— Анафилаксия. Господи, звучит как название какого-то фильма-катастрофы, — Виктор провёл рукой по волосам, глядя на распечатку из лаборатории так, будто это был приговор. — Ты уверена, что они не ошиблись? Может, пересдать?
Ольга молча подвинула к нему по столу заключение педиатра. Три печати, размашистая подпись. Бумага пахла клиникой и безысходностью. На кухонном столе, рядом с сахарницей и вазочкой с печеньем, которое теперь было под запретом, лежала их новая реальность: список аллергенов, распечатанный крупным шрифтом, и оранжево-синяя коробка со шприцем-ручкой.
— Они не ошиблись. Я видела его лицо, когда он смотрел на результаты. Там всё однозначно. Орехи, особенно арахис. Некоторые морепродукты. И краситель Е124. Сказал, что реакция может быть молниеносной. Отёк Квинке, удушье.
Она говорила ровно, почти безэмоционально. Весь страх, вся паника, что бушевали в ней последние сутки, перегорели, оставив после себя холодную, концентрированную решимость. Сейчас не время для эмоций. Сейчас время для инструкций.
В дверь позвонили. Елена Дмитриевна, как всегда, точно в назначенное время. Она вошла в квартиру с видом человека, пришедшего навести порядок в чужом хаосе. Бывший учитель химии, она и в шестьдесят лет сохранила строгую осанку и привычку смотреть на всех немного свысока, будто принимая у них зачёт по жизни.
— Ну, что у вас тут за экстренное совещание? — она сбросила лёгкое пальто на руки сыну и прошла на кухню. — Кирилл спит? Хорошо. Витя мне сказал по телефону, что вы были у врача. Нашли причину его пятнышек?
Ольга кивнула и жестом указала свекрови на стул. Она дождалась, пока та сядет, и положила перед ней список.
— Вот. У Кирилла сильная пищевая аллергия. Вот перечень продуктов, которые ему нельзя давать. Ни в коем случае. Даже в микроскопических дозах.
Елена Дмитриевна надела очки и пробежала глазами по строчкам. Уголки её губ чуть заметно дрогнули в снисходительной усмешке.
— Орехи, креветки, красители… Да уж. Чего только не придумают в наше время. Раньше дети ели всё подряд с общего стола, росли здоровыми и крепкими. А теперь на каждый чих — аллергия.
— Мама, это не выдумки. Это серьёзно, — мягко вмешался Виктор. — Врач сказал, что последствия могут быть очень тяжёлыми.
Ольга проигнорировала реплику мужа. Она взяла в руки коробку со шприцем. Её движения были выверенными и чёткими, словно она демонстрировала не медицинский прибор, а устройство взрывателя.
— Это адреналин. Если реакция всё-таки начнётся — отёк губ, хрипы, затруднённое дыхание — нужно действовать немедленно. Снимаете синий предохранитель с одного конца. Прижимаете оранжевый конец к внешней стороне бедра. Можно прямо через одежду. С силой. Услышите щелчок. Держите десять секунд. И сразу вызываете скорую. Понятно?
Елена Дмитриевна посмотрела на шприц, потом на невестку. Во взгляде её читалось нескрываемое превосходство.
— Оленька, дорогая, не нужно делать из меня идиотку. Я сорок лет преподавала химию. Я знаю, что такое эпинефрин и как работают амины в организме. И уж точно смогу сделать укол, если понадобится. Главное — не доводить до этого. Меньше химии в еде, и всё пройдёт. Организм — система саморегулирующаяся. Просто нужно дать ему возможность адаптироваться.
— Это не та ситуация, где нужно адаптироваться, — голос Ольги стал твёрже стали. — Это не насморк, который можно перетерпеть. От этого умирают. Я хочу, чтобы вы это поняли. Никаких экспериментов. Никаких «попробовать чуть-чуть». Никаких конфет от «добрых» старушек на площадке. И уж тем более ничего из того, что не одобрено мной лично.
Она смотрела прямо в глаза свекрови, пытаясь пробить стену её самоуверенности. Но Елена Дмитриевна лишь спокойно улыбнулась и сложила руки на столе.
— Конечно, конечно, милая. Не волнуйся так, это вредно для нервной системы. Ребёнок всё чувствует. Будем играть по твоим правилам. Раз уж у нас теперь такие строгие порядки.
Она взяла со стола список, аккуратно сложила его вчетверо и убрала в сумочку. Её спокойствие пугало Ольгу гораздо больше, чем открытый спор. Она знала, что свекровь ничего не поняла. Или, что ещё хуже, поняла всё, но решила поступить по-своему. Ольга посмотрела на мужа в поисках поддержки, но Виктор уже расслабился. Для него разговор был окончен, проблема решена, мама всё поняла. А Ольга кожей чувствовала — это не конец. Это было объявление войны, в которой её сын стал полем боя.
Первые две недели прошли в режиме стерильной бдительности. Ольга проверяла каждую этикетку, готовила Кириллу еду в отдельной посуде и носила с собой в сумочке шприц с адреналином, как солдат носит личное оружие. Елена Дмитриевна, приходя посидеть с внуком, демонстративно заглядывала в холодильник и с театральным вздохом произносила: «Ну, что сегодня разрешено нашему страдальцу?». Она приносила с собой «безопасные» яблочные пюре и гречневые хлебцы, подчёркивая свою законопослушность. Ольга молчала, но не доверяла. Её материнское чутьё, обострённое до предела, улавливало в этой показной заботе фальшь.
Первый сбой произошёл в среду. Елена Дмитриевна забрала Кирилла на прогулку в парк. Когда они вернулись через два часа, Ольга сразу заметила это — мелкую красную сыпь вокруг рта у сына.
— Что это? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Ах, это? — свекровь беззаботно махнула рукой. — Ветер сегодня холодный, вот щёчки и обветрил. Я же говорила, что не нужно его так легко одевать.
Ольга ничего не ответила. Она умыла сына, нанесла на кожу антигистаминный крем и весь вечер наблюдала за ним, как часовой на посту. К ночи сыпь прошла. Но в душе у Ольги поселился холодный, липкий страх. Вечером она позвонила свекрови.
— Елена Дмитриевна, я вас прошу ещё раз. Говорите мне честно, вы давали ему что-нибудь? Может, кто-то в парке угостил?
— Оленька, ты начинаешь меня утомлять своей мнительностью, — в голосе свекрови прозвучали нотки металла. — Я прекрасно помню твои инструкции. Мы гуляли, дышали воздухом. Если у ребёнка такая нежная кожа, может, его вообще из дома не выпускать?
Она положила трубку, оставив Ольгу наедине с её подозрениями. Виктор, вернувшийся с работы, попытался её успокоить.
— Оль, ну может, и правда обветрил? Ты же знаешь маму, она ответственный человек. Она бы не стала рисковать. Ты себя накручиваешь.
Но через неделю ситуация повторилась, и на этот раз всё было гораздо серьёзнее. Кирилл провёл у бабушки полдня в субботу. Когда Виктор привёз его домой, Ольга ахнула. Губы у мальчика были отёкшие, словно налитые водой, а дыхание стало тяжёлым, с присвистом. Ольга, не говоря ни слова, бросилась к аптечке. Её руки действовали автоматически: сорвать колпачок, прижать к бедру, укол. Одновременно она набирала номер скорой. Врачи приехали быстро, осмотрели Кирилла, сказали, что доза адреналина сработала вовремя, и госпитализация не требуется. Но Ольге от этого было не легче.
Когда они уехали, и сын, измученный, наконец уснул, она повернулась к мужу. Её лицо было белым и жёстким.
— Теперь ты мне веришь?
Виктор выглядел растерянным. Он ходил по комнате, взъерошивая волосы.
— Я не понимаю… Я говорил с мамой. Она клянётся, что кормила его только тем пюре, что ты сама дала. Говорит, может, это реакция на что-то другое? На пыльцу, на кошку у соседей… Она сама перепугалась.
— Какая пыльца, Витя? Какая кошка? — голос Ольги был тихим, но в нём звенела сталь. — Это классическая пищевая реакция. Она ему что-то дала. Она врёт тебе и мне.
— Но зачем ей это делать? — в голосе Виктора прозвучало отчаяние. — Она же не монстр! Она любит Кирилла! Она образованный человек, химик! Она понимает, что такое химические реакции! Может, ты ищешь врага там, где его нет? Может, это случайность?
И в этот момент Ольга поняла самое страшное. Она была в этой войне одна. Её муж, её опора, не хотел видеть очевидного. Он был готов поверить в пыльцу, в кошек, в злой рок — во что угодно, лишь бы не признавать, что его собственная мать методично и хладнокровно ставит эксперименты на их сыне. Он защищал не её и не Кирилла. Он защищал свой привычный, удобный мир, в котором мама — это святое.
— Хорошо, — сказала она так же тихо. — Я тебя поняла.
Она встала и пошла в детскую, сев в кресло у кроватки сына. Она будет защищать его сама. И больше никаких компромиссов и вторых шансов не будет. С этого момента её свекровь стала для неё не просто неприятным родственником. Она стала врагом.
Прошёл месяц. Хрупкое, натянутое до звона перемирие держалось на единственном условии: Елена Дмитриевна больше не оставалась с Кириллом одна. Её визиты теперь напоминали инспекцию особо опасного объекта. Ольга неотступно следовала за ней по квартире, контролируя каждое движение, каждое слово. Она готовила еду для сына и приносила её бабушке, наблюдая, как та кормит внука с ложки. Это было унизительно для обеих, и воздух в доме становился густым от невысказанного раздражения. Виктор делал вид, что всё в порядке, но его натянутая бодрость лишь подчёркивала неестественность происходящего.
В тот день Ольга работала из дома. Дедлайн горел, и она на полчаса с головой ушла в отчёт, сидя за компьютером в спальне. Елена Дмитриевна играла с Кириллом в гостиной — они строили башню из кубиков. Тихие, мирные звуки детской игры убаюкивали бдительность. Ольга слышала их приглушённые голоса, стук пластиковых блоков друг о друга. На мгновение ей даже показалось, что она была несправедлива, что её подозрения — плод материнской паранойи.
Закончив с работой, она тихо вышла из комнаты. В гостиной было непривычно тихо. Кирилл сидел на ковре спиной к ней, а Елена Дмитриевна поправляла на полке какую-то статуэтку. Что-то в этой идиллической картине было неправильным. Ольга сделала шаг вперёд и увидела это. Яркое, глянцевое пятно на фоне бежевого ковра. Обёртка. А в руках у Кирилла был маленький, надкусанный шоколадный батончик.
Время для Ольги остановилось. Весь мир сузился до этой обёртки с весёлыми мультяшными белками и крупной надписью «С цельным арахисом». Она не закричала. Она не бросилась к сыну. Холод, обжигающий, как сухой лёд, сковал её изнутри. Первым её движением было не обвинение, а спасение. Она в два шага пересекла комнату, вырвала батончик из рук опешившего Кирилла, пальцем проверила его рот, чтобы там не осталось ни крошки.
— Что это? — её голос был настолько тихим и безжизненным, что прозвучал страшнее любого крика.
Елена Дмитриевна обернулась. На её лице была маска невинного удивления, но глаза бегали.
— Оленька, ты что? Это просто шоколадка. Я принесла ему, он так просил…
— С арахисом, — Ольга подняла с пола обёртку и протянула её свекрови. Фантик лежал на её ладони, как улика в руке следователя. — Вы дали ему батончик с арахисом.
— Да что ты придумываешь! — Елена Дмитриевна попыталась возмутиться, но получалось плохо. — Обычный молочный шоколад. Я смотрела состав!
Ольга сделала шаг к ней. В её глазах не было ни страха, ни паники. Только выжженная дотла пустота и холодная, спокойная ярость. Она схватила свекровь за руку выше локтя. Её хватка была неожиданно сильной.
— Я своими глазами видела, как ты скормила моему ребёнку арахис! У него же анафилактический шок мог быть! Это вообще понимаешь, или тебе наплевать на внука?!
— Пусти меня! Ты с ума сошла! — зашипела в ответ Елена Дмитриевна, пытаясь вырвать руку. — Я ничего такого не делала! Это ты его своей химией пичкаешь, вот ему и плохо!
— Вон, — Ольга начала тащить её к выходу. Это была не драка. Это было уродливое, неуклюжее выдворение, лишённое всякого достоинства. Елена Дмитриевна упиралась, цеплялась за дверной косяк. Кирилл, испуганный этой непонятной и страшной борьбой двух самых близких ему женщин, тихо заплакал в углу.
— Ты пожалеешь об этом! Я расскажу всё Вите! Он увидит, какая ты ненормальная! — выкрикивала свекровь, теряя остатки самообладания.
— Убирайся из моего дома! Сейчас же! Чтобы я тебя здесь больше никогда не видела! — Ольга оттащила её руку от косяка и с силой толкнула в прихожую.
В этот самый момент в замке повернулся ключ, и дверь открылась. На пороге стоял Виктор. Он смотрел на них — на свою мать, прижатую к стене, с перекошенным от злобы лицом, и на свою жену, которая держала её за руку мёртвой хваткой, и в её глазах была убийственная решимость.
— Что здесь происходит?
Присутствие Виктора не разрядило обстановку, а, наоборот, сгустило её до предела. Он стоял на пороге, и его взгляд перемещался с перекошенного, злобно-оправдывающегося лица матери на белое, как полотно, лицо жены. Ольга разжала пальцы. Её миссия была выполнена: она поймала врага с поличным. Теперь слово было за мужем. Она молча отошла в сторону, подняла с пола обёртку и протянула её Виктору.
— Она дала ему это. Специально, — сказала Ольга. Голос её был ровным, без единой дрожащей ноты. Это был не крик о помощи, а констатация факта.
Виктор взял фантик. Его пальцы машинально разгладили помятую бумагу. Белки. Арахис. Он перевёл взгляд на мать.
— Мама?
Елена Дмитриевна поняла, что отпираться бессмысленно. И тогда, прижатая к стене неопровержимыми доказательствами, она сделала то, чего Ольга никак не могла ожидать. Она не стала извиняться или оправдываться. Она расправила плечи, и на её лице появилось выражение высокомерной правоты.
— Да, дала! — её голос зазвенел от праведного гнева. — И что с того? Я не травила его, Виктор, я его лечила! Лечила от этой вашей новомодной ерунды, которую вы называете аллергией!
Ольга и Виктор замерли, глядя на неё. Это было чудовищнее, чем простая халатность. Это было осознанное, спланированное действие.
— Ты хоть понимаешь, что ты несёшь? — Виктор шагнул к ней. — Какое лечение?
— Самое настоящее! — торжествующе заявила Елена Дмитриевна. — Я сорок лет преподавала химию, я знаю, как устроен организм, получше этих ваших врачей-недоучек! Это называется десенсибилизация! Введение микродоз аллергена для выработки иммунного ответа! Организм должен бороться, привыкать, а не прятаться от каждого орешка! Я давала ему совсем по чуть-чуть, чтобы выработать толерантность! Я спасала своего внука от того, чтобы он всю жизнь провёл в стерильном коконе, а вы устроили из этого трагедию!
Она говорила с гордостью, с уверенностью учёного, делящегося великим открытием с невежественной толпой. И в этот момент для Виктора всё встало на свои места. Вся мозаика сложилась. Мелкая сыпь. Отёкшие губы. Вызов скорой. Все клятвы и заверения матери. Это была не ошибка. Не недосмотр. Это была система. Холодный, чудовищный эксперимент, который его собственная мать ставила на его сыне, рискуя его жизнью ради подтверждения своей правоты.
Он не закричал. Его лицо не исказилось от гнева. Оно стало спокойным, почти непроницаемым. Он медленно прошёл мимо матери, словно её больше не существовало в комнате. Подошёл к плачущему Кириллу, поднял его на руки и крепко прижал к себе. Сын тут же уткнулся ему в плечо, его маленькое тело сотрясалось от всхлипов.
Успокоив сына, Виктор повернулся к матери. Он смотрел на неё долго, не мигая. Это был взгляд человека, который смотрит на совершенно незнакомого и очень опасного человека.
— Я всё понял, мама.
Его голос был таким же спокойным и от этого ещё более страшным. Он подошёл к вешалке, снял её пальто, взял её сумочку со стула. Протянул ей.
— Уходи.
Елена Дмитриевна опешила. Она ждала спора, криков, возможности доказать свою правоту. Но не этого ледяного приговора.
— Витя… ты не понимаешь… я же хотела как лучше…
— Я сказал, уходи, — повторил он, не повышая голоса. — Мы с Ольгой продаём эту квартиру. Мы переезжаем в другой город. Ты больше никогда не увидишь ни меня, ни её, ни Кирилла. Никогда.
Это было сказано не на эмоциях. Это был окончательный, обжалованию не подлежащий вердикт. Осознание начало доходить до Елены Дмитриевны. Её лицо из торжествующего стало растерянным, а затем испуганным.
— Но… Витя… я же твоя мать…
Он молча открыл входную дверь и шагнул в сторону, освобождая проход. Он не торопил её, но всё его существо излучало непреклонную волю. Елена Дмитриевна, ошеломлённая, попятилась в коридор, взяла из его рук свои вещи. Она хотела что-то сказать, но, встретившись с его мёртвым, чужим взглядом, осеклась.
Он не стал дожидаться, пока она выйдет на лестничную клетку. Он просто закрыл дверь. Не хлопнул. Медленно и аккуратно притворил створку, пока она не вошла в паз. Затем так же медленно повернул ключ в замке. Один оборот. Второй. Тихие, сухие щелчки прозвучали в наступившей тишине квартиры как выстрелы, навсегда отрезавшие часть их жизни…
