— Устал? — спросила Елена, ставя перед мужем тарелку с дымящейся картошкой и двумя румяными котлетами. — Садись, ешь, пока горячее.
Антон сбросил пиджак на спинку стула и с тяжёлым вздохом опустился на табурет. Он провёл рукой по лицу, стирая с него отпечаток долгого рабочего дня. Его движения были медленными, полными той показательной усталости, которую Елена научилась распознавать и которой привыкла сочувствовать.
— Не то слово, — выдохнул он, беря в руки вилку. — Эти квартальные отчёты из нас все соки выжали. Начальство требует цифры, а где их взять, никого не волнует. Зарплату бы ещё за это поднимали, а то сидишь до ночи за те же копейки.
Он с аппетитом впился в котлету. Елена села напротив, подперев подбородок рукой. Она смотрела, как он ест, и в её взгляде не было упрёка, только тихое, понимающее сочувствие. Она была его тылом, его надёжной гаванью, и она гордилась этой ролью.
— Зато я сегодня удачно сходила, — с ноткой сдержанной гордости в голосе сказала она. — Помнишь, я говорила, что Мишке на зиму ботинки нужны? Его осенние уже на ладан дышат, а в старых зимних он и двух шагов не пройдёт.
Антон промычал что-то одобрительное, не отрываясь от тарелки.
— Так вот, — продолжила Елена, и её глаза заблестели от азарта хорошей хозяйки, поймавшей удачу за хвост. — Зашла после садика в тот маленький обувной на соседней улице, а у них распродажа остатков прошлогодней коллекции. И представляешь, наш размер остался! Последняя пара. Натуральная кожа, мех внутри густой, толстая подошва. Новые такие сейчас тысяч семь стоят, не меньше, а я за две с половиной взяла.
Она смотрела на него, ожидая похвалы. Это была их общая победа. Каждая сэкономленная тысяча была вкладом в их общий, такой нелёгкий быт. Антон прожевал, сделал глоток чая и наконец поднял на неё глаза.
— Ты у меня просто финансовый гений, Лен. Серьёзно. Как у тебя только получается? Я бы никогда не додумался искать прошлогодние коллекции.
Его похвала согрела её. Она чувствовала себя нужной, важной. Они были командой, два бойца в окопе, которые вместе тянут эту бесконечную лямку семейной жизни с двумя детьми и одной скромной зарплатой.
— Нужно просто знать места, — скромно улыбнулась она. — Лучше эти пять тысяч на продукты потратить или Алинке на куртку отложить. Её розовая уже совсем короткая стала.
Антон снова тяжело вздохнул, и на его лице отразилась вселенская скорбь.
— Да уж, расходы только растут. Крутимся, вертимся, а денег как не было, так и нет. Я иногда смотрю на коллег, они то в отпуск летают, то машины меняют… А мы…
Он не договорил, оставив фразу висеть в воздухе. Но Елена поняла всё без слов. Она сама часто думала об этом. О своей старой куртке, которую носила уже четвёртый сезон и на которой молния начинала расходиться. О том, что давно не была у парикмахера, потому что стрижка — это непозволительная роскошь. О том, как она штопает почти новые колготки старшей дочери, потому что та вечно ставит на них затяжки. Все эти мысли были привычным фоном её жизни, доказательством того, что она всё делает правильно, что она хорошая мать и жена, которая ставит интересы семьи выше своих собственных.
— Ничего, прорвёмся, — твёрдо сказала она, вставая, чтобы убрать со стола. — Главное, что мы вместе. Дети здоровы, одеты-обуты. А остальное — наживное. Перебьёмся. Не в деньгах счастье.
Антон согласно кивнул, доедая последнюю котлету. Он смотрел на неё, на её умелые руки, собиравшие посуду, на её уставшее, но такое родное лицо, и думал о том, как же ему повезло. Она была идеальной женой. Понимающей, экономной, нетребовательной. Она создала ему идеальное прикрытие, безупречное алиби для его второй, тайной жизни, о которой она даже не подозревала.
Следующий день был точной копией сотен других дней. Утром — суматошная гонка: поднять детей, накормить, собрать, одного отвести в школу, другого в сад. Потом — бегом в магазин, выбрать курицу по акции, овощи подешевле. Затем домой, где ждала бесконечная рутина: стирка, уборка, готовка. Елена двигалась по этому замкнутому кругу, как заведённая, её мозг был занят решением сотен мелких бытовых задач. Она как раз разбирала выстиранное бельё, раскладывая его на три стопки — мужу, дочке, сыну, — когда в тишине квартиры назойливо зазвонил телефон.
Номер был незнакомый, но она всё равно ответила — вдруг из школы или садика.
— Алло?
— Лен, привет! Это Катя! — голос в трубке был до неприличия бодрым и жизнерадостным. Катя, сестра Антона, звонила редко, и обычно по делу, которое касалось её брата.
— Здравствуй, Катя, — ровно ответила Елена, прижав телефон плечом к уху и продолжая складывать маленькую футболку сына.
— Слушай, я тебя не отвлекаю? А то я тут по-быстрому. Ты не в курсе, почему Антошка нам ещё денег не перевёл в этом месяце? Он обычно до десятого числа всегда присылает, а сегодня уже двенадцатое.
Елена замерла. Её руки, только что аккуратно разглаживавшие складку на футболке, застыли в воздухе. В голове на секунду стало абсолютно пусто.
— Каких денег, Катя?
В трубке повисла короткая пауза, а затем Катя рассмеялась — легко, беззаботно, словно Елена сморозила очевидную глупость.
— Ну как каких? Обычных! Которые он нам с мамой каждый месяц присылает. Мы тут просто на нервах немного, понимаешь? Заказали мне в комнату новый телевизор, а то старый уже надоел, картинка не та. А тут доставка завтра, нужно будет им остаток суммы отдать, а денег нет.
Мир не поплыл перед глазами Елены. Наоборот, он обрёл ледяную, звенящую чёткость. Каждый предмет в комнате — стопка белья, старый комод с облупившейся ручкой, детские рисунки на стене — всё это вдруг стало декорациями в дешёвом спектакле, где она играла главную роль, не зная сценария.
— Телевизор? — переспросила она, и её собственный голос показался ей чужим, до странности спокойным и металлическим.
— Ага! — с восторгом подхватила Катя, совершенно не чувствуя перемены в её тоне. — Восьмидесятидюймовый! Представляешь? Будет на всю стену! Мы давно хотели, а тут скидка хорошая подвернулась. Ну так ты скажи ему, пожалуйста, чтобы поторопился. А то неудобно перед людьми получится. Ладно, Ленусь, я побежала, целую!
Короткие гудки в трубке прозвучали, как выстрел. Елена не опустила руку. Она ещё несколько секунд стояла, держа телефон у уха и глядя в одну точку. А потом медленно, очень медленно, положила его на комод. Футболка выпала из её ослабевших пальцев и легла на пол бесформенной тряпкой.
Восьмидесятидюймовый телевизор.
Эта фраза пульсировала в её мозгу, вытесняя всё остальное. Она вспомнила вчерашние ботинки для сына за две с половиной тысячи. Свою радость от этой «удачной» покупки. Свои мысли о штопке колготок. Свою старую куртку с заедающей молнией. Она вспомнила каждое «денег нет», каждое «надо потерпеть», каждый усталый вздох Антона после работы.
И всё это сложилось в одну ясную, чудовищную картину. Он не просто лгал. Он воровал. Он воровал у неё и у собственных детей. Он забирал у них не просто деньги — он забирал возможности, маленькие радости, нормальную жизнь, а взамен кормил её сказками об их общем тяжёлом бремени. А она верила. Она экономила, отказывала, выкручивалась, чувствовала себя героиней, пока его сестра, здоровая тридцатилетняя женщина, выбирала себе гигантский телевизор, потому что старый ей «надоел».
Елена медленно подняла с пола футболку. Сложила её. Затем вторую. Третью. Она доделала всю работу, двигаясь как автомат. Внутри неё не было бури. Там образовался холодный, мёртвый вакуум, который начал стремительно заполняться чистой, дистиллированной яростью. Она не собиралась устраивать скандал. Она собиралась вынести приговор. И для этого нужно было подготовить зал суда. Она пошла на кухню. Сегодня на ужин будет его любимое блюдо.
Ключ в замке повернулся с привычным, усталым скрипом. Антон вошёл в прихожую, бросил на тумбочку ключи и стянул с ног ботинки. Воздух в квартире был тёплым и пах жареным мясом с луком — его любимым блюдом. Этот запах всегда действовал на него умиротворяюще, обещая покой и сытость после долгого дня. Он прошёл на кухню, готовый к обычному ритуалу: ужин, дежурные жалобы на работу, тихое сочувствие жены.
Елена стояла у плиты, помешивая что-то в сковороде. Она не обернулась сразу, словно не услышала его прихода. Её плечи были ровными, движения — точными и экономными. Никакой суеты.
— Привет, — бросил он, присаживаясь за стол. — Что-то сегодня тихо у нас. Дети где?
— Алина делает уроки, Мишка мультики смотрит, — ответила она, не поворачивая головы. Её голос был ровным, лишённым всяких эмоций. — Мой руки и садись. Почти готово.
Он послушно поплёлся в ванную, а когда вернулся, на столе уже стояла тарелка с горкой золотистой картошки и щедрой порцией мяса. Елена села напротив, налив себе чашку чая. Она не ела, просто сидела, сложив руки на столе, и смотрела куда-то в сторону. Её спокойствие было почти осязаемым, плотным, как туман.
Антон ел с аппетитом, рассказывая про очередные авралы на работе, про некомпетентных коллег и жадное начальство. Он говорил и говорил, заполняя тишину своими привычными сетованиями. Елена не перебивала. Иногда она кивала, иногда издавала неопределённый звук, похожий на «угу», но её взгляд оставался отстранённым. Она дала ему доесть до последнего кусочка, дождалась, пока он отодвинет пустую тарелку и с удовлетворением откинется на спинку стула.
— Спасибо, очень вкусно, — сказал он, потянувшись за своей кружкой с чаем. — Прямо то, что нужно было после такого дня.
Вот теперь момент настал. Она медленно перевела на него взгляд. В её глазах не было ни обиды, ни гнева. Только холодное, пристальное любопытство исследователя, изучающего под микроскопом неприятное насекомое.
— Антон, скажи мне, пожалуйста, — её голос прозвучал тихо, но с убийственной отчётливостью, — какой телевизор покупает твоя сестра?
Антон замер с кружкой на полпути ко рту. На его лице промелькнуло искреннее, неподдельное недоумение. Он поставил кружку на стол.
— Какой телевизор? — переспросил он, слегка нахмурившись. — Ты о чём вообще?
— Катя сегодня звонила, — всё тем же ровным тоном пояснила Елена. — Сказала, вы заказали ей новый телевизор. Большой.
Его глаза на мгновение метнулись в сторону, к окну, а затем вернулись к её лицу. Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой и натянутой.
— А, этот… Да это ерунда. Маме на юбилей скидываемся, решили подарок заранее купить. Там просто скидка была. Мы с Катькой понемногу откладывали, вот, решили взять. Старый у неё совсем барахлит.
Он говорил быстро, с той напускной лёгкостью, которая всегда выдаёт ложь. Он думал, что история про подарок маме — беспроигрышный вариант, святое дело. Но Елена даже не моргнула. Она продолжала смотреть на него, и её молчание было страшнее любых вопросов.
— Восьмидесятидюймовый, — произнесла она одно слово, и оно упало на стол между ними, как камень.
Антон нервно сглотнул. Его уверенность начала давать трещину. Он не понимал, откуда она знает такие подробности.
— Ну… да. А что такого? Раз в жизни можно маме сделать хороший подарок, — его голос стал чуть громче, в нём появились защитные, почти агрессивные нотки. — Она всю жизнь на нас пахала, неужели не заслужила?
Елена не ответила. Она просто смотрела. Она видела, как он суетливо провёл рукой по волосам, как его пальцы начали барабанить по столу. Он не выдержал её взгляда первым. Он понял, что его жалкая ложь про «скидывались понемногу» разбилась о её гранитное спокойствие. Он смотрел в её глаза и понимал, что она знает. Не догадывается, не подозревает — знает всё.
Он опустил голову, уставившись на крошки на скатерти. Тишина на кухне стала настолько плотной, что, казалось, её можно резать ножом.
— Ну да, — наконец выдавил он, не поднимая глаз. — Я отправляю им деньги. Каждый месяц. Они же моя семья, Лен. Мать одна, Катька на своей работе копейки получает. Кто им поможет, если не я? Я же сын и брат. Я обязан.
Он замолчал, ожидая взрыва, криков, упрёков. Чего угодно. Но Елена молчала. Она дала его жалкому оправданию повисеть в воздухе, пропитаться запахом жареного мяса и умереть. А потом, когда он осмелился поднять на неё взгляд, он увидел в её глазах нечто худшее, чем гнев. Он увидел холодное, беспощадное презрение.
Признание повисло в воздухе, густое и липкое. Антон, сказав это, казалось, почувствовал облегчение, словно сбросил с себя тяжёлый груз. Он ждал бури, криков, слёз — предсказуемой женской реакции, с которой он бы справился. Он бы утешал, извинялся, обещал, что всё изменится. Но Елена продолжала молчать, и её молчание становилось невыносимым. Он решил пойти в наступление, перехватить инициативу, превратить свою вину в добродетель.
— Ты должна меня понять, Лен, — начал он, и в его голосе появилась умоляющая, но в то же время требовательная нотка. — Мама всю жизнь на заводе здоровье оставила. Катьке с личной жизнью не везёт, работа у неё паршивая. Они же совсем одни. Я не мог их бросить. Это мой долг. Я мужчина, я должен заботиться о своих женщинах.
Этот жалкий, самодовольный пафос стал последней каплей. Холодная плотина внутри Елены рухнула, но вместо потока слёз наружу вырвался поток обжигающего, ясного гнева. Она медленно поднялась из-за стола. Её поза изменилась, в ней больше не было покорности. Она выпрямилась, расправила плечи и посмотрела на него сверху вниз.
— Значит, пока я тут воспитываю наших детей, все деньги на них трачу, ты в это время большую часть зарплаты отдаёшь своим матери и сестре, чтобы они могли жить и ни в чём себе не отказывать, а мне врёшь?
Это не было вопросом. Это было утверждение, окончательный диагноз, вынесенный их браку. Каждое слово было отточено, как лезвие. Антон дёрнулся, словно от пощёчины.
— Не передергивай! Я не большую часть, и не на роскошь! Я им просто помогал выжить!
Елена горько усмехнулась. Усмешка получилась уродливой, незнакомой.
— Выжить? Покупка восьмидесятидюймового телевизора — это теперь называется «выжить»? — она сделала шаг к нему, и он инстинктивно вжался в спинку стула. — Пока я вчера радовалась, что смогла урвать на распродаже ботинки для твоего сына, твоя сестра, которой нужно «выживать», страдала от того, что её старый телевизор ей надоел! Пока я четвёртый год хожу в одной и той же куртке с заедающей молнией, ты оплачиваешь их комфорт! Ты смотрел мне в глаза и врал про маленькую зарплату, а сам в это время строил для них красивую жизнь за счёт наших детей!
— Это не так! Детям всего хватает! Они одеты, обуты, сыты! — выкрикнул он, пытаясь защититься.
— Хватает? — её голос стал тише, но от этого только страшнее. — Да, им хватает. Потому что я так решила. Потому что я научилась штопать, перешивать, готовить из ничего, отказывать себе во всём. Я думала, мы команда. А оказалось, что я просто обслуживающий персонал при твоём благотворительном фонде имени себя.
Она обошла стол и остановилась у окна, спиной к нему. На кухне всё ещё пахло его сытным ужином, и этот запах теперь казался омерзительным.
— Я всё поняла, Антон, — сказала она совершенно спокойно, глядя в тёмное стекло. — У тебя есть семья, которую ты обеспечиваешь. И ты прав, ты мужчина, ты должен о ней заботиться. Но эта семья — не мы. Это они. Поэтому теперь ты будешь обеспечивать их полностью. Живи с ними, покупай им телевизоры, вози их на курорты. Делай что хочешь. А на своих детей будешь платить алименты. Официально. Я прослежу, чтобы с твоей «маленькой» зарплаты, с которой ты умудряешься содержать двоих взрослых баб, они получили всё до последней копейки.
Антон вскочил. Его лицо исказилось. Он хотел что-то крикнуть, возразить, но слова застряли в горле. Он смотрел на её неподвижную спину и понимал, что всё кончено. Его не судили, не проклинали. Ему просто и деловито объяснили новые правила игры. Его только что вычеркнули из жизни, превратив из мужа и отца в обычного должника. Аромат жареного мяса, символ домашнего уюта, теперь вызывал тошноту. Он стоял посреди кухни, в своём тёплом, уютном доме, и впервые в жизни чувствовал себя абсолютно бездомным.
В течении следующей недели Елена собрала все вещи мужа в доме и составила их все около входной двери. Как только сборы били закончены, она выгнала его из дома. А потом подала на развод. В это же время она устроилась ещё и на вторую работу. Раз их муж и отец не мог обеспечить им хорошую жизнь, значит это теперь её обязанность, но и алиментов никто не отменял…
