «убедить»! А она, по-моему, всё прекрасно поняла! И поняла так, как ей выгодно! Ей просто плевать на меня, на мои проблемы, на то, что я её золовка, твоя сестра! Какая же она… какая же она бессердечная!
Павел резко остановился перед сестрой, его кулаки были сжаты до побелевших костяшек.
— Я… я сам не понимаю, что на неё нашло! — выдохнул он, пытаясь совладать с бушующими внутри эмоциями. — Никогда такой не была! Всегда входила в положение, всегда старалась помочь… А тут… как подменили! Из-за какого-то долбанного ремонта готова родных людей в грязь втоптать!
Это же надо так! «Наши общие деньги», «наши планы»… А я что, не часть этой семьи? Мои интересы, мои родственные чувства уже ничего не значат?
— Видимо, нет, Паш, не значат, — Лена подошла к брату и положила ему руку на плечо, её голос мгновенно смягчился, наполнившись сочувствием и показным участием. — Видимо, для неё главное – это её собственный комфорт, её «ванная комната», а на всё остальное ей наплевать с высокой колокольни.
Она просто использует тебя, твои чувства, твою доброту. А как только дело доходит до чего-то серьёзного, до настоящей помощи, она сразу же показывает своё истинное лицо.
Слова сестры были как бальзам на его раненую гордость. Да, именно так! Марина его просто использует! Она всегда была такой – расчётливой, прагматичной, ставящей свои интересы превыше всего. А он, дурак, этого не замечал, принимал её холодную рассудочность за мудрость, а её эгоизм – за заботу о семье.
— И что теперь делать? — Лена с надеждой посмотрела на брата. — Квартира ведь уплывёт! Риелтор ждать не будет, там уже очередь из желающих. Может, ты всё-таки… ну, возьмёшь эти деньги? Без её ведома? Ну, скажешь потом, что потратил на что-то другое, или что они пропали… А я тебе потом, честное слово, всё до копеечки верну! Ну, пожалуйста, Пашенька, ну войди в моё положение! Это же мой единственный шанс!
Павел на мгновение задумался. Мысль взять деньги тайком, конечно, была соблазнительной. Но он понимал, что это будет уже не просто ссора, это будет откровенное воровство, предательство. И Марина ему этого никогда не простит. Да и он сам себе, наверное, не простит. Нет, на такое он пойти не мог.
— Нет, Лен, так не пойдёт, — покачал он головой. — Это наши общие деньги, и я не могу просто так их взять без её согласия. Это будет… неправильно. Не по-мужски.
Лена отдёрнула руку, её лицо снова исказилось от злости.
— Неправильно? Не по-мужски? — она язвительно рассмеялась. — А позволять жене вытирать об себя ноги, игнорировать твои просьбы, унижать твою сестру – это, по-твоему, правильно и по-мужски? Да ты просто тряпка, Пашка, вот кто ты! Безвольная тряпка, которая боится свою жену больше, чем собственную тень! Я всегда знала, что она тебя под каблук загнала, но не думала, что до такой степени!
Эти слова хлестнули Павла по самому больному месту. «Тряпка»! «Подкаблучник»! Этого он стерпеть не мог. Ярость, до этого момента сдерживаемая остатками благоразумия, вырвалась наружу, сметая всё на своём пути.
— Замолчи, Лена! — рявкнул он так, что сестра отшатнулась. — Не смей так говорить! Никто меня под каблук не загонял! И я не тряпка! Я просто… я просто пытался быть честным!
— Честным? — Лена не унималась, её голос становился всё громче и пронзительнее. — Да какой из тебя честный, если ты не можешь даже собственную сестру защитить от нападок этой… этой мегеры! Ты позволил ей унизить меня, выставить вон, как последнюю попрошайку!
И после этого ты ещё смеешь говорить о честности? Да ты просто трус, Пашка! Обыкновенный трус, который боится потерять тёплое местечко под боком у своей расчётливой жёнушки!
Дверь спальни распахнулась, и на пороге появилась Марина. Её лицо было бледным, но решительным. Она слышала каждое слово, каждое оскорбление, брошенное в её адрес и в адрес её мужа.
— Достаточно! — её голос прозвучал негромко, но так властно, что и Павел, и Лена мгновенно замолчали, уставившись на неё. — Я всё слышала. И я не позволю тебе больше оскорблять ни меня, ни моего мужа в моём собственном доме. Лена, я понимаю твоё разочарование, но это не даёт тебе права вести себя подобным образом. Ты перешла все границы.
— Я перешла границы? — Лена истерически рассмеялась. — Да это ты, Марина, перешла все границы дозволенного! Ты разрушила мою мечту! Ты настроила против меня собственного брата! Ты… ты просто змея, которую…
— Я никого против тебя не настраивала, Лена, — спокойно ответила Марина, глядя прямо в глаза золовке. — Павел сам принял решение. И если он решил быть честным со своей женой и не идти на поводу у твоих манипуляций, то это его выбор. И я его уважаю.
— Манипуляций? — Лена задохнулась от возмущения. — Да как ты смеешь? Я… я… — она искала нужные слова, но находила только злые, бессвязные эпитеты. — Ты ещё пожалеешь об этом, Марина! Очень сильно пожалеешь! Я сделаю всё, чтобы ты пожалела! Ты у меня ещё попляшешь!
— Угрожаешь? — Марина чуть приподняла бровь. — Не стоит, Лена. Это выглядит жалко. И бесполезно. Моё решение остаётся неизменным. Денег ты не получишь. А теперь, будь добра, покинь мой дом. И постарайся больше не появляться здесь без приглашения.
— Да я… да я ноги моей здесь больше не будет! — выкрикнула Лена, её лицо исказилось от ярости. — И ты, Пашка, — она повернулась к брату, её взгляд был полон презрения, — можешь забыть, что у тебя есть сестра! Ты для меня больше не существуешь! Ты выбрал эту дрянь вместо своей родной сестры! Ну что ж, живите теперь, как хотите! Подавитесь своими деньгами и своим ремонтом!
С этими словами она схватила свою сумочку и, не прощаясь, вылетела из квартиры, с такой силой хлопнув входной дверью, что зазвенела посуда в кухонном шкафу.
Павел и Марина остались одни в оглушительной тишине. Павел смотрел на жену, и в его взгляде смешались обида, злость, растерянность и… какое-то новое, непонятное ему чувство. Возможно, это было запоздалое прозрение. Возможно, это было начало чего-то совсем другого.
— Ну что, довольна? — наконец выдавил он из себя, его голос был хриплым и безжизненным. — Добилась своего? Разрушила всё? Теперь у меня нет сестры. Ты этого хотела?
Марина молча подошла к окну и посмотрела на улицу, где уже зажигались первые вечерние огни. Она чувствовала себя опустошённой, но в то же время – странно спокойной. Она сделала то, что должна была сделать. Она защитила свою семью, свои интересы, своё право на собственное мнение. Цена оказалась высокой, но она была готова её заплатить.
— Я не хотела разрушать всё, Паша, — тихо ответила она, не поворачиваясь. — Я хотела, чтобы ты наконец понял, что у нас есть своя семья, свои цели, свои интересы. И что нельзя постоянно жертвовать ими ради кого-то другого, даже если это твоя сестра. Возможно, когда-нибудь ты это поймёшь. А Лена… Лена остынет. И, может быть, тоже что-то поймёт. А если нет… что ж, значит, так тому и быть.
Она повернулась и посмотрела на мужа. В её глазах не было ни злорадства, ни триумфа. Только усталость и какая-то глубокая, затаённая печаль.
— Я не буду извиняться за своё решение, Паш. Потому что я считаю его правильным. И если ты не можешь этого принять… то это уже твоя проблема.
Она снова отвернулась к окну. Разговор был окончен. Мосты сожжены. И каждый из них остался наедине со своими мыслями, своими обидами и своим пониманием того, что произошло. Впереди их ждала долгая, холодная ночь и неясное, туманное будущее, в котором им придётся заново учиться жить – вместе или порознь. Но это будет уже совсем другая история…
