— Вставай. Витя, ты слышишь меня? Вставай.
Голос Ольги был лишён всяких эмоций — ни раздражения, ни утренней нежности. Он был как скальпель хирурга — холодный, точный и острый. Он резанул по тёплой, вязкой дремоте, в которой барахтался Виктор, заставляя его недовольно поморщиться и глубже зарыться в подушку. Утреннее солнце пробивалось сквозь щель в плотных шторах, рисуя на стене яркую полосу, в которой танцевали пылинки. В квартире уже пахло кофе и её духами — горьковатыми, деловыми. Она была готова. Она всегда была готова.
— Витя, у тебя собеседование было на девять тридцать. Сейчас уже десять.
Он нехотя приоткрыл один глаз. Ольга стояла у кровати, уже полностью одетая: строгая серая блузка, идеально выглаженные брюки, волосы собраны в тугой узел на затылке. Готовый, законченный образ успешного человека, которому пора на работу. На фоне её собранности его собственное расслабленное тело, распластанное под одеялом, казалось чем-то неприличным, чужеродным.
— Чёрт, — просипел он, и голос был хриплым от сна. — Проспал. Позвоню, перенесу. Ничего страшного, это же не Газпром.
Он сказал это легко, с той ленивой уверенностью, с какой говорят о мелких, незначительных неприятностях. Он потянулся, сладко зевнул, демонстрируя полное отсутствие какого-либо раскаяния. И именно это — не сам факт пропущенного собеседования, а его безмятежное, почти скотское спокойствие — стало детонатором. Ольга не сдвинулась с места. Она просто смотрела на него сверху вниз, и её взгляд становился всё тяжелее, словно в нём концентрировалась вся усталость и злость последних шести месяцев.
— Перенесёшь. Конечно, перенесёшь. Как ты перенёс то, что было в прошлый вторник. И за две недели до этого. И то, в «Строй-Гаранте», которое было в прошлом месяце. Ты их всех переносишь, Виктор. Ты всю свою жизнь переносишь на завтра.
Её голос оставался ровным, но в нём появилась сталь. Виктор наконец сел на кровати, откидывая одеяло. Он нахмурился. Утренний ритуал нравоучений начинался по расписанию.
— Оль, давай не с утра. Голова болит. Я же ищу. Ты думаешь, это так просто? Везде хотят пахать за три копейки, а я не мальчик, чтобы на такое соглашаться. Нужно найти достойный вариант.
— Достойный вариант? — она сделала шаг к кровати. — Шесть месяцев, Витя! Шесть месяцев я прихожу домой, а ты лежишь на диване и рассказываешь, как тяжело найти «достойное место». Шесть месяцев я тащу на себе всё, пока ты «в поиске». Я оплачиваю квартиру, я покупаю продукты, я покупаю тебе сигареты и пиво, чтобы тебе не так скучно было искать свой «достойный вариант»! А ты даже не можешь вовремя поднять свою задницу с кровати, чтобы просто дойти до собеседования!
Градус повышался. Её спокойствие треснуло, выпуская наружу кипящую ярость. Она не кричала, она чеканила слова, вбивая их в него, как гвозди.
— Что случилось? Раньше тебя всё устраивало, — он попытался огрызнуться, нащупывая привычную колею для скандала. — Я же не навсегда без работы. Найду, и всё будет как раньше.
— Не будет, — отрезала она. Её лицо было жёстким, как высеченное из камня. — Раньше я думала, что это временные трудности. А теперь я вижу, что это твой образ жизни. И я в нём участвовать больше не собираюсь.
Она развернулась и пошла к выходу из комнаты. На пороге она остановилась и, не оборачиваясь, произнесла фразу, которая должна была всё изменить. Она произнесла её так, будто зачитывала приговор.
— Я тебе даю всего один день! Если ты завтра не устроишься на работу, то тогда ты будешь искать себе ещё и жильё! Я тебя просто вышвырну отсюда!
Она замолчала, давая словам впитаться в воздух комнаты. Виктор смотрел на её прямую, напряжённую спину. Он ждал продолжения, всхлипов, упрёков. Но их не последовало. Он усмехнулся. Медленная, ленивая ухмылка человека, который слышал эти угрозы уже десятки раз в разных вариациях. Пустые слова. Женская истерика. К вечеру остынет, принесёт ему ужин и будет смотреть свой сериал.
— Хорошо, мамочка, — протянул он с издевательской покорностью. — Постараюсь вести себя хорошо.
Ольга не ответила. Он услышал, как она взяла в прихожей свою сумку. Щёлкнул замок входной двери. Квартира погрузилась в тишину. Виктор снова откинулся на подушки, закинув руки за голову. Он улыбался, глядя в потолок. Один день. Что ж, этот день он проведёт с удовольствием.
Часы на микроволновке показывали 13:17, когда Виктор наконец выполз из спальни. Тишина была не гнетущей, а разреженной, чистой, словно из квартиры выкачали не только звук, но и само присутствие Ольги, её вечную фоновую тревожность. Он потянулся, чувствуя, как хрустят позвонки. Свобода. Вот как это ощущается. Никакого бубнежа под ухо, никаких укоризненных взглядов. Он был полновластным хозяином этого пространства, по крайней мере, до семи вечера.
На кухне его ждал вчерашний ужин — запечённая курица с картошкой. Он без зазрения совести вывалил на тарелку львиную долю, поставил в микроволновку и, пока та гудела, заварил себе растворимый кофе в Ольгиной любимой чашке. Есть её еду, пользоваться её вещами в её отсутствие доставляло ему какое-то особое, извращённое удовольствие. Это было молчаливым утверждением его прав, напоминанием о том, что её мир по-прежнему вращается вокруг него, даже когда она этого не видит.
Покончив с обедом, он завалился на диван в гостиной. На несколько минут он задумался о том, чтобы открыть ноутбук и посмотреть вакансии, но сама эта мысль показалась ему утомительной и бессмысленной. Это была игра для Ольги. Он делал вид, что ищет, она делала вид, что верит. Сегодня был выходной от этого театра. Вместо этого он включил игровую приставку. Рёв моторов, визг покрышек и бодрая электронная музыка заполнили квартиру, окончательно изгоняя призрак утреннего скандала. Он проходил одну гонку за другой, обгоняя виртуальных соперников, зарабатывая очки, чувствуя азарт и вкус победы. Здесь всё было просто и понятно. Здесь он был первым.
Ближе к четырём ему стало скучно. Он набрал номер Стаса, своего лучшего друга и такого же «временно свободного художника».
— Стас, здорóво. Ты не поверишь, какой мне сегодня концерт с утра закатили. С оркестром и спецэффектами. В трубке раздался сонный смешок.
— Опять твоя мегера пилит? Что на этот раз? Не так посмотрел?
— Хуже, — Виктор театрально вздохнул, получая удовольствие от роли жертвы. — Я, видите ли, собеседование проспал. И мне был поставлен ультиматум. Внимание, цитирую дословно: «Я тебе даю всего один день. Если ты завтра не устроишься на работу…» Ну, и дальше по тексту, про вышвырну и всё такое. Представляешь?
— Ха! Классика, — хмыкнул Стас. — Моя тоже на прошлой неделе что-то подобное исполняла. Они все как по одной методичке работают. И что, ты уже пакуешь чемоданы?
— Ага, разбежался, — Виктор ухмыльнулся в трубку. — Сижу вот, страдаю. Курицу её доедаю. Слушай, а поехали в «Якорь», по пивку? Обсудим мой новый гениальный стартап. Есть одна идейка.
— О, стартап — это дело. Давай через часик там. Я Антохе брякну, может, тоже подтянется.
В баре было шумно и пахло жареным луком. За кружкой холодного пива Виктор, Стас и Антон чувствовали себя капитанами индустрии. Они не обсуждали поиск работы. Они строили воздушные замки. Виктор с жаром рассказывал про выдуманное приложение для доставки чего-то очень нужного, Стас делился планами по открытию «концептуальной кальянной», а Антон рассуждал о перспективах криптовалют. Они перебивали друг друга, смеялись, хлопали по плечу. Каждый из них был в этом уютном мирке не безработным неудачником, а мыслителем, гением на пороге великого открытия, которому просто мешают быт и недалёкие женщины.
— …И вот она мне говорит: «Вышвырну!» — уже в третий раз, пьяно хохоча, повторял Виктор. — А куда она денется? Поорёт и успокоится. Они без нас не могут, мужики. Мы для них — смысл жизни. Даже когда вот так лежим на диване, мы всё равно центр их вселенной. За это и выпьем!
Они с громким стуком сдвинули кружки. Пиво приятно холодно и шумело в голове. Ольга, её ультиматум, её серая блузка и недовольное лицо казались чем-то далёким, мелким и совершенно неважным. Он чувствовал себя правым. Он чувствовал себя сильным. Он допьёт это пиво, вернётся домой и посмотрит ей в глаза с высоты своего мужского превосходства. И она сдуется. Как сдувалась всегда.
Воздух на лестничной клетке был прохладным и пах пылью и чем-то неуловимо кислым, как пахнет во всех старых подъездах. Виктор поднимался на свой этаж, слегка покачиваясь. Пиво приятно шумело в голове, разгоняя остатки дневной скуки и наполняя его чувством снисходительного всемогущества. Он уже прокручивал в голове сценарий предстоящей встречи. Ольга, конечно, будет сидеть с поджатыми губами. Он войдёт, бросит ключи на тумбочку, пройдёт на кухню и откроет холодильник. Она начнёт: «Ну что? Нашёл?» А он, не поворачиваясь, лениво ответит: «В процессе». И всё. Этого будет достаточно, чтобы показать, кто здесь хозяин. Её утренний ультиматум уже казался ему смешным и жалким, как писк мыши.
Он дошёл до своей двери, нашарил в кармане ключи. Брелок в виде автомобильного поршня, который она ему когда-то подарила, привычно холодил ладонь. Он вставил ключ в скважину. Ключ вошёл в скважину привычно, до половины, а дальше упёрся в глухую, твёрдую преграду. Виктор нахмурился. Он вытащил ключ, перевернул его и попробовал снова. Тот же результат. Металл упирался во что-то внутри механизма, не желая двигаться дальше ни на миллиметр.
— Чёрт, замок заклинило, — пробормотал он вслух, и раздражение начало вытеснять пьяную благодушность. Он подёргал ручку — та была заперта. Он приложил ухо к двери. Ни звука.
Он постучал костяшками пальцев, несильно, но настойчиво.
— Оль, открой. Тут с замком что-то. Тишина. Ни шагов, ни ответа. Он ударил сильнее, уже основанием кулака. Удар получился гулким и неприятным. — Ольга! Ты дома? Открывай, говорю!
Ответом ему было лишь эхо его собственного голоса. Раздражение перерастало в злость. Что за игры? Она решила его так наказать? Запереть дверь и делать вид, что её нет дома? Это было так по-детски, так глупо. Он достал телефон и набрал её номер. Гудки пошли почти сразу. И в тот же миг он услышал, как где-то за дверью, в глубине квартиры, завибрировал и заиграл её телефон. Знакомая, дурацкая мелодия, которую он ненавидел.
Она была там. Она была там, слышала его стук, видела его звонок и сознательно не открывала. Это меняло всё. Это уже было не просто дурное настроение, это был бунт. Его лицо побагровело. Вся спесь, всё хмельное благодушие слетели с него в один миг. Он заколотил по двери обеими руками, уже не заботясь о соседях и приличиях.
— Открой дверь, я сказал! Ты что себе позволяешь? Ты думаешь, это смешно? Открывай немедленно!
Дверь оставалась безмолвной и неприступной. Он отступил на шаг, тяжело дыша. В голове промелькнула дикая мысль выбить её, но он тут же её отогнал. Это было слишком. Он снова посмотрел на свой телефон, собираясь позвонить ещё раз, возможно, написать что-то гневное. И в этот момент экран вспыхнул, оповещая о новом сообщении. От Ольги.
Он открыл его, и на секунду ему показалось, что он не может разобрать буквы. Они прыгали перед глазами. Он моргнул, сфокусировался и прочитал.
«Я не стала тебя вышвыривать, я поступила цивилизованно. Я сменила замки. Твои вещи — два свитера и зубная щётка — в пакете у соседки справа. Остальное я выставила на продажу, чтобы покрыть твои долги за последние шесть месяцев. Не звони».
Он стоял, тупо глядя на светящийся экран. Алкогольный туман в голове рассеялся мгновенно, сменившись звенящей, ледяной пустотой. Каждое слово в этом коротком сообщении было как удар под дых. «Цивилизованно». «Сменила замки». «Два свитера и зубная щётка». Он перечитал сообщение ещё раз. И ещё. Оно не менялось. Это не было шуткой. Это не было игрой. Это был факт. Холодный, безжалостный и окончательный. Он медленно поднял глаза на дубовую, надёжную дверь, которая ещё час назад была входом в его дом. Теперь это была просто стена. Чужая. И он стоял перед ней, впервые в жизни осознавая, что стучать больше нет никакого смысла.
Мир сузился до светящегося прямоугольника в его руке. Буквы на экране не просто складывались в слова, они выжигали клеймо на его сознании. «Сменила замки». «Два свитера и зубная щётка». «Не звони». Он стоял, словно оглушённый взрывом, в звенящей тишине подъезда. Первая мысль была дикой, иррациональной — это какая-то ошибка, злая шутка. Он снова, уже чисто механически, сунул ключ в скважину. Бесполезно. Металл упёрся в твёрдую, чужую сердцевину нового замка.
Вторая волна была яростью. Горячая, мутная, она поднялась из живота к горлу, требуя выхода. Ему захотелось ударить в эту проклятую дверь ногой, разнести её в щепки, ворваться внутрь и посмотреть в глаза той, что посмела так с ним поступить. Но он не сделал этого. Ярость была бессильной, потому что в глубине души, под слоями пивного хмеля и самодовольной уверенности, он понимал: это конец. Она не шутила. Утренняя сцена, её ровный, мёртвый голос — это не было представлением. Это было оглашением приговора, который он просто отказался слушать.
Он медленно повернулся к соседской двери. Квартира Анны Сергеевны, пожилой вдовы, которая всегда с ним подчёркнуто вежливо здоровалась. Идти туда было хуже, чем просить милостыню. Это было публичным признанием своего полного, сокрушительного поражения. Он заставил себя поднять руку и нажать на кнопку звонка. За дверью послышались шаркающие шаги.
Дверь открыла сама Анна Сергеевна, в старом халате и стоптанных тапочках. Она посмотрела на него без удивления, скорее с какой-то тихой, всезнающей печалью. В её глазах он прочитал всё: она слышала утренний скандал, видела, как днём приезжал мастер менять замки. Она была молчаливым свидетелем его низвержения.
— Здравствуйте, Анна Сергеевна, — выдавил он, и голос прозвучал чужим. — Мне это… Ольга сказала, у вас пакет для меня.
— Ах, да, Виктор. Минуточку, — она скрылась в полумраке коридора и почти сразу вернулась, держа в руках обычный белый пакет-майку из супермаркета.
Пакет был почти невесомым. Он протянул руку и взял его. Пальцы нащупали сквозь тонкий полиэтилен мягкую вязку свитера и твёрдый пластик зубной щётки. Всё. Вся его жизнь, вынесенная из этого дома, умещалась в одном жалком пакете, который едва оттягивал руку.
— Вот. Держите, — сказала она тихо.
— Спасибо.
Он развернулся и пошёл к лестнице. Он не мог больше выносить её сочувствующий взгляд. Он спускался по ступенькам, а пакет болтался в руке, как нелепый белый флаг, которым он только что капитулировал.
На улице уже стемнело. Холодный октябрьский ветер пробирал под лёгкую куртку. Он опустился на скамейку во дворе, прямо напротив своих окон. Он сидел и смотрел на тёмный прямоугольник на третьем этаже. Место, которое он считал своей крепостью, своей тыловой базой, куда всегда можно было вернуться. Он достал телефон. Кому звонить? Стасу. Другу, который так понимающе хмыкал в трубку всего несколько часов назад.
— Стас, тут такое дело… Она реально замки сменила. Выгнала меня. Мне переночевать негде, можно к тебе?
На том конце провода повисла пауза. Долгая, неловкая.
— Вить… да ты что, серьёзно? Вот стерва, — голос Стаса был уже не таким весёлым и уверенным. — Слушай, я бы с радостью, но у меня тут своя дома… сама понимаешь, не в духе. Узнает, что ты у меня, — мне такой же концерт устроит. Неудобно, братан. Давай ты как-то… перекантуешься где-нибудь, а завтра что-нибудь придумаем?
«Придумаем». Он нажал отбой, не прощаясь. Он позвонил Антону. Тот даже не стал придумывать оправданий. «Не, старик, никак. Ремонт у меня, сам на коробках сплю».
Он опустил телефон. Его друзья, его «братаны», с которыми он строил воздушные замки, оказались такими же пустыми, как и его обещания Ольге. Их поддержка работала только за кружкой пива, в теории. Реальность оказалась слишком неудобной.
Он сидел на холодной скамейке, сжимая в руке пакет со всем своим имуществом. И в этот момент в окне на третьем этаже зажёгся свет. Тёплый, жёлтый, домашний. Ольга вернулась. Она была там, в их квартире, которая теперь была только её. Она сейчас снимет туфли, включит чайник, сядет в кресло. Её жизнь продолжалась. А его — остановилась здесь, на этой скамейке, под чужими окнами.
И тут он вспомнил. Он с абсолютной ясностью вспомнил свою ухмылку сегодня утром. Снисходительную, уверенную ухмылку человека, который был убеждён в своей правоте и её слабости. Он думал, что выигрывает войну, а на самом деле, именно в тот момент он подписал себе приговор. Она дала ему день. Один день, чтобы спасти себя. А он потратил его на пиво и пустую болтовню. Холодный ветер дул ему в лицо, но ему не было холодно. Внутри всё выгорело, оставив только звенящую, абсолютную пустоту и одно простое, запоздалое осознание: он всё проиграл…
