— Юль, ну прости. Давай всё забудем и попробуем сначала?
Голос Семёна, тихий и вкрадчивый, просочился сквозь уютный гул кофейни и лёг на плечи Юлии неприятной, липкой тяжестью. Она не вздрогнула, не обернулась резко. Она просто замерла, держа в руке чашку с остывающим капучино, на пенке которого ещё угадывался рисунок лебедя. Всего секунду назад этот лебедь был символом её маленького, личного праздника — первого спокойного утра за последние две недели. Теперь он казался насмешкой. Она медленно подняла глаза.
Он стоял у её столика, немного сутулясь, в той самой мятой куртке, которую она терпеть не могла. Взгляд побитой собаки, отработанный до совершенства, умоляюще смотрел на неё из-под насупленных бровей. Он выглядел так, будто не спал несколько ночей, и Юлия знала — это тоже часть представления. Семён всегда был хорошим актёром, особенно когда дело касалось его собственного комфорта.
— Семён, уходи, — сказала она ровно, без злости, но и без тени сочувствия. Голос её был низким и твёрдым, как камень на дне реки. Она поставила чашку на блюдце, звук фарфора о фарфор прозвучал в её ушах оглушительно громко.
— Юленька, ну не надо так, — он быстро опустился на стул напротив, не дожидаясь приглашения. Он вторгся в её пространство, в её островок спокойствия, и сразу попытался сделать его общим. — Я всё осознал. Я был неправ, вспылил. Но ведь у нас было столько хорошего. Помнишь поездку в Питер? Помнишь, как мы под дождём…
— Я помню, почему мы расстались, — отрезала она, глядя ему прямо в глаза. В её взгляде не было ненависти, только бездонная, холодная усталость. — И этого более чем достаточно. Уходи, пожалуйста. Я жду подругу.
Упоминание о подруге должно было его остановить, создать некую социальную преграду. Но Семён проигнорировал это. Он подался вперёд, положив локти на стол, и его голос стал ещё тише, ещё заговорщицки-интимнее.
— Да при чём тут подруга… Мы же родные люди. Ну куда я пойду? Ты же знаешь, у меня сейчас не очень с деньгами. Я у матери не могу, там её этот… Ты же знаешь.
И вот оно. Началось. Спектакль «я несчастный и потерянный» плавно перетекал в акт второй — «ты мне должна». Юлия почувствовала, как внутри у неё завязался тугой, ледяной узел. Она столько раз велась на это, столько раз позволяла его проблемам становиться её проблемами. Хватит.
— Это твои трудности, Семён. Не мои. Разбирайся с ними сам.
Его лицо на мгновение утратило страдальческое выражение. По нему пробежала тень настоящего, неподдельного раздражения. Маска треснула.
— Как это не твои? Мы же почти семья! Я всё для тебя делал! А теперь ты меня просто на улицу выкидываешь?
— Я тебя не выкидывала, — её терпение истончалось, как перетянутая нить. — Ты ушёл сам, после того как устроил скандал. И я тебя не зову обратно.
Он фыркнул, откинувшись на спинку стула. Взгляд побитой собаки окончательно исчез, уступив место требовательному, наглому выражению. Он оглядел кофейню, словно оценивая публику, перед которой сейчас развернётся его драма.
— Хорошо. Любовь прошла, я понял. Но по-человечески ты можешь поступить? Пусти меня хотя бы пожить. На время. Пока я что-нибудь не найду. Я же привык там, всё моё осталось…
Слово «привык» ударило Юлию, как пощёчина. Не «мне негде жить», не «помоги, пожалуйста», а «я привык». Его комфорт. Его удобство. Вот что было главным. Она посмотрела на его самодовольное лицо и поняла, что больше не чувствует ничего, кроме холодного, очищающего презрения. Она сделала глубокий вдох.
— Нет. Это моя квартира, Семён. И ты там больше жить не будешь. Это не обсуждается.
Юлино «нет» упало на стол между ними, как кусок льда. Оно не было громким, но в нём была абсолютная, несокрушимая плотность. Секунду Семён смотрел на неё, не моргая, и в его глазах что-то сдвинулось. Просительная мягкость схлынула, как мутная вода, обнажив твёрдое, уродливое дно из чистого негодования. Его лицо окаменело, превращаясь из просительного в откровенно злое. Он больше не сутулился. Он выпрямился, и его плечи расправились, наполняясь агрессией.
— То есть как это «нет»? — его голос потерял вкрадчивость и приобрёл металлические, визгливые нотки. Он говорил уже не ей, а на публику, на тех немногих посетителей, что сидели за соседними столиками. Две девушки хихикнули и тут же умолкли, поймав его взгляд. — Я тебе не чужой человек! Я жил там! Я вкладывался!
Юлия криво усмехнулась. Холодный узел внутри неё сменился горячей, злой волной. Она знала, что сейчас начнётся этот дешёвый, но громкий спектакль.
— Чем ты вкладывался, Семён? Пустыми бутылками из-под пива на балконе? Или своей гениальной идеей перекрасить стену в коридоре в ядовито-зелёный цвет?
Его лицо побагровело. Обвинение, облечённое в сарказм, ударило точнее, чем прямой упрёк. Он не мог его парировать, и от этого бессилия его злость начала выкипать наружу.
— Ах ты… — прошипел он, подаваясь всем телом вперёд через стол. — Да ты меня просто использовала! Тебе удобно было, что мужик в доме! Чтобы было кому лампочку вкрутить, мусор вынести! Чтобы не скучно было по вечерам! А как только я стал неудобен — всё, пошёл вон? Думаешь, я не имею никаких прав?
Он повысил голос на последней фразе, и теперь на них смотрел весь зал. Бариста за стойкой замер с питчером в руке. Тихая музыка, игравшая фоном, казалось, смолкла. Семён упивался этим вниманием. Он был в своей стихии — в центре скандала, где он мог разыграть карту оскорблённого и униженного мужчины.
Но Юлия больше не была благодарной зрительницей. Что-то в ней сломалось окончательно и бесповоротно. Вся та жалость, всё то терпение, что она копила годами, выгорели дотла, оставив после себя лишь твёрдую, как сталь, уверенность в своей правоте. Она поднялась, опираясь руками о стол. Её взгляд был прямым и уничтожающим.
— Я сказала: НЕТ! Ты больше жить в моей квартире не будешь! Мы с тобой не были женаты, так что и делить нам нечего, а своими требованиями по моей квартире можешь утереться, дорогой мой!
Это было публичное унижение. Окончательное. Он увидел это в глазах людей вокруг — не сочувствие к нему, а злорадное любопытство и презрение. И он взорвался. Не криком, а действием. С глухим, животным рыком он ударил кулаком по маленькому кофейному столику. Удар был нанесён со всей силы. Хлипкая конструкция не выдержала. Столешница накренилась, и всё, что на ней стояло — чашки, блюдца, сахарница — с грохотом полетело на пол. Осколки фарфора и брызги недопитого кофе разлетелись в стороны. Юлия инстинктивно отшатнулась, вскакивая на ноги. В следующий миг Семён, обойдя опрокинутый стол, шагнул к ней и с силой толкнул её обеими руками в грудь. Она не удержалась на ногах и рухнула обратно на мягкий диванчик, больно ударившись спиной. Он навис над ней, его лицо было искажено гримасой чистой, незамутнённой ярости. В этот момент от соседнего столика бесшумно поднялись двое крепких парней.
Двое парней поднялись не резко, не с криком, а как-то буднично, почти лениво, словно потянулись после долгого сидения. Но в этом движении была слаженность и угроза, как в работе хорошо смазанного механизма. Один был повыше, с коротко стриженным затылком и широченными плечами, которые, казалось, не помещались в его клетчатой рубашке. Второй — чуть пониже, но плотный, коренастый, с лицом, которое не выражало ничего, кроме спокойной, скучающей уверенности. Они не сказали ни слова. Они просто сделали шаг от своего столика, и этот синхронный, безмолвный шаг мгновенно сместил центр тяжести всей кофейни.
Семён, нависавший над Юлией, всё ещё не видел их. Вся его вселенная сузилась до лица женщины, которая посмела его унизить. Его губы кривились в беззвучном ругательстве, глаза горели лихорадочным, нездоровым огнём. Он уже открыл рот, чтобы выплеснуть новую порцию яда, но что-то заставило его замереть. Не звук, а изменившийся воздух. Он почувствовал на себе чужое внимание — плотное, тяжёлое, лишённое любопытства. Это был взгляд хищников, оценивающих добычу.
Он медленно, почти неохотно повернул голову. И застыл. Багровая ярость, заливавшая его лицо, начала отступать, как прилив, оставляя после себя бледную, грязноватую полосу страха. Он увидел их. Они не шли быстро. Они двигались неспешно, но неотвратимо, сокращая расстояние, и их тяжёлая, уверенная поступь глухо отдавалась в воцарившейся тишине. Они не смотрели на Юлию. Их взгляды были прикованы к нему.
В одну секунду вся его напускная бравада, вся его истеричная агрессия испарились. Он перестал быть оскорблённым мужчиной, отстаивающим свои права. Он стал тем, кем был на самом деле — мелким, трусливым скандалистом, который нарвался на силу, превосходящую его собственную. Его тело инстинктивно отреагировало раньше, чем мозг. Он отшатнулся от дивана, на котором сидела Юлия, сделав шаг назад, споткнулся об ножку опрокинутого стола и едва не упал.
Парни остановились в паре метров от него, перекрывая путь к отступлению. Они по-прежнему молчали. И это молчание было страшнее любого крика. Оно было обещанием. Тот, что повыше, просто скрестил руки на мощной груди. Второй чуть качнулся с пятки на носок, словно разминаясь. Простое движение, но в нём было столько неприкрытой угрозы, что у Семёна по спине пробежал холодный пот. Он был в ловушке.
Его взгляд метнулся по залу. На него смотрели все. Девушки, бариста, пожилая пара у окна. В их глазах он не увидел ни поддержки, ни сочувствия. Только холодное, брезгливое осуждение. Он был жалок. И он это понял. В последней отчаянной попытке сохранить лицо он бросил на Юлию взгляд, в котором уже не было гнева — только концентрированная, бессильная ненависть. Это был взгляд проигравшего, который клянётся отомстить.
А потом он рванулся. Не к выходу, а в сторону, к проходу между столиками. Он толкнул стул, который с грохотом упал, зацепил плечом какого-то парня, не извинившись, и, растолкав ошеломлённых посетителей у самой двери, вывалился на улицу. Он не обернулся. Просто исчез, растворился в городском шуме, как растворяется в воде грязь.
В кофейне повисла оглушительная, вязкая тишина. Потом кто-то неловко кашлянул. Парни, так и не произнеся ни слова, переглянулись, кивнули друг другу и так же молча вернулись за свой столик. Спектакль был окончен. Юлия сидела на диване, глядя на беспорядок на полу — на осколки фарфора, на тёмное пятно кофе, расползающееся по светлому ламинату. Она не чувствовала ни облегчения, ни страха. Только ледяную, пронзительную ясность. Только что она увидела не просто злого или обиженного человека. Она увидела его истинную, гнилую суть. И она поняла, что его позорное бегство — это не конец. Это было лишь предисловие.
Юлия вернулась в квартиру, и знакомое пространство встретило её не уютом, а гулкой пустотой, наполненной эхом недавнего скандала. Она не стала включать яркий свет, ограничившись торшером в углу гостиной, который отбрасывал длинные, спокойные тени. Воздух был неподвижен. Она действовала без суеты, с холодной, методичной точностью хирурга, готовящего операционную. Она не собирала его вещи, разбросанные по углам, — это было бы проявлением эмоций, диалогом с прошлым. Она лишь взяла одну спортивную сумку, ту, с которой он когда-то пришёл, и швырнула в неё пару его футболок с кресла и зубную щётку из стакана в ванной. Большего он не заслуживал.
Затем она позвонила. Разговор был коротким, состоящим из сухих фактов и адреса. И стала ждать. Спокойствие, окутавшее её, не было обманчивым. Это была не апатия, а концентрация. Словно после долгой болезни наступил кризис, и она точно знала, что либо сейчас она вырежет эту заразу окончательно, либо та пожрёт её целиком.
Когда в дверь постучали, она не вздрогнула. Стук был не его — не тот истеричный, барабанный бой, к которому она готовилась. Этот был уверенным и коротким. Она открыла и без лишних слов впустила внутрь тех самых парней из кофейни. Её брат, Олег — тот, что повыше, с широченными плечами, — и его друг Антон. Они вошли, молча кивнув. Олег окинул взглядом комнату и сел в кресло. Антон остался стоять у стены, прислонившись к ней плечом, и его неподвижность создавала в пространстве точку абсолютного напряжения. Они не задавали вопросов. Они всё поняли ещё в кафе.
Прошло не больше двадцати минут, прежде чем на лестничной клетке раздались тяжёлые, быстрые шаги, а затем в дверь ударили. Не постучали — ударили кулаком, один раз, сильно, чтобы дерево загудело.
— Юля, открой! Я знаю, что ты там!
Его голос был другим. Ни капли заискивания. Хриплый, сдавленный яростью, голос человека, доведённого до предела собственного ничтожества. Юлия посмотрела на Олега. Тот едва заметно кивнул. Она подошла к двери.
— Уходи, Семён. Тебе здесь больше нечего делать.
— Открой дверь, я сказал! — за дверью послышалась возня, он дёрнул ручку. — Я свои вещи заберу! Ты не имеешь права!
— У тебя нет здесь вещей, — её голос звучал ровно, как у диктора, зачитывающего сводку погоды. За дверью раздался глухой рык, и в неё снова ударили. Раз, другой. Штукатурка рядом с косяком посыпалась на пол мелкой крошкой. — Ты пожалеешь об этом, дрянь! Я эту дверь выломаю!
В этот момент Антон отделился от стены. Олег поднялся из кресла. Юлия медленно, с демонстративным спокойствием, повернула ключ в замке и распахнула дверь. Семён стоял на пороге, занеся кулак для нового удара. Его лицо было перекошено от злобы. Увидев её, он на секунду замер, а потом его взгляд скользнул за её спину и наткнулся на две неподвижные фигуры. Его занесённая рука бессильно опала. Вся его ярость, весь его гонор схлопнулись в одно мгновение, оставив на лице лишь растерянность и животный, первобытный страх. Он понял, что снова попал в ту же ловушку.
Олег сделал шаг вперёд. Он не замахивался, не кричал. Он просто схватил Семёна за ворот куртки мёртвой хваткой и рывком выдернул его с порога на лестничную клетку. Семён захрипел, его ноги оторвались от пола. Олег, не прилагая видимых усилий, развернул его и с силой впечатал в противоположную стену. Глухой удар тела о бетон разнёсся по подъезду. Семён сполз по стене, хватая ртом воздух.
Антон вышел из квартиры, в его руке была та самая спортивная сумка. Он небрежно, словно выкидывая мусор, бросил её на пол рядом со скрюченной фигурой Семёна. Затем он наклонился, его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица бывшего парня Юлии.
— Ещё раз увидим тебя рядом с этим домом или рядом с ней, — проговорил Антон тихо, но так, что каждое слово впивалось в мозг, — мы тебе не руки, мы тебе ноги сломаем. И это не угроза. Это просто план наших дальнейших действий. Понял?
Семён, не в силах говорить, судорожно закивал. Олег разжал пальцы. Семён, спотыкаясь и кашляя, подхватил свою сумку и, не оглядываясь, бросился вниз по лестнице. Его торопливые, панические шаги быстро затихли внизу. Олег и Антон молча смотрели ему вслед. Затем Олег повернулся и закрыл дверь. Щёлкнул замок. Юлия стояла посреди комнаты и смотрела на стену, за которой только что исчезло её прошлое. В её душе не было ни радости, ни облегчения. Было только ощущение порядка. Чистое, холодное, как хирургический инструмент, чувство правильно выполненной работы. Санитарная обработка была завершена…
