— Выбирай вино, Алиночка. Не стесняйся, — голос Валентины Игоревны был мягким, как бархат дорогих кресел в этом ресторане, но таким же холодным на ощупь. — Уверена, у тебя прекрасный вкус.
Алина медленно провела пальцем по тиснёной коже винной карты, даже не вглядываясь в названия. Она чувствовала себя актрисой на сцене чужого, дурно написанного спектакля. Весь этот антураж — крахмальные скатерти, начищенное до ослепительного блеска серебро, услужливый официант, замерший в шаге от стола, — всё это было частью декорации, выстроенной для неё одной.
— Пожалуй, я доверюсь вашему выбору, Валентина Игоревна, — Алина закрыла меню и аккуратно положила его на край стола. Она подняла глаза и встретилась с будущей свекровью взглядом. Отрепетированная улыбка на лице женщины так и не коснулась её глаз — цепких, умных, оценивающих. — В таких вопросах вы разбираетесь лучше.
Валентина Игоревна коротко кивнула, довольная этим маленьким актом подчинения. Она что-то негромко сказала официанту, и тот бесшумно испарился. Несколько минут они молчали. Это была не неловкая пауза, а выверенная тактическая расстановка сил. Валентина Игоревна давала Алине возможность проникнуться атмосферой роскоши и собственного ничтожества на её фоне. Алина, в свою очередь, собиралась с мыслями, понимая, что прелюдия окончена и скоро начнётся основное действие.
— Я пригласила тебя, потому что считаю, что мы, как две интеллигентные женщины, должны поговорить начистоту, — начала Валентина Игоревна, изящно сложив руки на столе. Её маникюр был безупречен. — Ты ведь понимаешь, я очень люблю своего сына. Дима — единственный свет в моей жизни. И я, как любая мать, желаю ему только самого лучшего.
Она сделала паузу, ожидая от Алины подтверждения, но девушка лишь молча смотрела на неё, заставляя продолжать.
— Алиночка, ты чудесная девушка. Правда. Амбициозная, яркая, современная. Ты знаешь, чего хочешь от жизни, и это похвально. Но именно поэтому я и беспокоюсь. Мой Дима… он другой. Он простой, домашний. Ему не нужны эти ваши карьерные гонки, эти проекты, эти бесконечные цели. Ему нужна тихая гавань. Семья. Уют. Жена, которая будет ждать его дома с ужином, а не прибегать после полуночи с очередного совещания.
Ложь была такой искусной и так аккуратно завёрнута в обёртку материнской заботы, что на мгновение могла бы показаться правдой. Но Алина слишком хорошо знала Диму — его амбиции были ничуть не меньше её собственных, просто он умел их скрывать за маской обаятельной лёгкости.
— Вот, например, дочка моей старой подруги, Маргариты Семёновны. Милейшая девочка, искусствовед. И что самое важное — у неё уже своя трёшка в центре. Понимаешь? Уже готовое семейное гнездо. Молодым не придётся мыкаться по съёмным углам, всё уже есть для спокойной и счастливой жизни. Диме нужна именно такая партия. Надёжная. Основательная.
И тут, словно фокусник, извлекающий кролика из шляпы, Валентина Игоревна достала из сумочки плотный белый конверт и мягко подвинула его по гладкой поверхности стола к Алине.
— Я понимаю, что тебе тоже нужно устраивать свою жизнь. Я всё продумала. Здесь небольшая сумма на первое время. Чтобы тебе было легче начать новую жизнь, найти подходящее жильё, ни в чём не нуждаться. Считай это… подарком. От чистого сердца.
Алина даже не взглянула на конверт. Её взгляд был прикован к лицу женщины напротив. Она медленно взяла чашку с уже остывшим кофе, поднесла к губам, сделала маленький глоток. Её лицо было совершенно спокойным, но в глубине глаз разгорался холодный огонь.
— Вы зря тратите время, Валентина Игоревна, — её голос прозвучал ровно, но в нём звенел металл. — И деньги.
Она поставила чашку на блюдце. Затем медленно, с подчёркнутым достоинством, встала из-за стола, поправила несуществующую складку на платье. Валентина Игоревна смотрела на неё снизу вверх, и в её глазах промелькнуло удивление, быстро сменившееся плохо скрываемым раздражением. Алина наклонилась к ней, почти касаясь её уложенной волосок к волоску причёски.
— И передайте дочке Маргариты Семёновны, — прошептала она так, чтобы слышала только Валентина Игоревна, — что её трёшка в центре интересует Диму гораздо меньше, чем я.
Алина выпрямилась, бросила последний холодный взгляд на оцепеневшую женщину и, не оборачиваясь, направилась к выходу, оставляя её наедине с дорогим вином, нетронутой едой и унизительным белым конвертом посреди стола.
Квартира Валентины Игоревны пахла покоем и печёными яблоками. Этот запах, плотный, домашний и убаюкивающий, был её главным оружием. Он окутывал с порога, обезоруживал, заставлял забыть о холодной и враждебной реальности за пределами этой идеальной, выверенной до сантиметра вселенной. Здесь каждая салфетка знала своё место, каждая книга на полке стояла под нужным углом, а свет от торшера падал на кресло именно так, чтобы создавать иллюзию незыблемого уюта. Прямая атака провалилась. Дерзкая девчонка не взяла деньги и даже позволила себе угрожать. Что ж, значит, пришло время для более тонкой игры. Время для ядовитых семян, посаженных в самую плодородную почву — душу её единственного, обожаемого сына.
— Мам, пахнет невероятно, — Дима вошёл на кухню, сбрасывая на ходу пиджак на стул. — Что-то праздничное?
— Просто захотелось тебя порадовать, сынок, — Валентина Игоревна обернулась от плиты. На ней был элегантный домашний халат, и она выглядела не как хозяйка у плиты, а как актриса, играющая роль идеальной матери. — Садись, сейчас будем ужинать. Рассказывай, как дела на работе? Как твой проект?
Она говорила легко и непринуждённо, накладывая в тарелку мясо и поливая его ароматным соусом. Она расспрашивала про его коллег, про сварливого начальника отдела, про мелкие рабочие неурядицы. Она создавала фон абсолютного доверия, ту самую атмосферу, в которой сказанное невзначай слово приобретает вес неопровержимой истины. Дима расслабился. Он с аппетитом ел, рассказывал, смеялся. Он был дома, рядом с матерью, которая, как ему казалось, знала и понимала его лучше всех на свете. И именно в тот момент, когда он был максимально открыт, она нанесла первый удар.
— Алина сегодня снова допоздна в офисе? — буднично спросила она, подливая ему в бокал сок.
— Да, у неё там сейчас запуск, горит всё синим пламенем, — с ноткой гордости ответил Дима. — Она у меня молодец, пробивная.
— Это точно, — Валентина Игоревна согласно кивнула, и её кивок был полон одобрения. Слишком явного, чтобы быть искренним. — У неё невероятная хватка. Я всегда восхищалась такими женщинами. Они точно знают, чего хотят, и идут к этому, не замечая препятствий. И людей, которые стоят на пути, тоже не замечают.
Последняя фраза была произнесена тише, словно мысль вслух, не предназначенная для чужих ушей. Дима напрягся, вилка замерла на полпути ко рту.
— К чему ты это говоришь?
— Ни к чему, сынок, просто рассуждаю, — она тут же мягко улыбнулась. — Я тут недавно встретила Светлану из её старого офиса. Помнишь, я рассказывала? Она обмолвилась… так, между делом… будто Алина всегда умела заводить «полезные знакомства». Говорила, что правильный мужчина для карьеры важнее любого диплома. Но это, наверное, просто женская зависть. Ты же знаешь, как это бывает в коллективах.
Она говорила, а сама внимательно, хищно наблюдала за его лицом. Она видела, как лёгкая тень пробежала по его чертам, как чуть заметно дёрнулся уголок рта. Он пытался сохранить невозмутимость, но семя уже было брошено в рыхлую почву. Он ничего не сказал, и она поняла, что нужно добавить ещё.
— Не подумай ничего плохого. Я очень рада за вас. Просто… я смотрю на неё и думаю: она как натянутая струна. Всегда в борьбе, всегда на штурм. А тебе ведь нужен отдых, Дима. Тебе нужно место, где можно выдохнуть. Я боюсь, что рядом с таким вечным двигателем ты и сам будешь вынужден постоянно куда-то бежать, соответствовать… А если однажды ты устанешь? Что тогда? Такие женщины не прощают слабости. Для них это — балласт.
Это был гениальный ход. Она не обвиняла Алину в корысти. Она представляла её не охотницей за деньгами, а безжалостной карьеристкой, для которой люди — лишь ступени. Она била по самому больному — по мужскому страху оказаться недостаточно сильным, недостаточно успешным для своей женщины.
— Мам, это неправда. Алина не такая, — голос Димы звучал уже не так уверенно, как в начале разговора. В нём появилась защитная, почти раздражённая нотка. — Мы любим друг друга. И всё остальное не имеет значения.
— Конечно, сынок, конечно, — поспешно согласилась Валентина Игоревна, делая вид, что испугалась его реакции. — Прости меня, старую. Наверное, я просто слишком за тебя волнуюсь. Забудь всё, что я сказала. Ешь, пока не остыло.
Она встала и принялась убирать со стола, демонстрируя всем своим видом, что разговор окончен. Но она знала, что это не так. Разговор только начался. Там, внутри его головы. Дима молча доел ужин. Запах печёных яблок больше не казался ему таким уютным. Теперь в нём чувствовалась приторная, удушливая нота.
Дверь щёлкнула, и Алина, оторвавшись от чертежей на экране ноутбука, подняла голову. Дима вошёл в квартиру и бросил ключи на небольшой столик в прихожей. Они ударились о деревянную поверхность с глухим, тяжёлым звуком, который был громче любых слов. Он не сказал ни «привет», ни «я дома». Просто стоял, расстёгивая манжеты на рубашке, и его движения были резкими, механическими. Алина смотрела на его спину, на напряжённые плечи, и чувствовала, как холодный сквозняк тревоги проникает в их уютное, наполненное светом пространство. Она ничего не спросила, просто молча встала и пошла на кухню ставить чайник. Дала ему время.
Он вошёл на кухню через пару минут, сел за стол и провёл рукой по лицу. Выглядел он так, будто не спал несколько суток.
— Я был у мамы, — наконец произнёс он, глядя не на Алину, а на узор на столешнице. — Она готовила ужин.
Чайник начал закипать, наполняя кухню шипящим, нарастающим звуком. Алина достала две чашки, насыпала заварку. Её движения были нарочито медленными и спокойными. Она знала, что любая суета, любая поспешная эмоция сейчас сработает против неё. Против них.
— И что она тебе рассказала? — спросила Алина ровным голосом, когда разлила кипяток по чашкам. Она поставила одну чашку перед ним и села напротив.
Дима поднял на неё глаза. В его взгляде не было обвинения. Была растерянность. И усталость.
— Она… она так всё обставила, Алин. Хитро. Она не кричала, не ругалась. Она хвалила тебя. Говорила, какая ты яркая, амбициозная, целеустремлённая. А потом… потом добавила, что такие, как ты, не терпят рядом с собой слабых. Что ты идёшь по головам ради карьеры. Что я для тебя — лишь очередная ступенька. Рассказала про какую-то свою знакомую из твоего старого офиса, которая якобы подтвердила, что ты всегда умела заводить «полезных мужчин».
Он говорил, и с каждым словом его голос становился всё тише. Он не пересказывал чужие сплетни, он извлекал из себя яд, которым его только что накормили под видом домашнего ужина. В этот момент Алина поняла главное: любая обида на него, любой упрёк в том, что он мог в это поверить, станет её проигрышем и триумфом Валентины Игоревны. Та именно этого и ждала — что её слова вызовут ссору, посеют недоверие, расколют их союз изнутри.
Алина сделала глоток горячего чая, собираясь с мыслями.
— И она ни разу не упомянула деньги, верно? — спросила она спокойно. — Не сказала, что предлагала мне отступные в ресторане?
Дима удивлённо моргнул и покачал головой.
— Нет. Какие отступные?
— Именно. Это была её ошибка, — Алина поставила чашку. В её глазах появился жёсткий, аналитический блеск. — Смотри, что она делает. Прямой подкуп не сработал. Я не взяла деньги и не испугалась. Теперь она бьёт с другой стороны. Она не выставляет меня дешёвой охотницей за квартирами, это было бы слишком просто, и ты бы не поверил. Она создаёт образ расчётливой, холодной хищницы, которая тебя использует, а потом выбросит, когда ты перестанешь быть полезным. Она бьёт не по мне, Дима. Она бьёт по тебе. По твоему страху не соответствовать, оказаться недостаточно хорошим. Это намного умнее. И намного подлее.
Она говорила чётко и безэмоционально, будто разбирала на части сложный механизм. Дима слушал, и растерянность на его лице медленно сменялась гневом. Не на Алину. На мать. Он наконец увидел всю схему, всю глубину её манипуляции.
— Что же нам делать? — тихо спросил он.
— Ссориться из-за неё? Сидеть здесь и оправдываться? Нет, — Алина решительно покачала головой. — Этого она и добивается. Мы сделаем то, чего она боится больше всего. Мы придём к ней. Вместе. И устроим ей очную ставку.
Она протянула руку через стол и накрыла его ладонь своей.
— Никаких скандалов за спиной. Никаких тайных ужинов и ядовитых нашёптываний. Мы пойдём к ней на ужин в эти выходные. Сядем за её идеальный стол. И ты, именно ты, задашь ей вопрос о том предложении, которое она сделала мне в ресторане. Мы вытащим эту войну из тени на свет. Пусть она скажет всё это нам в лицо. Обоим.
Дима смотрел на неё, на её спокойное, решительное лицо, и чувствовал, как его собственная растерянность переплавляется в холодную ярость. Она не плакала, не обвиняла, не требовала от него выбирать. Она предложила ему стать союзником. Она превратила его унижение в план битвы.
— Да, — твёрдо сказал он, сжимая её руку в ответ. — Да. Мы так и сделаем.
Дверь в квартиру матери открыл сам Дима, своим ключом. Валентина Игоревна встретила их в гостиной, вся сияя показным радушием. На ней было элегантное домашнее платье, волосы уложены, на губах — яркая помада. Она выглядела как королева, принимающая подданных в своём маленьком, безупречном королевстве. Стол был накрыт с той же педантичной роскошью, что и всегда: фарфор, начищенное серебро, бокалы из тонкого стекла, источающие аромат запечённого мяса и пряных трав.
— Проходите, дорогие мои, проходите! — пропела она, целуя сына в щёку и одаривая Алину улыбкой, от которой веяло ледником. — Алиночка, как я рада тебя видеть! Выглядишь чудесно. Это платье тебе очень к лицу.
— Спасибо, Валентина Игоревна, вы тоже, как всегда, на высоте, — спокойно ответила Алина, принимая правила игры.
Они сели за стол. Разговор потек вяло и натужно, как пересыхающий ручей. Обсудили погоду, новости, какую-то нейтральную статью из журнала. Валентина Игоревна была в своей стихии: она порхала вокруг стола, подкладывала Диме лучшие куски, подливала сок, демонстративно игнорируя пустой бокал Алины. Она была уверена в своей победе. Сын пришёл, значит, её слова подействовали. Сейчас он, смущаясь и краснея, начнёт издалека готовить почву для разрыва с этой выскочкой. Она уже репетировала про себя утешительную речь, полную материнской мудрости и всепрощения.
Алина и Дима почти не ели. Они обменялись коротким, едва заметным взглядом. Пора.
Дима аккуратно положил вилку и нож на тарелку, крест-накрест. Звук металла о фарфор в этой искусственной тишине прозвучал как выстрел. Он промокнул губы салфеткой и посмотрел прямо на мать.
— Мама, мы пришли не просто на ужин, — его голос был ровным и на удивление спокойным, что пугало гораздо больше, чем крик. — Мы пришли поговорить о твоём предложении Алине в ресторане. О конверте с деньгами.
Лицо Валентины Игоревны застыло. Улыбка сползла с него, как плохо приклеенная маска. На секунду она растерялась, её глаза забегали между сыном и Алиной, словно ища, кто из них предал её первым. Но растерянность длилась недолго. Она поняла, что её тонкую игру раскусили, загнали в угол, и тогда она сделала то единственное, что ей оставалось — пошла в лобовую атаку. Маска благодетельницы была сброшена.
— Ах, вот оно что! — её голос потерял бархатные нотки, стал тонким и злым, как лезвие. — Эта приживалка тебе всё-таки напела в уши! Я так и знала! Я пыталась решить всё цивилизованно, хотела откупиться от тебя по-хорошему, чтобы мой сын не связывал свою жизнь с пустышкой! С девчонкой без роду, без племени, у которой за душой нет ничего, кроме голых амбиций и умения вцепляться в перспективных мальчиков!
Она вся подалась вперёд, её пальцы с силой впились в скатерть.
— Ты думаешь, я не вижу тебя насквозь? Думаешь, я не понимаю, зачем тебе мой Дима? Он для тебя — трамплин! Билет в другую жизнь, где есть деньги, статус, связи! Ты используешь его, а как только найдёшь кого-то побогаче и повлиятельнее, тут же выкинешь его, как старую перчатку! Я хотела спасти его от такой расчётливой дряни, как ты! Да, хотела! И предлагала деньги, потому что такие, как ты, понимают только этот язык!
Она перевела дыхание, её грудь вздымалась. Алина всё это время молча смотрела на неё. Она не перебивала. Она дала ей выплеснуть всё. И когда Валентина Игоревна замолчала, чтобы набрать воздуха для новой порции яда, Алина медленно встала. Она возвышалась над столом, над этой истерикой, над этой жалкой попыткой сохранить лицо.
— Знаете что, Валентина Игоревна, я от вашего сына никуда не уйду, что бы вы про меня ему ни говорили! Мы с ним всё равно поженимся, даже если вы под него начнёте подкладывать дочерей своих подруг!
Фраза повисла в воздухе. Это был конец. Точка. Но финальный удар нанёс не она. Его нанёс Дима. Он тоже встал и подошёл к Алине, взяв её за руку. Он смотрел на мать без гнева, без обиды. С холодным, отстранённым сожалением, как смотрят на что-то безвозвратно сломанное.
— Мама, ты всё сделала сама, — сказал он тихо, но каждое его слово впивалось в сердце Валентины Игоревны. — Ты пыталась купить её, потом пыталась очернить. Ты пыталась разрушить то единственное, что мне дорого. Ты добилась своего. Ты разрушила. Только не наши с Алиной отношения. Ты разрушила наши с тобой. С этого дня в жизни моей новой семьи для тебя нет места.
Он не стал ждать ответа. Он просто развернулся и, крепко держа Алину за руку, повёл её к выходу. Дверь за ними закрылась с тихим, окончательным щелчком.
Валентина Игоревна осталась одна посреди своей идеальной гостиной. Запах печёного мяса смешивался с запахом её поражения. Она медленно опустилась на стул. Перед ней стоял безупречно накрытый стол на троих — памятник семье, которую она только что собственными руками уничтожила…
