— Зачем ты опять притащила сюда своих подруг? Мне что, в собственной квартире спрятаться от них? Я хочу тишины после работы, а не слушать ваше кудахтанье!
Щелчок замка входной двери ещё не успел затихнуть в прихожей, а низкий, полный сдерживаемого раздражения голос Ильи уже начал сверлить воздух. Он не кричал. Он говорил так, будто сплёвывал каждое слово, с усилием выдавливая его из себя. Карина медленно сняла туфли и поставила их на полку. Она чувствовала, как его взгляд буравит её затылок. В воздухе ещё витал лёгкий след духов её подруги Светы и тонкий аромат остывшего лимонного пирога, который они не доели. Эти запахи казались чужеродными, неуместными в той густой, тяжёлой атмосфере, что мгновенно сгустилась в квартире.
— Они были здесь всего два часа, Илья. Мы выпили по чашке чая, — ответила она, не оборачиваясь. Она начала собирать со стола в гостиной пустые чашки и блюдца с крошками.
Илья проследовал за ней, его шаги были нарочито тяжёлыми. Он остановился в дверном проёме, скрестив руки на груди. Его фигура перекрывала свет из коридора, отчего он казался тёмным, монолитным силуэтом, источающим недовольство.
— Два часа. Два часа чужого смеха, чужих разговоров ни о чём. Два часа демонстрации твоего платья. Я прихожу домой, чтобы отдохнуть. В свой дом. А попадаю на какое-то ток-шоу, где я должен сидеть в углу, как предмет мебели, и делать вид, что мне всё это нравится.
Он подошёл к столу, взял одну из чашек, которую она ещё не успела убрать, и брезгливо повертел в руках, разглядывая след от помады на ободке.
— Ты снова всех распугал, — Карина выпрямилась и посмотрела ему в глаза. Её голос был усталым. — Марина уже в восьмой раз спрашивает, не заболел ли ты. Ты же видишь, как им неловко. Твоё лицо было таким, будто ты съел что-то протухшее. Неужели так сложно хотя бы просто не смотреть на них с ненавистью?
— Я не обязан развлекать твоих приятельниц в своём доме, — холодно отчеканил он, ставя чашку на стол с глухим стуком. Он сделал акцент на каждом слове, вкладывая в них всю тяжесть своей правоты. — У меня нет на это ни сил, ни желания. Это мой дом. Моя крепость. Моё место для тишины.
— В своём доме? — переспросила Карина. И что-то в её голосе изменилось. Усталость исчезла, и на её место пришёл опасный, ледяной металл. Она перестала суетиться, её движения замерли. Она смотрела на него в упор, и её взгляд был прямым и очень внимательным. — Ты хочешь тишины в своём доме, Илья? Ты её получишь.
Он не понял. Он ждал продолжения привычной ссоры: упрёков, ответных обвинений, возможно, даже угрозы уйти к маме. Но она просто развернулась и молча ушла в спальню. Илья пожал плечами. Женские капризы. Он прошёлся по гостиной, удовлетворенно вдыхая воздух, который, как ему казалось, уже начал очищаться от чужого присутствия. Он добился своего. Тишина наступила.
На следующий день он вернулся с работы в привычное время. Поднялся на свой этаж, привычным движением вставил ключ в замок входной двери. Открыл. Ничего необычного. Он вошёл в прихожую, разулся и направился в гостиную, чтобы бросить сумку на диван. Но рука с ключом, уже занесённая над замочной скважиной двери в комнату, замерла. В двери стоял совершенно новый, блестящий хромом замок. Другой формы. Другой системы.
Из кухни вышла Карина. Она была спокойна. В руке она держала один-единственный ключ на маленьком кольце. Она молча протянула его Илье. Он непонимающе посмотрел на ключ, потом на неё.
— Это что такое?
— Это твой ключ. От твоей комнаты, — её голос был ровным, без единой нотки эмоций. — Ты хотел тишины в своём доме. Вот твой дом, — она кивнула на дверь спальни, где он обычно закрывался со своим ноутбуком. — А гостиная — моя. Когда ко мне приходят гости, ты сидишь у себя. Можешь наслаждаться тишиной. Читать, работать, смотреть свои фильмы в наушниках. Делать что угодно. Но если ты выйдешь и испортишь мне вечер, ночевать будешь на лестничной клетке. Я просто не открою тебе входную дверь.
Илья посмотрел на ключ, лежащий на ладони Карины, затем на её непроницаемое лицо. Уголки его губ медленно поползли вверх, образуя кривую, презрительную усмешку. Он взял ключ двумя пальцами, словно это была какая-то диковинная, но не особо интересная букашка.
— Цирк. Ты решила устроить цирк, — констатировал он, не спрашивая. Он не стал развивать тему, не стал возмущаться. Это было бы признанием того, что её действия имеют для него значение. Вместо этого он прошёл к двери своей спальни, демонстративно вставил ключ в новый замок, повернул. Механизм щёлкнул легко и послушно. Затем он вошёл внутрь и с таким же отчётливым щелчком повернул вертушку с обратной стороны. Он показал ей, что принимает правила этой глупой игры, но лишь потому, что они его забавляют.
Следующие несколько дней превратились в странный балет двух молчаливых теней в одной квартире. Они пересекались на нейтральной территории — в коридоре, в ванной, на кухне. Они двигались мимо друг друга, не глядя, не соприкасаясь, их движения были выверены и точны, как у сапёров на минном поле. Звуки приобрели оглушительную громкость: стук ножа по разделочной доске, когда он резал себе хлеб; гудение чайника, который ставила она; скрип дверцы холодильника. Это была жизнь, сведённая к набору базовых функций, лишённая слов и эмоций. Илья наслаждался. Он запирался в своей комнате, погружаясь в густую, плотную тишину, которую так жаждал. Он считал, что победил. Он заставил её отгородиться, изолировать свой мир от него. Он и не подозревал, что это была не изоляция, а подготовка плацдарма.
В пятницу вечером раздался звонок в дверь. Илья, лежавший на кровати с ноутбуком, замер. Он узнал голоса. Те же самые. Света и Марина. Он услышал их приглушённый смех в прихожей, шуршание пакета — очевидно, опять принесли что-то к чаю. Он ждал, что Карина, как обычно, будет говорить тихо, почти шёпотом, чтобы не беспокоить его. Но она говорила обычным, звонким голосом. Они прошли в гостиную, и через закрытую дверь до него донеслось оживлённое щебетание. Он понял. Это был не компромисс. Это было объявление войны.
Холодная, спокойная ярость начала подниматься в нём. Она всерьёз думала, что эта дверь и этот замок что-то решают? Что они создают звуконепроницаемый купол? Он отложил ноутбук. Медленно, с наслаждением предвкушая эффект, он подошёл к своим колонкам. Это была его гордость — мощная акустическая система, способная сотрясать стены. Он не стал включать что-то просто громкое. Он выбрал оружие точечного действия. Мрачный, тягучий индастриал с тяжёлым, рваным ритмом и низкочастотным гулом, который проникал не столько в уши, сколько в грудную клетку, заставляя внутренности вибрировать. Он надел свои студийные наушники, полностью отрезая себя от внешнего мира, и выкрутил ручку громкости на семьдесят процентов.
В гостиной разговор споткнулся на полуслове. Сначала это был просто низкий гул, похожий на гудение далёкого трансформатора. Девушки пытались его игнорировать. Но гул нарастал, обрастая жёстким, монотонным битом, который вбивался в голову, как сваи. Карина попыталась говорить громче, её улыбка стала натянутой. Света нервно засмеялась, поправляя волосы. Марина перестала есть пирог и просто смотрела на стену, за которой, очевидно, находился источник этого звукового кошмара. Разговаривать стало невозможно. Каждое слово тонуло в давящем, механическом грохоте. Это не было похоже на музыку. Это было похоже на работающий в полную силу цех металлоконструкций, внезапно материализовавшийся в соседней комнате.
Карина смотрела на смущённые, страдающие лица подруг. Она поняла, что вечер уничтожен. Он добился своего, не нарушив формальных правил. Он сидел в своей комнате. Он имел право. В её глазах не было паники. В них появился расчёт. Она спокойно встала.
— Девочки, извините. У нас тут, кажется, небольшие технические проблемы с соседями, — солгала она с ледяной любезностью. — Сейчас я это исправлю.
Она прошла к своему музыкальному центру, стоящему в противоположном углу гостиной. Она не стала стучать к нему в дверь. Она не стала кричать. Она приняла бой на его условиях. Она нашла в своей фонотеке самый ядовитый, самый приторный и визгливый поп-хит девяностых, который только смогла вспомнить. Сладкоголосый мальчиковый вокал, дешёвый синтезаторный бит и до тошноты позитивный мотив. И она включила его. На полную громкость.
Квартира превратилась в филиал ада. Монолитный, давящий гул из комнаты Ильи столкнулся с пронзительным, истеричным визгом из гостиной. Два звуковых потока смешались в невыносимую какофонию, которая выворачивала мозг наизнанку. Подруги, не выдержав и минуты, начали поспешно собираться, бормоча извинения и сочувственные фразы. Карина провела их до двери. Когда за ними закрылся замок, она осталась стоять в коридоре. Музыка продолжала греметь с обеих сторон. Она не выключила свою. Он не выключал свою. Они оба сидели в своих крепостях, слушая войну, которую сами же и развязали.
Звуковая война закончилась так же внезапно, как и началась. Вечером того же дня, вернувшись в квартиру, Карина обнаружила, что колонки Ильи молчат. Она, в свою очередь, не стала включать свою музыку. Перемирие не было объявлено, его просто приняли по умолчанию, как принимают смену погоды. Но воздух в квартире не стал чище. Он был пропитан невысказанными угрозами и затаённой злобой. Их молчаливое сосуществование стало ещё более выверенным. Они научились определять местоположение друг друга по малейшим шорохам: скрипнула половица в коридоре — значит, он идёт в ванную; тихо звякнула чашка на кухне — это она заваривает чай. Они стали двумя хищниками, делящими одну слишком тесную клетку, каждый изучает повадки другого, выжидая момент для следующего выпада.
Илья принял поражение в акустической битве как тактический просчёт. Это было слишком шумно, слишком прямолинейно. Он сам стал источником того, от чего пытался сбежать. Нет, следующее наступление должно быть более коварным, более проникающим. Он начал готовиться. Однажды вечером он вернулся домой с неприметным картонным ящиком. Карина, скользнув по нему взглядом с дивана в гостиной, ничего не сказала. Он так же молча занёс ящик в свою комнату и закрыл дверь на ключ. Внутри была небольшая одноконфорочная электроплитка, дешёвая, но функциональная. Его новое оружие.
Прошла неделя. В субботу днём Карина снова позвонила подругам. Она говорила бодро, даже нарочито весело, но в её голосе угадывалось напряжение. Она была полна решимости отстоять этот вечер. Она испекла яблочный штрудель, аромат корицы и печёных яблок заполнил гостиную, создавая хрупкую иллюзию уюта и гостеприимства. Когда пришли Света и Марина, они вели себя немного скованно, будто ждали подвоха. Но в квартире было тихо. Карина разлила по чашкам ароматный чай, и разговор понемногу начал клеиться.
Илья ждал. Он слышал звонок в дверь, приглушённые голоса. Он не стал включать музыку. Он выждал минут двадцать, давая им расслабиться, поверить, что всё будет хорошо. Затем он приступил. Он достал из мини-холодильника, который предусмотрительно купил вместе с плиткой, пачку дешёвой замороженной скумбрии и пару крупных луковиц. Включил плитку на полную мощность, плеснул на сковородку масла. Когда масло раскалилось до сизого дымка, он бросил на неё нарезанный полукольцами лук. Комнату мгновенно наполнил едкий, жареный дух. Затем он выложил на сковороду куски рыбы.
В гостиной первой это почувствовала Марина. Она незаметно повела носом, её брови слегка сошлись на переносице. Сначала это был просто посторонний запах, не вписывающийся в симфонию корицы и чая. Но он быстро набирал силу. Это был не просто запах жареной рыбы. Это была концентрированная вонь дешёвой столовой: запах прогорклого рыбьего жира, обугленного лука и чего-то тяжёлого, несвежего. Он не шёл из кухни. Он медленно, неотвратимо просачивался из-под двери комнаты Ильи, смешиваясь с ароматом штруделя в тошнотворный, невыносимый коктейль.
Разговор снова начал вязнуть. Света попыталась пошутить, но смех получился фальшивым. Запах был физически ощутимым. Он оседал в горле, на волосах, въедался в обивку дивана. Карина сидела с прямой спиной, её лицо превратилось в каменную маску. Она смотрела на униженные, страдающие лица своих подруг, и в её глазах не было отчаяния. В них застыл холодный, кристально чистый гнев. Он атаковал не её слух, он атаковал её достоинство хозяйки, превращая её дом в грязную забегаловку.
— Одну минуту, — произнесла она ровным, почти безжизненным голосом и встала.
Она не пошла к его двери. Она не сказала ни слова. Она вышла в коридор, где у входной двери висел электрический щиток. Она открыла металлическую дверцу. Ряд белых автоматических выключателей смотрел на неё, как шеренга солдат. Она знала, какой из них отвечает за розетки в его комнате. Она несколько раз наблюдала за электриком. Её палец нашёл нужный тумблер. Она не дёрнула его, а с холодной, методичной силой нажала вниз. Раздался сухой, отчётливый щелчок.
Она вернулась в гостиную. Невыносимый чад жареной рыбы всё ещё висел в воздухе, но его источник замолчал. Исчез шипящий, булькающий звук из-за стены. Илья сидел в своей комнате в полной темноте и тишине, глядя на остывающую плитку с полусырой, воняющей рыбой. Его оружие было обесточено. Карина подошла к окну и распахнула его настежь, впуская в комнату свежий вечерний воздух.
— Кажется, где-то в вентиляции что-то сдохло, — сказала она, глядя на улицу. — Сейчас проветрится. Хотите ещё чаю?
После химической атаки и последовавшей за ней капитуляции Ильи наступило затишье. Оно было густым и вязким, как остывающий жир на его сковороде. Власть в квартире, казалось, перераспределилась. Карина больше не приглашала гостей. Она не проверяла его, не пыталась утвердиться. Она просто ждала. Ждала своего дня рождения. Это событие стало для неё не просто праздником, а последним рубежом обороны, принципиальным актом утверждения своего существования. Она не просто хотела собрать подруг, она была обязана это сделать, чтобы доказать самой себе, что он её не сломил.
Илья чувствовал это. Он видел её подготовку — не суетливую, а методичную, как планирование военной операции. Он слышал, как она по телефону спокойно и твёрдо приглашала гостей. В её голосе не было ни мольбы, ни неуверенности. Она не говорила: «Приходите, если сможете». Она говорила: «Я жду вас в семь». Он понимал, что это будет финальная битва. Звук и запах оказались грубыми инструментами. Для решающего удара требовалось что-то более точное. Оружие, которое бьёт не по ушам и не по носу, а прямо по сознанию.
Вечер её дня рождения начался идеально. Гостиная была преображена. На столе стояли не просто закуски, а маленькие произведения кулинарного искусства. Мягкий свет торшера создавал уютную, тёплую атмосферу. Играла тихая, ненавязчивая лаунж-музыка. Гости, на этот раз их было больше, пришли расслабленными и весёлыми. Они дарили подарки, говорили комплименты, и Карина, стоя в центре этого маленького, созданного ею мира, впервые за долгое время почувствовала себя счастливой. Она победила. Она отвоевала свой праздник. Илья сидел за своей запертой дверью. Оттуда не доносилось ни звука. Он будто испарился, перестал существовать.
Вечеринка была в самом разгаре. Света рассказывала смешную историю с работы, все смеялись, передавая друг другу бокалы с вином. И в этот момент музыка резко оборвалась. Большой плазменный телевизор на стене, до этого показывавший абстрактный видеоряд с каминами, моргнул и погас. На секунду все замолчали, решив, что это случайность. Но потом экран снова зажёгся. Он был абсолютно чёрным, и посреди него белыми, бездушными буквами было набрано: «Протокол наблюдения. Социальная единица «Карина-1». Анализ окружения».
Гости недоумённо переглянулись. Карина замерла с бокалом в руке. И тут из динамиков телевизора раздался ровный, механический голос компьютерного синтезатора речи.
— Субъект «Марина». Зафиксировано 28 визитов. Основные темы для обсуждения: недовольство партнёром — 72% времени. Недовольство работой — 18%. Обсуждение покупок — 10%. Вероятность реальных действий по изменению ситуации, основанная на анализе вербальных конструкций, составляет ноль целых три сотых процента. Функция в группе: ритуальное сопереживание.
Лицо Марины стало мертвенно-бледным. Она медленно поставила бокал на стол.
— Субъект «Светлана», — без паузы продолжил безэмоциональный голос. — Функция в группе: поставщик аффирмаций. Лексический анализ выявил 50 наиболее часто употребляемых слов, среди которых: «потрясающе», «ты молодец», «шикарно», «точно». Генерация оригинального контента в диалогах не зафиксирована. Основная задача: отражение и усиление мнения центрального субъекта группы.
Света втянула голову в плечи, будто её ударили. Смех давно умер. В комнате стояла абсолютная, звенящая пустота, нарушаемая лишь голосом из телевизора, который методично, как патологоанатом, препарировал их дружбу, их разговоры, их жизни, превращая всё в сухие, унизительные проценты и функции. Он не обвинял. Он анализировал. И эта холодная, бесчеловечная аналитика была страшнее любой ругани. Он вывернул их наизнанку и показал им же самим, какими ничтожными и предсказуемыми механизмами он их видит.
Никто не дослушал до конца. Это было невыносимо. Первой, не говоря ни слова, встала Марина. Она схватила свою сумку и, не глядя на Карину, выскользнула за дверь. За ней, так же молча, почти бегом, ушла Света. Остальные последовали их примеру. Прощания были похожи на шёпот на похоронах. Через пять минут Карина осталась одна посреди своего разрушенного праздника. Недоеденная еда, полные бокалы, разбросанные салфетки. И тишина.
Она не стала ничего убирать. Медленно, как во сне, она подошла к его двери. Она не стучала. Просто стояла и смотрела на гладкую поверхность дерева. Через несколько секунд дверь тихо открылась. Илья стоял на пороге. Его лицо было спокойным. Он смотрел на неё без злорадства, без триумфа. Просто смотрел.
— Ты доволен? — её голос был абсолютно пустым. В нём не было ни ненависти, ни обиды. Ничего.
— Я хотел тишины, — просто ответил он.
Карина молча развернулась и пошла обратно в гостиную. Она села на диван, прямо напротив тёмного экрана телевизора. Она не включила свет. Она не стала плакать. Она просто сидела в темноте, не двигаясь. Илья закрыл свою дверь. Он получил то, чего так хотел. В квартире наступила абсолютная, совершенная тишина. Не тишина уединения и покоя. А тяжёлая, мёртвая тишина мавзолея, в котором заживо похоронены два человека…
