Мария Петровна стояла на пороге собственной квартиры с сумкой в руках, и впервые за шестьдесят три года жизни не знала, как себя вести. В пакете лежали яблочные пирожки — ещё тёплые, посыпанные сахарной пудрой, такие, какие любил Димочка с детства. И помидоры — первые в этом сезоне, красные, мясистые, с той самой грядки, которую он сам когда-то помогал ей делать. Было раннее субботнее утро, одиннадцать часов. Она приехала, как обычно, не предупреждая. Зачем? Это же её квартира. Вернее, была.
— Входите же, Мария Петровна, — пробормотала Алина, не отходя от двери. Лицо у невестки было напряжённое, брови сведены. Халат наспех запахнут, волосы рассыпались по плечам.
— Димочка дома? — Мария Петровна переступила порог, стараясь не замечать раздражения, которое буквально излучала девушка.
— Спит ещё. Работал допоздна. — Алина не предложила ни раздеться, ни пройти на кухню. Просто стояла, скрестив руки на груди, загораживая коридор.
Мария Петровна поставила сумку на пол. Пирожки, наверное, уже остыли по дороге. Она встала в пять утра, чтобы успеть их испечь и приехать к детям. Дети. Ей всё ещё было странно называть этих двоих детьми — Диме тридцать один, Алине двадцать восемь. Но привычка материнская никуда не девается.
— Я принесла вам кое-что, — она попыталась улыбнуться. — Пирожков напекла, помидорчиков с дачи. Знаю, что вы работаете, некогда вам готовить…
— Мария Петровна, — голос Алины стал жёстче, — мы же с вами разговаривали. Я же просила предупреждать, когда собираетесь приехать.
— Да я ненадолго, девочка. Отдам вам гостинцы и поеду обратно. Ещё в огороде дел полно, сама понимаешь.
— Нет, вы не понимаете! — Алина шагнула вперёд, и Мария Петровна невольно отступила. — У меня клиентка через полчаса! Я уже всё подготовила, инструменты разложила, а тут вы…
Из спальни донеслось недовольное покашливание, скрип кровати. Дима проснулся.
— Что за шум? — он появился в дверях, заспанный, в старой футболке и тренировочных штанах. Увидел мать и растерянно улыбнулся. — Мам? Ты чего так рано?
— Это уже не рано, Дмитрий, — вмешалась Алина. — Одиннадцать часов. У нормальных людей рабочий день в разгаре.
— Принесла вам покушать, — Мария Петровна почувствовала, как голос предательски дрожит. — Пирожки испекла…
Дима подошёл, обнял мать за плечи. Он был высокий, крепкий — весь в покойного отца. От него пахло сном и чем-то родным, знакомым с детства.
— Спасибо, мам. Проходи, садись. Я сейчас чай поставлю.
— Дима, — Алина не двигалась с места, — я же тебе говорила. Мы договаривались, что…
— Ничего мы не договаривались, — отрезал он. — Это моя мать. И это, между прочим, её квартира.
В воздухе повисла тяжёлая тишина. Мария Петровна видела, как напряглись плечи невестки, как сжались её пальцы в кулаки.
— Ваша квартира, — медленно проговорила Алина, — в которой мы уже год живём. В которой я мою полы, готовлю, убираю. В которой я работаю! — Голос её повысился. — Знаете, сколько я вложила сил, чтобы здесь был порядок? А вы приезжаете когда вздумается, как будто…
— Алин, хватит, — Дима отпустил мать и шагнул к жене. — Давай спокойно поговорим.
— О чём тут говорить?! — Алина развернулась к Марии Петровне. — Я вам десять раз объясняла! У меня работа! Клиентки приходят! Вы понимаете, что такое работа на дому? Нет, конечно, не понимаете! Вам на пенсии хорошо, сидите на даче, копаетесь в грядках, а потом решаете нас проведать. А мне нужна тишина, нужен порядок, нужна обстановка!
Мария Петровна молчала. Она смотрела на эту девушку — красивую, ухоженную, с безупречным маникюром на длинных ногтях, — и не могла понять, когда всё пошло не так. Вроде бы Алина поначалу была приветлива. Когда они только поженились, даже приезжала с Димой на дачу, помогала собирать клубнику, смеялась, фотографировалась на фоне яблонь. А потом начались эти разговоры. Осторожные намёки, что, мол, квартира большая, а Мария Петровна там совсем одна. Что молодым нужно пространство, чтобы начать жизнь.
И Мария Петровна уехала. Собрала вещи, оставила детям трёхкомнатную квартиру в центре города и перебралась на дачу. Не потому что её выгнали — никто не выгонял. Просто поняла, что так будет лучше. Молодым нужно гнездо. Им нужно пространство для любви, для семьи, для будущих внуков, о которых она так мечтала.
Но внуков всё не было. А разговоры становились всё более колючими.
— Мам, давай на кухню, — Дима взял её под руку, но Алина преградила дорогу.
— Стой. Мы сейчас всё выясним, раз уж на то пошло.
— Что выяснять-то? — Дима нахмурился.
— То! — Алина ткнула пальцем в сторону Марии Петровны. — Я устала от этого! Каждые выходные — то с пирогами, то с вареньем, то с овощами. Я не просила! Мне это не нужно! У меня есть деньги купить всё, что нужно!
— Это не деньги, Алин, — тихо сказала Мария Петровна. — Это забота.
— Забота?! — Алина засмеялась, и смех этот был нехорош. — Это контроль! Вы приезжаете проверить, как мы тут живём! Всё ли на месте! Не продали ли чего! Не сменили ли замки!
— Ты о чём вообще? — Дима побледнел.
Мария Петровна чувствовала, как внутри всё сжимается. Она прожила долгую жизнь, пережила многое — и смерть мужа, и тяжёлые девяностые, и болезни, и одиночество. Но вот это — этот яд в словах молодой женщины, которую она пыталась полюбить как дочь, — было непереносимо.
— Алина, девочка, — начала она, но невестка оборвала её:
— Я вам не девочка! Мне двадцать восемь лет, и я взрослая женщина! И я требую, чтобы меня уважали! Чтобы соблюдали мои границы! Я же сказала, без звонка не приходить! — Голос её сорвался на крик, лицо исказилось.
Мария Петровна отшатнулась. Дима схватил жену за руку:
— Прекрати немедленно! Ты сейчас кричишь на мою мать! В её собственной квартире!
— Это уже не её квартира! — Алина вырвала руку. — Мы здесь живём! Мы здесь всё организовали! Я здесь работаю! Я здесь хозяйка!
— Хозяйка? — повторил Дима медленно. — Ты хозяйка?
Что-то изменилось в его голосе. Мария Петровна увидела, как лицо сына стало жёстким, непривычно чужим.
— Да, хозяйка, — Алина вздёрнула подбородок. — И пора бы уже оформить это официально. Мария Петровна пожилая, вдруг мошенники какие подвернутся? Надо переоформить квартиру. Хотя бы часть. Для безопасности.
Тишина была такая, что слышно было, как где-то капает кран в ванной.
— Вот оно что, — пробормотал Дима. — Вот, значит, как.
— Не притворяйся! — Алина сделала шаг к нему. — Мы это сто раз обсуждали! Ты сам говорил, что надо подумать о будущем!
— Я говорил о будущем, Алина. О нашем будущем. О детях, которых у нас нет. О семье. А не о том, как забрать квартиру у матери.
— Никто ничего не забирает! — она повысила голос. — Просто оформить долю! Это нормальная практика! Все так делают!
— Все, — повторил он. — Все так делают.
Мария Петровна опустилась на скамеечку в прихожей. Ноги не держали. Руки дрожали. Значит, вот оно что. Значит, все эти месяцы, все эти разговоры о мошенниках, о безопасности — всё это было ради квартиры. Трёхкомнатной квартиры в центре, которую они с мужем покупали в восемьдесят третьем году, которую ремонтировали своими руками, в которой родили и вырастили Диму.
— Мам, — Дима присел рядом, обнял её за плечи. — Мам, не слушай ты её. Ничего она не оформит. Это твоя квартира, и точка.
— Вот как, — голос Алины стал ледяным. — Значит, так. Хорошо. Тогда я ухожу.
— Алин, не надо, — Дима встал, но не отошёл от матери. — Давай успокоимся и поговорим нормально.
— Говорить не о чем. Либо ты на моей стороне, либо на её. Выбирай.
Мария Петровна подняла голову. Невестка стояла посреди прихожей — молодая, красивая, уверенная в себе. И в глазах её не было ни капли сомнения, что сын выберет жену. Конечно, выберет. Мать стара, ей недолго осталось, а жена — это будущее, это любовь, это дети, которые ещё родятся.
— Знаешь что, Алина, — Дима подошёл к жене вплотную. Говорил он тихо, но голос звучал твёрдо. — Мне тоже надо подумать. Серьёзно подумать. О том, хочу ли я связывать жизнь с человеком, который орёт на мою мать. Который строит планы на её квартиру. Который не может проявить элементарное уважение и доброту.
Алина побледнела.
— Ты… ты это серьёзно?
— Абсолютно. Уходи, если хочешь. Собирай вещи. У меня как раз сегодня выходной, помогу тебе донести сумки.
— Ты пожалеешь, — выдохнула она. — Ты очень пожалеешь об этом.
— Может быть. А может, пожалею о том, что не сделал это раньше. Когда впервые услышал, как ты называешь маму «старой» за её спиной. Или когда ты попросила меня не приглашать её на мой день рождения, потому что «надоела со своими пирогами». Или когда намекала, что её пора в дом престарелых отправить, пока она «совсем не выжила из ума».
Мария Петровна закрыла глаза. Значит, он всё слышал. Всё знал. И молчал, надеясь, что образумится, что изменится. Как она сама молчала и надеялась.
— Я такого не говорила! — выкрикнула Алина.
— Говорила. Два месяца назад, когда думала, что я сплю. А я слышал каждое слово.
Алина металась взглядом между мужем и свекровью, и Мария Петровна вдруг увидела в её глазах не гнев, а растерянность. Девочка, которая играла во взрослую жизнь и вдруг поняла, что игра закончилась.
— Дима, ну не выдумывай же, — голос её дрогнул. — Я просто… я устала. Я работаю с утра до вечера. Клиенты, заказы, всё на мне. А она всё приезжает и приезжает. Я не выдерживаю.
— Так и надо было сказать. Спокойно. По-человечески. — Дима подошёл к матери, помог ей встать. — А не орать, как базарная торговка. И уж точно не строить планы на чужую недвижимость.
Алина стояла, опустив руки. Потом развернулась и пошла в спальню. Через минуту оттуда донёсся звук открываемых шкафов, шорох вещей.
— Димочка, — прошептала Мария Петровна, — не надо. Помиритесь. Она молодая, глупая, но…
— Мам, — он обнял её крепко, как в детстве, когда приходил со школы расстроенный и искал утешения. — Мам, некоторые вещи непростительны. Я думал, что люблю её. Думал, что мы семья. Но семья — это когда ты защищаешь близких, а не торгуешься за квадратные метры.
Из спальни вышла Алина с двумя сумками. Лицо сухое, макияж чуть размазан — значит, всё-таки плакала там.
— Я позвоню, вызову такси, — сказала она глухо.
— Я отвезу тебя, куда надо, — предложил Дима.
— Не надо. — Она набрала номер, отвернулась к окну. — Через десять минут будет.
Эти десять минут тянулись мучительно долго. Мария Петровна сидела на скамеечке, держась за сумку с пирожками. Дима стоял у окна, руки в карманах. Алина ждала у двери, не глядя на них.
Когда такси подъехало, она взяла сумки. У двери остановилась, обернулась:
— Ты действительно выбираешь её?
— Я выбираю правду, — ответил Дима. — И достоинство. Мама никогда не просила эту квартиру обратно. Не требовала ничего. Просто любила и заботилась. А ты… ты видела в ней помеху.
Алина кивнула, будто соглашаясь с чем-то своим, внутренним.
— Ладно. Тогда до свидания.
Дверь закрылась. Они остались вдвоём.
— Димочка, — Мария Петровна поднялась, — может, сходи за ней? Может, она просто…
— Мам, не надо. — Он устало улыбнулся. — Знаешь, я чувствую сейчас странное облегчение. Как будто сбросил рюкзак, который тащил долгие месяцы. Я видел, как она меняется. Видел эту жадность в глазах, когда она ходила по квартире, прикидывая, что где поставить, что убрать. Видел, как она раздражается на тебя. И всё надеялся, что это пройдёт, что это просто усталость, стресс.
Он прошёл на кухню, поставил чайник.
— А теперь понимаю — не пройдёт. Это не усталость. Это то, кто она есть на самом деле.
Мария Петровна села за стол, достала из сумки пирожки, помидоры, банку варенья. Разложила всё перед сыном.
— Прости, мамочка, — сказал он, глядя на её руки — старые, в морщинах, в пигментных пятнах. Руки, которые пекли ему пироги всю жизнь. — Прости, что так получилось.
— Ничего ты не виноват, — она погладила его по голове, как маленького. — Жизнь такая. Не все люди хорошие. Не все умеют любить по-настоящему.
Они сидели молча, пили чай, ели ещё тёплые пирожки. За окном шумел город, ехали машины, шли люди, жизнь продолжалась.
— Знаешь, мам, — Дима вдруг усмехнулся, — а пирожки правда охренительно вкусные.
— Язык-то придержи, — автоматически одёрнула его Мария Петровна, но тоже улыбнулась.
Через час они собрались и поехали на дачу. Вместе. Дима сказал, что поможет матери по огороду, что давно хотел побыть на природе, подышать воздухом. Что в городе ему сейчас делать нечего.
В электричке он смотрел в окно, и Мария Петровна видела, что ему тяжело. Что он думает сейчас о прожитом годе, об упущенном времени, о женщине, которую любил и которая оказалась совсем не той, кем казалась.
— Будут ещё у тебя и жена, и дети, — тихо сказала она. — Хорошие будут. Настоящие.
— Знаю, мам, — он накрыл её руку своей. — Знаю.
На даче было тихо и светло. Яблони цвели поздним цветом, пахло землёй и свежескошенной травой. Дима переоделся в старые джинсы, взял лопату и пошёл копать новую грядку, которую мать давно планировала, но не решалась начать одна.
А Мария Петровна поставила самовар, достала из погреба банку прошлогоднего мёда, нарезала хлеб. Села на крыльце, смотрела, как работает сын — большой, крепкий, надёжный. Её мальчик. Её защитник.
И подумала, что всё будет хорошо. Обязательно будет. Потому что когда рядом с тобой человек, способный выбрать правду и достоинство, — этого уже достаточно для счастья.
Вечером они сидели у костра, пекли картошку, говорили о том о сём. Дима рассказывал про работу, про планы, про то, что хочет научиться плотничать, построить матери новую беседку взамен старой, покосившейся.
— И знаешь что, мам, — сказал он, глядя на огонь, — я, наверное, так и останусь тут, на даче. Хоть на лето. Отдохну от города. От всего этого.
— Оставайся, сынок, — кивнула Мария Петровна. — Места хватит.
И они сидели, слушая, как трещат поленья, как поют сверчки в траве, как тихо шумит ветер в листве яблонь. Сидели вдвоём, но им не было одиноко. Потому что настоящая семья — это не квадратные метры и не штамп в паспорте.
Это те, кто рядом, когда трудно. Те, кто печёт пирожки на рассвете. Те, кто выбирает тебя, когда все остальные требуют выбора.
И этого достаточно.
Этого более чем достаточно.
