— …потому что я так хочу! Этого недостаточно? Я работаю, я приношу в дом деньги, и я хочу потратить их на то, что доставляет мне удовольствие! Не на твои бесконечные «подушки безопасности», не на мифический «чёрный день», который никогда не наступит, а на себя! На себя, Оля!
Фёдор стоял посреди кухни, активно жестикулируя. Его рука с зажатым в ней смартфоном тыкала в сторону монитора, где на яркой странице интернет-магазина красовалась последняя модель игровой консоли. Его лицо раскраснелось, голос звенел от праведного гнева. Он был похож на большого, обиженного ребёнка, у которого отбирают вожделенную игрушку, и он искренне не понимает, почему взрослые так жестоки.
Ольга не оборачивалась. Она стояла у плиты и методично помешивала в кастрюле густой томатный суп. Деревянная ложка медленно, скребя по дну, описывала круги. Она смотрела не на суп, а на отражение кухонной лампы в его багровой, пузырящейся поверхности. Каждое слово мужа влетало в одно ухо и, не задерживаясь, вылетало из другого. Она слышала не смысл, а только шум. Раздражающий, привычный, выматывающий шум, который был фоном их жизни последние несколько лет. Она перестала спорить с ним неделю назад. Или месяц? Она уже не помнила. Спорить было всё равно что пытаться перекричать водопад. Бессмысленно и энергозатратно. Всё уже было сказано сотни раз: и про ипотеку, которую нужно закрыть раньше, и про старую машину, которая в любой момент может потребовать капитального ремонта, и про элементарную необходимость иметь запас на случай болезни. Но для Фёдора всё это было абстракцией, скучной бухгалтерией, отравляющей радость бытия.
— Ты меня вообще слышишь? — Фёдор подошёл ближе, его тень накрыла её с головой. Он пах работой, улицей и еле уловимым ароматом чужого парфюма — видимо, стоял в лифте с кем-то из соседок. — У Игоря такая уже есть. У Витька есть. Даже Димон, который зарабатывает меньше меня, купил себе! А я что, хуже всех? Почему я должен жить как нищий монах, откладывая каждую копейку в твою кубышку? Мы что, на элитную квартиру в центре копим? Нет! На виллу у моря? Тоже нет! Так на что?! На старость? Да я не доживу до неё с такой жизнью!
Она молчала. Ложка в её руке продолжала своё монотонное, гипнотическое движение. Внутри неё было пусто и тихо. Все эмоции, все аргументы, все обиды выгорели дотла, оставив после себя лишь ровный слой серого пепла. Она просто ждала, когда он выдохнется. У него всегда был один и тот же сценарий. Сначала увещевания, потом праведный гнев, а потом наступал черёд коронного номера, финального аргумента, который, по его мнению, должен был сокрушить любую логику.
— Зачем нам копить?! Жить надо здесь и сейчас! Один раз живём! Ты своей экономией меня в могилу сведёшь!
Вот оно. Финальный аккорд. Ольга остановила ложку. Она медленно повернулась, вытерла руки о кухонное полотенце и посмотрела на мужа. Не зло, не устало, не раздражённо. Она посмотрела на него так, как энтомолог смотрит на интересный экземпляр насекомого. Внимательно, изучающе и совершенно отстранённо. И в эту самую секунду что-то в её сознании окончательно встало на место. Последний пазл щёлкнул, и картина стала ясной, простой и пугающе очевидной. Она вдруг увидела единственно верное решение.
— Хорошо, — её голос прозвучал ровно и спокойно, без малейшей интонации. Фёдор опешил. Он был готов к очередной порции контраргументов, к упрёкам, к лекции о финансовой грамотности. Но не к этому. Он моргнул, сбитый с толку.
— Что «хорошо»?
— Ты прав. Живём один раз, — повторила она его слова, но в её устах они звучали не как лозунг гедониста, а как медицинский диагноз. — Нужно жить здесь и сейчас. Ты меня убедил.
Она обошла его, подошла к холодильнику и достала сметану. Фёдор стоял посреди кухни, растерянно переводя взгляд с её спины на кастрюлю с супом. Он не мог поверить в свою удачу. Он победил. Он наконец-то до неё достучался. Широкая, самодовольная улыбка расползлась по его лицу. Он подошёл к ней сзади, обнял за плечи и шумно втянул носом воздух у её макушки.
— Вот видишь! Я же говорил, что ты у меня умница! Понимающая женщина! Так что, заказывать? Прямо сейчас? Пока скидка действует!
Ольга поставила банку со сметаной на стол и аккуратно, без резких движений, высвободилась из его объятий.
— Заказывай, — кивнула она. — Заказывай всё, что захочешь. С завтрашнего дня мы начинаем новую жизнь. Настоящую. Здесь и сейчас.
Она разлила суп по тарелкам. Фёдор, сияя от счастья, уже снова уткнулся в свой телефон, торопливо вбивая данные карты, чтобы оформить заказ. Он не видел холодного, хищного блеска в глазах своей жены. Он думал, что выиграл битву. Он даже не подозревал, что только что безоговорочно проиграл всю войну.
Вечер следующего дня был пропитан триумфом Фёдора. Он ходил по квартире с пружинистой походкой победителя, насвистывал какую-то мелодию и каждые десять минут проверял на телефоне статус доставки своей новой игровой приставки. Она должна была приехать завтра, и это «завтра» сияло для него всеми огнями обещанной свободы. Он даже купил по дороге домой дорогое крафтовое пиво, чтобы отметить начало новой эры — эры, где его желания наконец-то были услышаны и приняты.
Ольга вошла на кухню, когда он как раз открывал вторую бутылку. Она не гремела посудой, не вздыхала. Она двигалась с тихой, деловитой сосредоточенностью хирурга, готовящегося к операции. На чисто вытертом кухонном столе не было ничего, кроме двух листов бумаги и ручки.
— Федя, сядь. Нам нужно кое-что обсудить.
— О, да! — он с энтузиазмом повернулся, подняв бутылку в приветственном жесте. — Давай обсудим, как мы шикарно потратим мою первую «свободную» зарплату после покупки консоли! Может, в ресторан сходим? В тот, с грузинской кухней?
Она не улыбнулась. Она просто указала подбородком на стул напротив себя. Он пожал плечами и сел, всё ещё излучая благодушие.
— Ты хотел жить здесь и сейчас. Я согласна, — начала Ольга, её голос был ровным, как поверхность замёрзшего озера. — Но чтобы жить свободно, нужны чёткие правила. Чтобы мы друг другу не мешали. Поэтому с сегодняшнего дня у нас раздельный бюджет.
Фёдор непонимающе моргнул.
— В смысле?
— В прямом. Я открыла два отдельных счёта. Один мой, один твой. На них будут приходить наши зарплаты. Есть общие расходы, которые никуда не денутся. Вот, я составила список.
Она подвинула к нему первый лист. На нём аккуратным, почти каллиграфическим почерком было выписано: «Ипотека. Коммунальные платежи. Интернет. Бытовая химия. Продукты (базовый набор: крупы, мясо, овощи, молочное)». Напротив каждого пункта стояла средняя сумма за последние полгода. Внизу жирной чертой была подведена общая цифра.
— Это наши общие траты. Мы делим их ровно пополам. Твоя половина будет списываться с твоего счёта в день твоей зарплаты. Я позабочусь об оплате, как и раньше. Фёдор смотрел на список, и его улыбка начала медленно сползать с лица. Он всё ещё не понимал до конца, к чему она ведёт, но инстинктивно чувствовал подвох.
— Так, и что дальше?
— А дальше — свобода, — Ольга взяла второй, чистый лист бумаги и ручку. — Всё, что останется на твоём счёте после вычета твоей доли — это твои личные деньги. Можешь тратить их здесь и сейчас. Покупай приставки, игры, ходи в бары с друзьями, заказывай пиццу хоть каждый день. Это твоя территория. Но есть нюанс.
Она подняла на него глаза, и в их глубине Фёдор впервые увидел что-то холодное, стальное, чего раньше никогда не замечал.
— Если у тебя сломается телефон, порвутся единственные джинсы, заболит зуб или нужно будет поменять масло в машине — это твои личные финансовые трудности. Мой счёт, тот, что ты называл «кубышкой на чёрный день», теперь только мой. На мой чёрный день. Наслаждайся.
Она взяла калькулятор на своём телефоне. Ввела сумму его зарплаты, нажала «минус» и ввела цифру его половины общих расходов. Затем она написала итоговую сумму на втором листе и медленно, с выверенным движением, подвинула этот лист к нему.
Фёдор уставился на цифру. Сначала он подумал, что она ошиблась. Не может быть. Он взял телефон, открыл свой калькулятор и дрожащими пальцами повторил вычисления. Результат не изменился. Сумма, которая оставалась ему на «жизнь здесь и сейчас», была смехотворной. Он посмотрел на эту цифру, потом мысленно вычел из неё стоимость приставки, которую он так радостно заказал час назад, и понял, что на ближайшие три месяца ему придётся не просто отказаться от ресторанов и пива. Ему придётся считать деньги на обеды на работе.
— Это… это что такое? — прохрипел он, тыча пальцем в лист. — Это нечестно!
— Почему? Это простая арифметика.
— Это какая-то афера! Ты всё так подстроила! Ты специально занизила мой остаток!
— Я ничего не занижала. Я просто вычла реальные расходы, которые ты раньше предпочитал не замечать, потому что ими занималась я, — её спокойствие выводило из себя. Она не защищалась. Она констатировала факты.
— Но… я не смогу на это жить! Мне на приставку придётся не есть! Ты меня обманула!
— Нет, — Ольга медленно встала из-за стола, глядя на него сверху вниз. — Я просто дала тебе то, что ты хотел. Ответственность.
Первая неделя новой жизни была для Фёдора праздником непослушания. Приставка, доставленная сияющим курьером, заняла почётное место под телевизором. Вечера он проводил в виртуальных мирах, попивая дешёвое пиво из супермаркета и заедая его чипсами. Он чувствовал себя подростком, сбежавшим из-под родительского контроля. Он демонстративно заказывал пиццу, оставляя Ольге пустую коробку на кухонном столе. Он покупал дурацкие мелочи в онлайн-магазинах, просто потому что мог. Ольга никак не реагировала. Она готовила себе ужин, ела в тишине, читала книгу или смотрела что-то в наушниках на своём ноутбуке. Её спокойствие, её полное отсутствие интереса к его тратам сначала радовало Фёдора, а потом начало едва заметно раздражать. Словно его бунт проходил в пустом зале, без зрителей.
Деньги на его счёте таяли с пугающей скоростью. Эйфория от свободы сменилась трезвым расчётом. Он открывал банковское приложение трижды за утро, словно от многократного обновления на счету могла появиться лишняя тысяча. Но она не появлялась. К концу второй недели от его «свободных» денег осталось чуть больше, чем ничего. А потом заболел зуб.
Сначала это был просто ноющий фон, на который можно было не обращать внимания. Потом он начал реагировать на холодное. Но сегодня утром, глотнув молока прямо из пакета, он почувствовал, как в седьмой зуб сверху вонзилась раскалённая игла. Он зашипел, схватившись за щеку. Боль отступила, но оставила после себя липкий, парализующий страх. Стоматолог. Это слово прозвучало в его голове как приговор. Он помнил, сколько стоила пломба, которую ему ставили в прошлом году. Сумма была сопоставима с половиной того, что у него оставалось на весь месяц.
Весь день на работе он не мог сосредоточиться. Ноющая боль в челюсти была постоянным напоминанием о его финансовом фиаско. Он пытался придумать выход. Попросить в долг у Игоря? Стыдно. Он ведь только вчера хвастался ему своей новой приставкой и «полной свободой». Взять микрозайм? Страшно. Он видел рекламу этих контор и нутром чуял, что это дорога в никуда. Оставался только один вариант.
Вечером он застал Ольгу в гостиной. Она поливала цветы. Он долго ходил кругами, не зная, с чего начать. Наконец, он откашлялся.
— У меня, кажется, зуб… разболелся. Сильно.
Ольга поставила лейку на подоконник и повернулась к нему. На её лице не было ни тени сочувствия. Только вежливое внимание.
— Сочувствую. Запишись к врачу.
— Я посмотрел цены… — он запнулся. — Там… дорого. Очень.
— Медицина — дорогая вещь, — кивнула она, словно обсуждала прогноз погоды. Фёдор почувствовал, как внутри закипает раздражение. Она что, издевается?
— Оль, я серьёзно. У меня нет таких денег. Я всё потратил.
— Я в курсе, — она взяла тряпочку и начала протирать пыль с листьев фикуса. Её движения были медленными и точными.
— И что мне делать? — его голос начал срываться.
— Это интересный вопрос, — она даже не посмотрела на него. — Наверное, тебе стоит подумать об этом. Это же твоя жизнь. Твои решения. Твои зубы.
Это было слишком. Её ледяное спокойствие было хуже любого крика.
— Да чем я платить-то буду?! Ты же всё забрала!
Ольга наконец перестала протирать лист и посмотрела ему прямо в глаза. Её взгляд был твёрдым, как гранит.
— Я ничего не забирала, Фёдор. Я лишь посчитала. Это твои личные финансовые трудности. Мы так договорились. Ты сам этого хотел. «Жить здесь и сейчас», помнишь? Вот он, твой «здесь и сейчас». Он пришёл.
— Но это же зуб! Это не приставка! Это здоровье! У нас же должны быть какие-то общие человеческие понятия!
— Безусловно, — согласилась она. — Мои человеческие понятия говорят мне, что сначала нужно позаботиться о здоровье, а потом о развлечениях. У тебя, как выяснилось, другие приоритеты. Ты сделал свой выбор. Теперь разбирайся с его последствиями.
Она снова отвернулась к цветку, давая понять, что разговор окончен. Фёдор стоял посреди комнаты, сжимая кулаки. Боль в зубе смешалась с обжигающей, бессильной яростью. Он смотрел на её спокойную спину, на её методичные движения, и впервые за всё время их совместной жизни почувствовал к ней настоящую, неприкрытую ненависть. Она не просто отказала ему в помощи. Она наслаждалась его унижением. Он был в этом уверен.
Два дня Фёдор существовал в тумане пульсирующей боли. Он глушил её дешёвыми таблетками, которые помогали от силы на час, а потом агония возвращалась с новой силой. Ночью он не спал, ворочался, стонал в подушку, чтобы Ольга не слышала. Он не хотел доставлять ей удовольствие своим страданием. Днём на работе он сидел, уставившись в монитор, но видел перед собой не цифры отчёта, а расплывающиеся круги. Боль стала его миром. Она отрезала его от всего: от коллег, от еды, от сна. Она была той самой реальностью «здесь и сейчас», о которой он так мечтал, и реальность эта оказалась невыносимой.
На третий день, проснувшись от собственного сдавленного крика, он понял, что больше не может. Он подошёл к зеркалу. Из зазеркалья на него смотрел незнакомый, осунувшийся человек с серым лицом и припухшей щекой. Он выглядел жалким. И в этот момент что-то внутри него сломалось. Ненависть к Ольге испарилась, уступив место глухой, всепоглощающей тоске и осознанию собственной глупости.
Он медленно оделся, стараясь не делать резких движений, чтобы не тревожить больной нерв. Его взгляд упал на угол гостиной. Там, на тумбочке под телевизором, стояла она. Блестящая, чёрная, идеальная. Его мечта. Его победа. Его приговор. Он смотрел на неё долго, как на чужой, непонятный артефакт. Эта коробка с микросхемами была причиной его нынешнего ада. Он пожертвовал ради неё всем: спокойствием, здоровьем, остатками самоуважения. И что получил взамен? Несколько вечеров дешёвого эскапизма и пульсирующий гнойник в челюсти.
Дрожащими руками он достал телефон и сфотографировал приставку. «Продам. Состояние новой. Полный комплект. Срочно». Он поставил цену немного ниже рыночной, чтобы избавиться от неё как можно быстрее. Покупатель нашёлся через час. Молодой парень, студент, приехал с горящими глазами. Он долго осматривал консоль, задавал вопросы, а Фёдор отвечал односложно, чувствуя себя так, будто продаёт часть собственной души. Когда парень протянул ему отсчитанные, слегка помятые купюры, Фёдор взял их, и деньги показались ему невыносимо грязными.
Он вернулся домой и сел на диван, глядя на пустое место под телевизором. Там остался лишь бледный прямоугольник на пыльной поверхности. Тишина в квартире давила на уши. Он сидел так, наверное, час, зажав в кулаке деньги, пока не пришла Ольга. Она вошла в комнату, сняла пальто, и её взгляд сразу же скользнул в угол. Она остановилась. Она ничего не сказала, но он почувствовал, как изменился воздух.
Она молча прошла на кухню, поставила чайник. Фёдор поднялся и пошёл за ней. Он остановился в дверном проёме, не решаясь войти. Он не знал, что сказать. Любые слова казались фальшивыми и неуместными.
— Я… записался к стоматологу. На завтра, — наконец выдавил он. Голос был хриплым и чужим.
Ольга повернулась. Она смотрела на него долго, изучающе. В её глазах больше не было ни льда, ни злорадства. Была только бесконечная, глубокая усталость.
— Хорошо, — тихо сказала она.
Он разжал кулак и положил деньги на стол. Ровно столько, сколько выручил за свою мечту.
— Этого должно хватить.
Она посмотрела на деньги, потом снова на него. И тогда он увидел то, чего боялся больше всего, — не презрение, а жалость. Она подошла к кухонному шкафчику, достала папку с документами и вытащила оттуда несколько листов. Это были их старые расчёты, таблицы расходов и накоплений. Та самая «скучная бухгалтерия», которую он так ненавидел. Она положила их на стол рядом с деньгами.
— Когда твой зуб пройдёт, мы можем попробовать ещё раз. По-настоящему, — её голос был тихим, но твёрдым. — Только не как я хочу, и не как ты хочешь. А как нам обоим нужно. Потому что «подушка безопасности» — это не кубышка на чёрный день, Федя. Это не отказ от радостей. Это просто фундамент. Чтобы, когда у одного из нас заболит зуб, нам не приходилось продавать свои мечты.
Он смотрел на исписанные её аккуратным почерком листы, на мятые купюры, лежавшие рядом, и впервые за много лет по-настоящему понял. Он понял всё. И ему стало так стыдно, что боль в зубе на мгновение отступила, вытесненная другой, гораздо более острой и глубокой болью…
