— Петров сегодня совсем озверел, представляешь? Заставил переделывать отчет за прошлый квартал, хотя это вообще не моя зона ответственности. Я думал, у меня позвоночник в трусы осыплется, пока я за этим проклятым монитором сидел. Просто спину ломит, сил нет.
Андрей стягивал ботинки в прихожей, картинно охая и держась за поясницу. Он делал это громко, с надрывом, чтобы Вероника, стоящая на кухне, точно услышала масштаб его страданий. Весь его вид должен был транслировать образ мученика, вернувшегося с галер корпоративного рабства.
Вероника стояла у плиты, помешивая пустую гречку в сковородке. В ней не было ни мяса, ни даже зажарки — лук закончился вчера, а купить новый она просто забыла, потому что после основной смены в магазине бежала на подработку в пункт выдачи заказов. Ноги гудели так, словно вместо вен там натянули раскаленные струны. Она медленно повернула голову в сторону коридора.
— Озверел, говоришь? — переспросила она. Голос был ровным, сухим, как осенний лист. — И что именно ему не понравилось в отчете?
Андрей вошел в кухню, на ходу расстегивая верхнюю пуговицу рубашки. Вероника внимательно посмотрела на него. Рубашка была свежей. Слишком свежей для человека, который, по его словам, десять часов потел над таблицами в душном опенспейсе. От мужа пахло не канцелярской пылью и дешевым офисным кофе, а чем-то неуловимо уличным — прелой листвой, ветром и, кажется, едва заметным душком жареного масла, каким обычно несет от ларьков с шаурмой у метро.
— Да цифры ему не те, — отмахнулся Андрей, тяжело опускаясь на табурет. Он вытянул ноги и прикрыл глаза. — Придирается к каждой запятой. Я ему объясняю, что база данных висела два дня, а он орет, как резаный. У меня голова сейчас лопнет. Есть что пожрать? Я в обед даже в столовую не успел, завал полный.
Вероника смотрела на его лицо. Оно было здорового, румяного цвета. На щеках играл легкий румянец, какой бывает после долгой прогулки на свежем воздухе. Никаких темных кругов под глазами, никакой серости кожи, присущей офисному планктону. Он выглядел отдохнувшим, сытым и довольным жизнью котом, который просто притворяется больным, чтобы его почесали за ухом.
— В столовую не успел, — повторила она, ставя перед ним тарелку с голой кашей. — Бедный. А пахнет от тебя чебуреком. Или беляшом. В офисе начали жарить беляши прямо на столах?
Андрей на секунду замер, ложка зависла над тарелкой. Но профессионализм лжеца, отточенный за три месяца, сработал мгновенно. Он даже глазом не моргнул.
— А, это… Это Серега из логистики притащил пакет какой-то дряни из киоска, жрал прямо рядом со мной. Вонь стояла на весь кабинет, я думал, меня стошнит. Впиталось в одежду, наверное. Фу, самому противно.
Он подцепил ложкой гречку, поморщился, но начал жевать. Вероника прислонилась бедром к столешнице, скрестив руки на груди. Она смотрела, как он ест. Без аппетита. Человек, который не ел с утра, набросился бы даже на пустую крупу. Андрей же лениво перекатывал еду во рту, словно делал ей одолжение.
— Я сегодня звонила в банк, — сказала Вероника, не сводя с него тяжелого, немигающего взгляда. — Они спрашивали, когда будет платеж по кредитке. Той самой, которую мы опустошили, чтобы собрать тебя «прилично» на корпоратив весной. Там уже проценты капают, Андрей. Бешеные.
Андрей с грохотом опустил ложку.
— Ника, ну сколько можно? Я же сказал — задерживают! У фирмы временные трудности, счета под арестом из-за налоговой проверки. Петров клялся, что на следующей неделе всё выплатят, еще и премию накинут за переработки. Ты думаешь, мне самому приятно у тебя на шее сидеть? Я, между прочим, там жилы рву ради нас!
Он начал заводиться. Это была его любимая тактика защиты — нападение через обиду. Как она смеет упрекать его деньгами, когда он так страдает?
— Жилы рвешь, — кивнула Вероника. — Это заметно. Особенно по тому, как ты загорел. В октябре. У вас в офисе солярий поставили? Или монитор так сильно излучает ультрафиолет?
— Я курить выхожу на улицу! — рявкнул Андрей. — Ветер, солнце, вот и обветрилось лицо. Ты чего докопалась сегодня? У меня день был — врагу не пожелаешь, я пришел домой, хочу поддержки, тепла, а ты мне допрос устраиваешь из-за загара? Может, мне вообще с работы не выходить, чтобы ты довольна была?
Вероника молча подошла к столу, взяла его чашку, налила туда остывший чай. Её движения были механическими, лишенными эмоций. Внутри у неё всё выгорело еще днем, когда она стояла у стеклянных дверей бизнес-центра с тяжелыми пакетами из супермаркета, собираясь сделать мужу сюрприз и передать забытый дома контейнер с обедом. Сюрприз удался, но только не для него.
— Знаешь, я просто переживаю, — сказала она тихо, ставя чашку перед ним. — Ты так много работаешь. Петров этот тебя совсем загонял. А ты ведь ценный специалист. Тебя ценить должны.
— Вот именно! — Андрей сразу смягчился, почувствовав слабину. Он подхватил чашку. — Я ему тоже говорю: я тяну отдел на себе. Если я уйду, у них там всё рухнет. Но сейчас кризис, понимаешь? Работу найти сложно, приходится терпеть этого самодура. Ради нас терплю, Ник. Чтобы ипотеку закрыть побыстрее.
Он потянулся и накрыл её руку своей ладонью. Его ладонь была теплой и мягкой. Рука Вероники была шершавой от коробок, которые она таскала на складе, и холодной, как лед.
— Да, работу найти сложно, — согласилась она, глядя, как его большой палец поглаживает её запястье. Этот жест, который раньше вызывал нежность, теперь вызывал тошноту. — Особенно, если не искать.
— В смысле? — Андрей перестал жевать.
Вероника мягко высвободила руку.
— В смысле, что рынок труда сейчас жесткий. Конкуренция большая.
Она отошла к холодильнику. Ей нужно было что-то сделать, чтобы не закричать. Она открыла дверцу, глядя на пустые полки. Там стояла банка просроченного майонеза и половина луковицы. Пустота холодильника идеально рифмовалась с пустотой в её душе.
— Кстати, — бросила она через плечо, не закрывая дверцу, чтобы холод немного остудил пылающее лицо. — Ты говорил, что Петров купил себе новую машину? Ты упоминал как-то.
Андрей напрягся. Он чувствовал подвох, но не мог понять, откуда он исходит.
— Ну да. «Ауди» взял. Белую. Паркуется теперь как король, два места занимает. А нам зарплату зажимает, гад.
Вероника медленно закрыла холодильник и повернулась к мужу. Её взгляд стал острым, как скальпель.
— Странно. А я думала, он фанат японцев.
— Ника, какая разница, на чем он ездит? — Андрей раздраженно отодвинул тарелку. — Я устал. Давай не будем про Петрова. Я хочу в душ и спать. Завтра опять вставать в шесть утра, тащиться в эту дыру…
Он встал, потянулся, демонстрируя всем своим видом, что разговор окончен. Он был уверен в своей безнаказанности. Он был уверен, что Вероника — это надежный, безотказный механизм, который будет ворчать, но тянуть лямку, пока он «ищет себя» в компьютерных играх у друга Вовки или на скамейке в парке с бутылкой пива.
— Сядь, — сказала Вероника.
Это прозвучало не как просьба. Это прозвучало как команда собаке. Андрей замер на полпути к выходу из кухни.
— Чего?
— Сядь, Андрей. Спектакль окончен.
Она подошла к своей сумке, брошенной на стуле у входа, расстегнула молнию. Андрей смотрел на неё с недоумением, которое медленно, очень медленно начинало сменяться тревогой. Он еще не понимал, что происходит, но животный инстинкт уже подсказывал: уютный мирок, который он выстроил на лжи, дал трещину.
Серый, потрепанный документ скользнул по клеенке стола и ударился о край тарелки с недоеденной гречкой. Звук вышел глухой, плотный, как удар молотка судьи. Андрей опустил глаза. На обложке, которую он знал лучше, чем линии на собственной ладони, золотым тиснением, уже полустертым от времени, горел герб. Трудовая книжка.
Он замер, даже не прожевав то, что было во рту. В кухне стало слышно, как гудит старый холодильник и как у соседей сверху кто-то двигает мебель.
— Откуда это у тебя? — голос Андрея дрогнул, дав петуха. Он попытался накрыть книжку ладонью, словно фокусник, у которого не удался трюк, но Вероника перехватила его запястье. Её хватка была железной.
— От твоей мамы, — ответила она тихо, и от этого шепота у Андрея по спине пробежал холодок. — Я заехала к ней после работы. Сказала, что нам нужны документы для рефинансирования кредита. Она, святая женщина, даже не знала, что хранит в комоде доказательство того, что её сын — профессиональный лжец. Она думала, ты отдал её на хранение, чтобы не потерять.
Андрей дернул руку, освобождаясь, и откинулся на спинку стула. В его глазах забегали крысиные огоньки — поиск выхода, поиск новой лжи, которая перекроет старую.
— Ника, ты всё не так поняла. Это… это старая книжка. Дубликат. На работе завели новую, электронную, сейчас же все на цифру переходят…
— Заткнись, — сказала она. Без крика. Просто выплюнула это слово, как косточку. — Не смей больше открывать рот и врать мне. Я сегодня встретила Петрова. Того самого, который, по твоим словам, «озверел» и заставляет тебя переделывать отчеты.
Лицо Андрея пошло красными пятнами. Он открыл рот, закрыл его, снова открыл, напоминая рыбу, выброшенную на берег.
— Я столкнулась с ним у входа в «Плазу», — продолжала Вероника, не сводя с него глаз. — Я тащила два пакета с продуктами по акции, у меня руки отрывались. А он выходил из кофейни. Знаешь, что он спросил? Он спросил: «О, Вероника, как там Андрей? Нашел себя? Мы так удивились, когда он весной написал заявление по собственному. Надеюсь, у него всё хорошо в творческом отпуске».
Она сделала шаг к столу, нависая над мужем. В этот момент она казалась огромной, монолитной скалой, о которую сейчас разобьется его жалкая лодочка.
— Творческий отпуск, Андрей. Три месяца. Три месяца я прихожу домой, не чувствуя ног. Три месяца я беру дополнительные смены на кассе в выходные, пока ты якобы «на совещаниях». Я экономлю на прокладках и шампуне, чтобы купить тебе нормальное мясо, потому что тебе, бедняжке, нужны силы для работы!
Андрей вскочил, опрокинув табуретку. Грохот заполнил маленькую кухню.
— Да не мог я тебе сказать! — заорал он, переходя в контратаку. — Ты бы меня запилила! Ты бы начала ныть про деньги, про ипотеку! Я хотел найти что-то достойное, а не кидаться на первую попавшуюся шарагу! Мне нужно было время, чтобы выдохнуть!
— Время? — Вероника горько усмехнулась. — У тебя было девяносто дней. Девяносто дней, Андрей! Где ты был всё это время? Пока я, как проклятая, сканировала штрих-коды и выслушивала претензии покупателей, где был ты?
Она схватила трудовую книжку и раскрыла её на последней странице. Ткнула пальцем в фиолетовую печать.
— Уволен шестнадцатого мая. А сегодня август. Ты выходил из дома каждое утро в 8:00. Надевал рубашку, которую я гладила ночью. Брал контейнер с едой, которую я готовила. И шел… куда?
Андрей молчал, тяжело дыша. Он смотрел в угол, словно там был написан ответ.
— Я знаю куда, — ответила за него Вероника. — Петров сказал, что видел тебя пару раз в парке у озера. С мужиками. С пивом. И Вовка твой недавно проговорился, что вы в «Танки» рубились весь день. Я тогда подумала — шутит. А вы не шутили.
— Я вкалываю на двух работах, чтобы закрыть наши кредиты, а ты тайком уволился три месяца назад и каждое утро делаешь вид, что идешь в офис, а сам сидишь в парке или у друзей! Ты врал мне в глаза и жил за мой счет, пока я падала от усталости! Спектакль окончен!
— Я искал работу! — рявкнул Андрей, но в его голосе не было уверенности. — Просто не везло! Рынок стоит! Что я должен был сделать? Пойти грузчиком? С моим образованием?
— Ты должен был сказать мне правду! — Вероника ударила ладонью по столу так, что чашка подпрыгнула. — Мы семья! Были семьей. Если бы ты сказал: «Ника, меня уволили, мне плохо, давай вместе решим», — я бы поняла. Я бы поддержала. Мы бы утянули пояса, но мы бы справились. Но ты решил, что проще сделать из меня идиотку.
Она посмотрела на него с таким брезгливым выражением, словно увидела на своей чистой кухне таракана.
— Ты не работу искал. Ты искал комфорт. Тебе было удобно. Жена кормит, одевает, обстирывает, решает все проблемы, а ты гуляешь. Ты же у нас принц. Тебе нельзя марать ручки. Знаешь, сколько я заплатила за прошлый месяц по твоей кредитке? Двадцать тысяч. Это мои ночные смены, Андрей. Я не спала ночами, чтобы ты мог попить пивка в парке.
— Не надо делать из себя святую мученицу! — огрызнулся он. — Ты сама виновата! Вечно со своим контролем, вечно с вопросами «где деньги», «когда зарплата». С тобой невозможно разговаривать честно! Ты же душная! Ты давишь! Вот я и молчал, чтобы нервы сберечь! И себе, и тебе!
— Мне?! — Вероника задохнулась от возмущения. — Ты берег мои нервы, воруя мои деньги и мое время? Ты три месяца жрал меня заживо! Я думала, у нас временные трудности, я старалась быть мягкой, не требовать подарков, не просить никуда сходить. Я жалела тебя! Жалела здорового лба, который просто не хотел работать!
Она отвернулась к окну, чувствуя, как дрожат руки. Ей хотелось ударить его. Не пощечину дать, театрально и красиво, а ударить чем-то тяжелым, чтобы стереть с его лица это выражение обиженного подростка.
— Знаешь, что самое страшное? — сказала она, глядя на темную улицу. — Не деньги. Черт с ними, с деньгами, заработаю. Страшно то, что я приходила домой и делала тебе массаж. Ты лежал, стонал, как ты устал, а я разминала тебе плечи. И ты принимал это. Ты лежал и думал: «Какая же она дура». Вот это я тебе никогда не прощу. То, что ты смеялся надо мной про себя, пока я о тебе заботилась.
Андрей подошел к столу, взял недоеденный кусок хлеба и смял его в кулаке.
— Никто над тобой не смеялся. Я просто запутался. Да, я виноват, что не сказал сразу. Но выгонять мужа из-за ошибки — это перебор, Ника. У всех бывают кризисы.
— Кризис — это когда тебя уволили, и ты ищешь выход, — Вероника резко повернулась к нему. — А когда ты три месяца сидишь на шее у жены и врешь ей в глаза — это не кризис. Это паразитизм. И знаешь, что делают с паразитами? Их травят.
Она шагнула к нему, заставив его попятиться к выходу из кухни.
— Собирай вещи.
— Что? — Андрей вытаращил глаза. — Ты серьезно? На ночь глядя? Куда я пойду?
— В парк, — жестко отрезала она. — Или к Вовке. Или к маме. Мне плевать. В этом доме ты больше не останешься ни на минуту. Я оплачивала эту квартиру, я оплачивала этот свет, эту воду и эту еду. Здесь нет ничего твоего. Даже воздух, которым ты дышишь, оплачен моим здоровьем. Пошел вон.
— Ты меня выгоняешь? — Андрей вдруг перестал пятиться. Страх в его глазах, который Вероника с мстительным удовлетворением наблюдала последние пять минут, исчез. На смену ему пришло что-то другое: холодное, злое и до отвращения высокомерное. Он выпрямился, расправил плечи и криво ухмыльнулся, словно только что понял какую-то смешную шутку.
— А ты думала, я буду ползать в ногах? Умолять? — он хмыкнул, глядя на жену сверху вниз, хотя они были одного роста. — Боже, Ника, какая же ты всё-таки примитивная. «Паразит», «на шее сижу»… Ты мыслишь штампами из дешевых сериалов. Ты даже не попыталась понять, почему я это сделал.
— Понять? — Вероника замерла. Её руки, сжатые в кулаки, побелели. — Что тут понимать? Ты ленивый лжец.
— Я не ленивый, — Андрей прошел в комнату и плюхнулся на диван, демонстративно закинув ноги на журнальный столик, чего Вероника всегда терпеть не могла. — Я просто устал быть винтиком. Устал пахать на дядю за копейки, как ты. Ты посмотри на себя, Ника. Во что ты превратилась? Твоя жизнь — это схема: «работа-дом-магазин-сон». Ты же как робот-пылесос, ездишь по одному маршруту и жужжишь.
Вероника слушала его, и у неё возникло странное ощущение, будто пол под ногами стал жидким. Человек, с которым она делила постель, хлеб и планы на будущее, сейчас смотрел на неё как на пустое место.
— Я не винтик, Андрей, — тихо сказала она. — Я взрослый человек, который несет ответственность. За себя. И, к сожалению, за тебя.
— Ответственность! — передразнил он её писклявым голосом. — Вот твое любимое слово. Скука смертная. А я, может быть, искал себя! Мне нужно было время, чтобы понять, куда двигаться дальше. Я не хотел кидаться на первую попавшуюся вакансию менеджера по продаже воздуха. Я достоин большего. Мне нужен был творческий отпуск, перезагрузка!
— За мой счет? — уточнила Вероника. — Твоя «перезагрузка» оплачена моими варикозными венами. Ты жрал мои деньги, Андрей.
— Ой, да хватит уже про деньги! — он раздраженно махнул рукой. — Ты такая меркантильная, это просто ужас. Только и слышно: кредит, ипотека, цены на гречку. С тобой невозможно говорить о высоком, о планах, о мечтах. Ты приземленная, Ника. Тяжелая. Ты тянешь вниз. Я поэтому и молчал. Я знал, что ты начнешь ныть. Ты бы не дала мне спокойно подумать, ты бы выела мне мозг чайной ложкой.
Вероника почувствовала, как внутри закипает ледяная ярость. Он не просто не раскаивался. Он обвинял её. Обвинял в том, что она обеспечивала ему тот самый комфорт, в котором он «искал себя».
— Значит, я меркантильная, — медленно проговорила она. — Хорошо. Раз мы заговорили о моей меркантильности…
Она резко развернулась и быстрым шагом направилась в спальню. Андрей напрягся, услышав решительный стук её пяток.
— Ты куда намылилась? — крикнул он ей в спину, но в голосе проскользнула тревожная нотка.
Вероника не ответила. Она подошла к шкафу, рывком открыла дверцу и потянулась к верхней полке, туда, где за стопкой постельного белья лежала жестяная коробка из-под датского печенья. Их «неприкосновенный запас». Деньги на первоначальный взнос за машину, которые они копили два года. Там должно было лежать двести тысяч.
Коробка показалась подозрительно легкой.
Сердце Вероники пропустило удар. Она сняла крышку. Внутри лежал свернутый чек из супермаркета и несколько медных монет. И больше ничего. Пустота. Звенящая, издевательская пустота.
Она вернулась в гостиную, держа коробку в руках, как улику на суде. Андрей, увидев банку, побледнел, но тут же нацепил на лицо маску безразличия.
— Где деньги, Андрей? — спросила она. Голос звучал страшно, почти шепотом. — Здесь было двести тысяч.
Он отвел взгляд, рассматривая узор на обоях.
— Я их взял.
— Взял? — Вероника шагнула к нему. — Это были общие деньги. Мы откладывали их два года! Куда ты их дел? Прожрал? Пропил с Вовкой?
— Не говори ерунды! — огрызнулся он, но ноги с дивана всё-таки убрал. — Я вложил их. В дело.
— В какое дело? — Вероника встряхнула коробку, монеты внутри жалобно звякнули. — В производство пивных животов?
— В криптовалюту! — выпалил Андрей. — Мне пацаны посоветовали верную тему. Курс должен был взлететь! Я хотел как лучше, дура! Хотел приумножить, чтобы мы закрыли этот чертов кредит разом! Чтобы ты перестала пилить меня!
— И где сейчас этот курс? — Вероника уже знала ответ.
— Ну… просел немного, — буркнул Андрей. — Там коррекция рынка. Надо просто подождать.
— Ты проиграл наши деньги в казино, — констатировала Вероника. — Ты не просто тунеядец. Ты вор. Ты украл у нас будущее, Андрей.
— Я не украл! — заорал он, вскакивая с дивана. Его лицо перекосило от злости. — Я муж! Я глава семьи! Я имел право распорядиться этими деньгами! Я хотел сделать сюрприз! А ты… Ты вечно всё портишь своим контролем! Если бы ты давала мне нормально дышать, мне бы не пришлось брать их тайком! Это ты меня вынудила! Ты создала такую атмосферу в доме, что мне приходилось прятаться и врать!
Вероника смотрела на него и не узнавала. Перед ней стоял чужой человек. Нет, даже не человек — существо, которое искренне верило, что его подлость оправдана её «плохим характером».
— То есть, это я виновата, что ты спустил двести тысяч в унитаз? — уточнила она.
— Да! — рявкнул Андрей. — Ты! Ты загнала меня в угол! Ты со своей экономией и кислым лицом превратила мою жизнь в ад! Мне нужна была отдушина! Да, я брал деньги! Да, я ходил в рестораны, пока ты ела свои макароны! Потому что я хотел чувствовать себя человеком, а не рабом! Я имею право на нормальную жизнь!
Он тяжело дышал, его грудь ходила ходуном. Он выплеснул всё: свою зависть к тем, кто богаче, свое презрение к её труду, свою гнилую философию паразита, который считает, что мир ему должен просто по факту существования.
Вероника молча швырнула жестяную коробку на пол. Она с грохотом покатилась по паркету, подпрыгивая и звеня монетами.
— Ты прав, Андрей, — сказала она неожиданно спокойно. — Ты имеешь право на нормальную жизнь. Но только на свою. Не на мою.
Андрей ухмыльнулся, чувствуя, как ему кажется, победу в споре.
— Ну вот и отлично. Наконец-то до тебя дошло. Так что давай без истерик. Завтра я посмотрю вакансии, может, что-то и найду. А пока сделай мне кофе, у меня горло пересохло от этого ора.
Он снова откинулся на спинку дивана, уверенный, что буря миновала. Он был уверен, что сломал её, задавил своим напором, перевернул ситуацию так, что виноватой осталась она. Он привык, что Вероника прощает. Привык, что она терпит.
Но Вероника не пошла на кухню. Она пошла в прихожую и с лязгом повернула замок входной двери, открывая её настежь. Холодный воздух с лестничной клетки потянуло по полу.
— Вставай, — сказала она.
— Чего? — Андрей нахмурился. — Я же сказал — кофе. Дверь закрой, дует.
— Вставай и убирайся отсюда, — повторила Вероника. В её голосе больше не было ни боли, ни обиды. Только брезгливость, с которой выкидывают протухший мусор. — Прямо сейчас. В том, в чем сидишь.
— Ты блефуешь, — неуверенно протянул Андрей, но по её глазам понял: на этот раз спектакль действительно окончен. И антракта не будет.
— Ты сумасшедшая. Ты просто больная психопатка, — Андрей нехотя поднялся с дивана, но к двери не пошел. Он стоял посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу, словно пол под ним вдруг стал раскаленным. — Закрой дверь. Сквозняк, и соседи услышат. Ты хочешь опозориться на весь подъезд?
Вероника не шелохнулась. Она стояла у распахнутого дверного проема, держась рукой за косяк, будто это была единственная опора в рушащемся мире. Холодный воздух с лестничной клетки облизывал её лодыжки, но она этого даже не чувствовала. Внутри неё был такой холод, что никакой сквозняк уже не мог сделать хуже.
— Соседи? — переспросила она, и в её голосе зазвучали металлические нотки. — Мне плевать на соседей, Андрей. Мне плевать, что подумает баба Маша или тот алкаш с пятого этажа. Мне важно только одно: чтобы через минуту тебя здесь не было.
— Я никуда не пойду, — уперся Андрей, выпячивая челюсть. В нем проснулась та самая трусливая агрессия, которая бывает у загнанной в угол крысы. — Это и мой дом тоже. Мы здесь жили три года. Я тут обои клеил! Я полку прибивал! Ты не имеешь права вышвырнуть меня на улицу в ночь, как собаку. Я муж, а не бомж!
— Ты не муж, — отрезала Вероника. — Муж — это партнер. А ты — паразит. Обои ты клеил? Ты держал рулон, пока я стояла на стремянке. Полку прибивал? Она упала через два дня, и мне пришлось вызывать мастера. Всё в этой квартире, от плинтуса до люстры, держится на мне. И ты тоже держался на мне. Но опора сломалась, Андрей. Сползай.
Она шагнула к вешалке, схватила его ветровку и швырнула ему в лицо. Куртка шлепнула его по груди, рукава бессильно обвисли. Андрей машинально поймал её, но надевать не спешил.
— Я никуда не пойду без своих вещей, — заявил он, отбрасывая куртку на кресло. — Мне нужно собрать чемодан. Одежду, компьютер, приставку. Это всё денег стоит. Я не собираюсь дарить тебе свое имущество.
Он демонстративно развернулся и направился в сторону спальни, намереваясь устроить долгие, изматывающие сборы, превратить уход в тягучую пытку с перебиранием носков и демонстративным хлопаньем ящиками. Он рассчитывал потянуть время, рассчитывал, что Вероника остынет, начнет плакать, и тогда он сможет выкрутить ситуацию в свою пользу.
Но Вероника знала этот сценарий. И играть в нем она больше не собиралась.
Она перехватила его на полпути к спальне. Не стала толкать, не стала бить. Просто встала в проходе, уперев руки в боки, превратившись в непреодолимое препятствие.
— Никаких чемоданов, — сказала она тихо, глядя ему прямо в переносицу. — Ты уйдешь сейчас. С тем, что у тебя есть.
— Ты совсем рехнулась? — Андрей попытался отодвинуть её плечом, но она стояла насмерть. — Там мои вещи! Компьютер! Я за него кредит платил!
— Тот кредит закрыла я, — напомнила она. — Как и все остальные. А вещи… Считай это компенсацией. За три месяца вранья, за украденные двести тысяч, за мои нервы. За аренду, в конце концов. Ты жил здесь бесплатно, ел бесплатно. Считай, что компьютер пошел в уплату долга.
Она нагнулась, подняла с пола его рюкзак, который он бросил в коридоре, когда пришел с «работы». Тот самый рюкзак, с которым он каждый день уходил «в офис».
— Вот твои вещи, — она сунула рюкзак ему в руки. Он был тяжелым. — Там твой пауэрбанк, твои наушники и, кажется, планшет. Тебе хватит, чтобы поиграть в танки на лавочке. А за остальным… Может быть, я разрешу тебе прийти через неделю. Если у меня будет настроение. А может, просто выставлю мешки к мусоропроводу.
Андрей стоял, прижимая к себе рюкзак, как спасательный круг. Он смотрел на неё и впервые видел перед собой не удобную жену-функцию, а чужого, опасного человека. В её глазах не было ни капли жалости. Там была пустота выжженного поля.
— Ты пожалеешь, — прошипел он, понимая, что битва проиграна. — Ты приползешь ко мне, Ника. Ты одна не вывезешь. Ты же слабая. Ты без мужика загнешься в этой бетонной коробке. Кому ты нужна будешь, разведенка с кредитами?
— Вон, — только и сказала она, указывая на распахнутую дверь.
Андрей выругался, грязно, матерно, сплюнул на чистый паркет и пошел к выходу. Он натягивал ветровку на ходу, путаясь в рукавах, злой, униженный, но всё еще пытающийся сохранить остатки гонора. У порога он остановился и полез в карман джинсов.
— Ключи, — Вероника протянула ладонь. Жест был требовательным, не допускающим возражений.
Андрей сжал связку в кулаке. Металл врезался в кожу. Ему хотелось швырнуть их ей в лицо, хотелось ударить, сделать больно, оставить последнее слово за собой. Но он посмотрел на её лицо — белое, как маска, с плотно сжатыми губами — и понял, что любой его выпад разобьется об эту ледяную стену.
Он с силой швырнул ключи на пол. Они зазвенели, подпрыгнули и замерли у её ног.
— Подавись своей квартирой, — бросил он, переступая порог. — Стерва. Я найду себе нормальную бабу, которая будет ценить меня, а не считать копейки. А ты сгниешь тут одна.
Он вышел на лестничную площадку. Там было темно, пахло табачным дымом и жареной картошкой. Лампочка мигала, отбрасывая дерганые тени на грязные стены. Андрей оказался в том мире, которого заслуживал — холодном, неуютном и равнодушном.
Вероника не стала отвечать. Она не сказала ни слова прощания. Она просто смотрела на него. На его сутулую спину, на его шаркающую походку, на рюкзак, висящий на одном плече. Он казался ей сейчас каким-то маленьким, несуразным, словно сдувшийся воздушный шар. Вся его важность, вся его напускная усталость «офисного работника» исчезли, оставив только обиженного подростка-переростка.
Она взялась за ручку двери.
— Спектакль окончен, Андрей. Занавес, — произнесла она в пустоту, потому что он уже спускался по лестнице, громко топая, чтобы показать свое пренебрежение.
Тяжелая металлическая дверь захлопнулась с глухим, плотным звуком. Щелкнул замок. Один оборот. Второй. Третий. Затем лязгнула задвижка — ночная, та, которую нельзя открыть снаружи ключом.
Вероника прижалась лбом к холодной обшивке двери. В квартире повисла тишина. Но это была не та «звенящая» или «тяжелая» тишина, о которой пишут в романах. Нет. Это была тишина после канонады. Тишина после того, как выключили работающую на пределе бормашину.
Она медленно сползла по двери на пол, села прямо на паркет, обхватив колени руками. Взгляд упал на ключи, валяющиеся рядом. Связка с дурацким брелоком в виде футбольного мяча. Она подняла их, взвесила на ладони. Холодный металл. Ключ от их общей жизни, который теперь стал просто куском железа.
Встала, подошла к мусорному ведру и, не глядя, швырнула связку туда, прямо поверх картофельных очистков.
На кухне гудел холодильник. В спальне тикали часы. Жизнь продолжалась. Завтра ей снова нужно было вставать в шесть утра, снова идти на две работы, снова закрывать долги. Но теперь она знала, что будет работать на себя. Что каждый заработанный рубль пойдет на погашение её собственного будущего, а не на спонсирование чужой лжи.
Она налила себе стакан воды, выпила залпом. Воздух в квартире, казалось, стал другим. Чище. Разряженнее. Из него исчез запах дешевого табака, запах пота и, главное, запах липкого, унизительного обмана.
Вероника подошла к окну. Внизу, у подъезда, маячила одинокая фигура. Андрей стоял под фонарем, уткнувшись в телефон — наверное, звонил Вовке или маме, придумывая очередную сказку о злой жене. Вероника задернула штору. Резко, одним движением.
Всё. Финал. Зрители разошлись. Актриса устала и хочет спать…
