— Представляешь, Юль? Ксюха дом покупает! — Стас бросил ключи на тумбочку в прихожей, и они звякнули с весёлым, праздничным звоном. Он не стал разуваться, прошёл на кухню прямо в уличных ботинках, оставляя на линолеуме влажные следы от подтаявшего снега. Его лицо сияло искренней, неподдельной радостью, той самой, которую испытываешь не за себя, а за близкого человека, и оттого она становится только чище и ярче. — Представляешь, а? Свой собственный дом, за городом! Бассейн там хочет делать, баню! Вот же молодец, сама на всё заработала!
Из гостиной, совмещённой с кухней, доносился приглушённый гул телевизора — какая-то слезливая мелодрама, которую сменяли вспышки агрессивной рекламы. В воздухе висел густой, застоявшийся запах разогретой в микроволновке еды и чего-то сладкого, приторного, как дешёвый освежитель воздуха. Юля не ответила. Она лежала на диване, основательно вмяв в него своим телом уютную ложбину. Одна её рука безвольно свисала вниз, почти касаясь пола, а в другой был зажат пульт. Экран телевизора отбрасывал на её лицо холодные, синеватые блики, делая черты резкими и незнакомыми.
Стас подошёл ближе, его улыбка начала медленно угасать, натыкаясь на стену молчания. Он увидел, как лицо жены, до этого расслабленное и апатичное, медленно меняется. Оно не просто стало сердитым, оно будто стянулось в кислую, злую гримасу, уголки губ поползли вниз, а в глазах, оторвавшихся от экрана и уставившихся на него, загорелся нехороший, колючий огонёк. Она медленно, с видимой неохотой, села, подтянув под себя ноги и плотнее укутавшись в старый плед.
— Значит, пока твоя сестра там с жиру бесится, дом себе за городом покупает, мы должны на всём экономить, чтобы заплатить за ипотеку?
Радость сошла с лица Стаса мгновенно, словно её смыло ледяной водой. Плечи, которые он держал расправленными от гордости за сестру, поникли. Он вдруг почувствовал усталость, накопившуюся за весь рабочий день, которая до этого момента была скрыта за эйфорией. Этот разговор он уже слышал. Не в этих словах, но с этой же интонацией, с этим же обвинением во взгляде. Он слышал его сотни раз, по самым разным поводам.
— Юля, при чём здесь это? Я просто за Ксюху рад, она пахала на это как проклятая, — попытался он сгладить острые углы, но было уже поздно. Искра попала в пороховую бочку, наполненную её завистью и скукой.
— Конечно, не при чём! — взвизгнула она, и её голос набрал ту самую, хорошо знакомую ему ноющую тональность. — Это же не ты себе отказываешь в новой кофточке, потому что у нас платёж! Это не ты подружкам объясняешь, почему мы не можем пойти в кафе, потому что у нас ипотека! Конечно! Одни в шоколаде, дома с бассейнами покупают, а другие должны за них радоваться, сидя в этой коробке и считая каждую копейку! Отличная логика! Браво!
Она театрально хлопнула в ладоши. Стас смотрел на неё, на её искажённое злобой лицо, на диван, ставший её вечным лежбищем, на экран, где очередная героиня заламывала руки. И что-то внутри него, какая-то тонкая нить терпения, которая натягивалась годами, с сухим треском оборвалась. Усталость сменилась холодным, спокойным раздражением.
— Хочешь жить как Ксюша? — спросил он тихо, но так, что этот вопрос прозвучал громче её крика.
— Хочу! — выпалила она, готовая к новому витку обвинений, предвкушая свою роль жертвы.
— Так в чём проблема? — он сделал шаг к ней. — Моя сестра сегодня встала в шесть утра, потому что у неё были переговоры с поставщиками из другого часового пояса. Вчера она легла в два ночи, потому что сводила квартальный отчёт. Она последние три года не была в отпуске. Вообще. А ты? Во сколько ты сегодня проснулась, Юля? В одиннадцать? В двенадцать? Какое самое трудное дело ты сделала за день? Выбрала, какой сериал посмотреть? Так что, прежде чем открывать свой рот в её сторону, ты бы хоть раз попробовала встать с этого дивана раньше обеда.
Слова Стаса повисли в воздухе, острые и холодные, как осколки стекла. Он ожидал чего угодно: крика, нового потока обвинений, может быть, даже демонстративного ухода в спальню. Но Юля выбрала другую тактику. Она откинулась на спинку дивана, и на её лице появилось выражение оскорблённой добродетели, маска мученицы, которую она надевала с виртуозным мастерством. Она усмехнулась, но это была не весёлая усмешка, а горькая, полная яда и снисхождения.
— Ах, вот как мы заговорили? Значит, я теперь бездельница? А кто, по-твоему, создаёт уют в этой квартире, в которую ты приползаешь после работы? Кто поддерживает здесь жизнь? Или ты думаешь, борщ сам себя варит, а рубашки сами себя гладят? Да, я не вкалываю по двенадцать часов на твоих «переговорах»! Я занимаюсь домом! Тем самым домом, который ты повесил на нас этой чёртовой ипотекой!
Она произнесла слово «ипотека» так, будто это было название неизлечимой болезни, которой он её намеренно заразил. Её стратегия была ясна: перевернуть всё с ног на голову, выставить его же укол против него самого. Её безделье теперь превращалось в жертву, принесённую на алтарь семейного очага.
— Это была твоя идея! Твоя! «Нам нужна своя квартира, Юлечка, это будет наше гнёздышко!» — передразнила она его, утрируя интонацию до карикатурной слащавости. — И что в итоге? Мы сидим в этом «гнёздышке» как в тюрьме! Я не могу позволить себе встретиться с подругами, не могу купить нормальную одежду, потому что всё уходит на твои амбиции! А твоя сестрица, конечно, молодец! Ей-то ипотеку платить не надо, на ней муж не висит, дети не канючат! Сидит себе одна, крутит своим бизнесом, никто ей не мешает. Легко быть успешной, когда ты никому ничего не должна!
Стас слушал этот поток лжи и передёргиваний, и в нём закипала медленная, холодная ярость. Не та вспыльчивая злость, что проходит через пять минут, а тяжёлая, глубинная, рождающаяся из осознания того, с кем он живёт. Он смотрел на неё, закутанную в плед, разыгрывающую драму на фоне мелькающих картинок сериала, и видел перед собой не жену, а чужого, мелочного и завистливого человека.
— Ты закончила спектакль? — его голос стал жёстким, как металл. Он подошёл к кухонному столу и опёрся на него руками, глядя на неё сверху вниз. — Давай по фактам, раз ты так любишь всё раскладывать. Еда? Ты заказывала готовую еду три раза на этой неделе, я видел чеки в мусорке. Рубашки? Я отвожу их в прачечную раз в две недели, потому что твой «уют» не распространяется на гладильную доску. Ты не занимаешься домом, Юля. Ты в нём существуешь. Ты потребляешь его ресурсы: электричество для твоего телевизора, воду для твоих двухчасовых ванн и еду, которую я покупаю.
Он сделал паузу, давая словам впитаться в густой воздух комнаты. Юля смотрела на него, её рот был приоткрыт, маска мученицы дала трещину.
— А теперь про Ксюшу. Про «лёгкий» успех. Ты хоть знаешь, с чего она начинала? С кредита в пятьдесят тысяч, который взяла под залог маминых серёжек. Знаешь, что её первый «офис» был в съёмной кладовке два на два метра, где она спала на раскладушке, чтобы не тратить время на дорогу? Знаешь, что она сама разгружала машины с товаром, потому что не было денег на грузчиков? Нет. Тебе это неинтересно. Тебе интересно только то, что у неё сейчас есть дом. Ты видишь результат, но тебе плевать на путь. Ты хочешь её дом, но не хочешь её мозолей, её бессонных ночей и её риска. Ты просто хочешь, чтобы всё упало тебе в руки. Но так не бывает, Юля. Так бывает только в твоих дурацких сериалах.
Юля смотрела на него, и на мгновение её лицо потеряло всякое выражение. Факты, брошенные ей Стасом, были не просто словами, а увесистыми камнями, которые разбили вдребезги хрупкую конструкцию её самооправданий. Она открыла рот, чтобы выдать новую порцию обвинений, чтобы извернуться, найти лазейку, но не успела. В плотную, пропитанную злобой атмосферу квартиры ворвался резкий, дребезжащий звонок в дверь. Он прозвучал так неожиданно и громко, что оба вздрогнули.
Они замерли, глядя друг на друга поверх кухонного стола. Ссора оборвалась на самой высокой ноте, оставив после себя гулкое, напряжённое эхо. Телевизор в гостиной продолжал что-то бормотать, но теперь его звук казался неуместным и далёким. Звонок повторился, на этот раз настойчивее, короткими, нетерпеливыми трелями.
— Кого там ещё принесло? — прошипела Юля, и в её голосе смешались досада от прерванного скандала и привычное раздражение на весь мир, существующий за пределами её дивана.
Стас молча обошёл стол и направился в прихожую. Он шёл тяжело, и каждый его шаг отдавался в голове глухим стуком. Он не хотел никого видеть, не хотел натягивать на лицо маску вежливости. Он хотел только одного — чтобы этот вечер закончился. Повернув ключ в замке, он распахнул дверь.
На пороге стояла Ксюша. Румяная с мороза, с растрёпанными ветром волосами, из-под которых блестели энергичные, живые глаза. На ней было простое, но дорогое пальто, а в руках она держала большую нарядную коробку с тортом. От неё пахло холодом, успехом и чем-то ещё — неуловимым ароматом другой жизни, в которой люди радуются и делятся этой радостью с другими. Её появление было настолько неуместным в их затхлом мирке обид, что казалось, будто в затхлую комнату пробили окно и впустили порыв свежего, морозного воздуха.
— Привет! А я мимо ехала, решила заскочить! Не ждали? — её голос был бодрым и звонким. Она увидела лицо брата, его застывшую фигуру и её улыбка слегка померкла. — Стас, ты чего? На тебе лица нет.
В этот момент из-за его плеча выплыла Юля. Её лицо преобразилось с той скоростью, на которую способны только прирождённые актрисы. Злоба и обида исчезли, сменившись приторно-сладкой, гостеприимной улыбкой.
— Ксюшенька! Какими судьбами! А мы как раз чай собирались пить. Проходи, конечно, что же ты на пороге стоишь! — пропела она, демонстративно отодвигая Стаса в сторону.
Ксюша вошла, и атмосфера в квартире стала почти невыносимой. Воздух, и без того тяжёлый, стал плотным, вязким, как сироп. Ксюша, человек прямой и привыкший к деловой конкретике, сразу почувствовала это напряжение. Она видела окаменевшее лицо брата, который молча разувался, и преувеличенно радушное, суетливое гостеприимство Юли. Она поняла, что попала в самый эпицентр бури.
— Вот, решила вас тортиком угостить. Обмыть, так сказать, первый взнос, — она поставила коробку на стол, стараясь говорить как можно бодрее, чтобы разогнать эту гнетущую ауру. — Представляете, нашла такой вариант! Участок немного на склоне, но зато вид какой! Лес рядом, озеро…
— Надо же, как тебе везёт, — протянула Юля, ставя на плиту чайник. Её спина была напряжена, а каждое движение — выверенным и подчёркнуто хозяйственным. — Вот так вот, раз — и дом с видом на озеро. Некоторым всё так легко даётся. Наверное, это так приятно, когда ты сама себе хозяйка и можешь позволить себе всё, что захочешь.
Фраза Юли, брошенная с нарочитой небрежностью, упала на стол вместе с ножом для торта. Звук металла, ударившегося о фарфоровую тарелку, получился резким и неприятным. Ксюша, которая как раз расправляла нарядные бумажные салфетки, замерла. Она медленно подняла голову, и её взгляд, до этого усталый, но счастливый, стал ясным и сфокусированным, как объектив дорогой фотокамеры. Она посмотрела прямо на Юлю, на её фальшивую улыбку и напряжённую позу.
— Легко? — переспросила Ксюша спокойно, без тени раздражения. В её голосе была лишь прохладная деловитость человека, привыкшего оперировать фактами, а не эмоциями. — Юля, давай не будем использовать слова, значения которых мы, кажется, понимаем по-разному. «Легко» — это когда тебе что-то достаётся без усилий. Мне не досталось. Я это взяла. Взяла в обмен на три года жизни без выходных. В обмен на проданную машину, чтобы закрыть кассовый разрыв. В обмен на питание лапшой быстрого приготовления, потому что все деньги уходили в оборот. Этот дом — не везение. Это счёт, который я выставила сама себе и который наконец-то оплатила.
Она говорила ровно, без пафоса, просто перечисляя факты своей биографии, как пункты в бизнес-плане. Это было страшнее любого крика. Это было обесценивание всей Юлиной позиции, всего её надуманного страдания. Юля почувствовала это и тут же перешла в атаку, сбросив маску гостеприимства.
— Ой, ну всё, начались счёты! Кто сколько съел и кто сколько не спал! Я же не со зла, а ты сразу в позу становишься. Неужели нельзя просто порадоваться за человека? — она повернулась к Стасу, ища в нём союзника, но наткнулась на холодный, отстранённый взгляд. — Хоть кто-то в этой семье ещё думает о близких, а не только о своих проектах и амбициях. Мы вот тут, между прочим, тоже не сидим сложа руки, пытаемся как-то жизнь строить.
Это был её последний и самый отчаянный выпад. Попытка уколоть обоих, объединив их в касту бессердечных эгоистов, на фоне которой она, жертвенная и домашняя, выглядела хранительницей семейных ценностей. И именно это стало для Стаса последней каплей.
— Хватит, Юля, — произнёс он. Голос его был тихим, но обладал такой сокрушительной тяжестью, что, казалось, мог проломить пол. Он выпрямился, отодвинулся от стола и посмотрел на жену так, будто видел её впервые. Не как на близкого человека, с которым его связывали годы, а как на чужой, неприятный объект, который по недоразумению оказался в его квартире.
— Ты говоришь о семье? О близких? Ты хоть понимаешь смысл этих слов? — он сделал шаг в её сторону, и Юля инстинктивно вжалась в диван. — Всю нашу жизнь ты только и делаешь, что сравниваешь. Сравниваешь нашу квартиру с квартирами подруг. Мою зарплату с зарплатами их мужей. Наш отпуск с их поездками. Ты ничего не создаёшь, ты только оцениваешь чужое и злишься, что у тебя не так. Ты смотришь на мою сестру и видишь дом, бассейн и удачу. А я смотрю на неё и вижу волю, характер и адский труд. Ты смотришь на неё и чувствуешь зависть. Я смотрю на неё и чувствую гордость. Вот в этом, Юля, разница между нами.
Он говорил медленно, чеканя каждое слово. Это был не скандал, не ссора. Это был вердикт. Окончательный и не подлежащий обжалованию. Он подошёл к столу, взял коробку с тортом, которую принесла Ксюша, и протянул её сестре.
— Ты была права. «Легко» — это не то слово.
Затем он повернулся к Юле, которая сидела на диване, сжавшись в комок посреди своего уютного мирка из пледа и подушек. В её глазах плескался страх от осознания того, что привычный мир рушится прямо сейчас. Стас обвёл взглядом комнату: приглушённо бормочущий телевизор, чашки на столе, въевшийся в стены запах скуки. Он посмотрел на жену в последний раз, уже без злости, без раздражения, а с какой-то опустошённой ясностью.
— Знаешь, я всё думал, что эта ипотека — наша общая проблема. А теперь я понимаю, что это моё главное достижение. Она, как лакмусовая бумажка, показала всё. Она показала, кто пашет, а кто просто ждёт. Кто поддерживает, а кто тянет на дно. Так что да, ты права. Моя сестра покупает себе дом. А ты… ты остаёшься здесь. Наслаждайся своим уютом. Ты его заслужила.
Он взял со стула свою куртку и посмотрел на Ксюшу, которая стояла у двери с тортом в руках, бледная и напряжённая.
— Пойдём, Ксюх. Поедем к тебе. Отметим твою покупку. Здесь праздновать нечего…
