— Кир, ну открой же ты нормально, чего ты, — голос Стёпы за дверью был нарочито бодрым, но в нём уже проскальзывали нотки нетерпения, словно он ожидал, что дверь распахнётся сама собой от звука его голоса.
Кира повернула последний из двух замков. Её движения были выверенными и экономными, как у человека, привыкшего к порядку во всём. Она потянула на себя тяжёлую дверь, и свет из прихожей упал на лестничную клетку, выхватив из полумрака три фигуры. Степан, её муж, стоял впереди, растянув губы в натянутой, умоляющей улыбке. А за его спиной, цепляясь за штанины его джинсов, прятались двое. Мальчик и девочка. Пять и семь лет. Его дети. За их плечами висели нелепые плюшевые рюкзаки в виде ярко-зелёных динозавров с глупыми пластиковыми глазами. Дети смотрели на неё снизу вверх, настороженно и немного испуганно, как лесные зверьки, внезапно ослеплённые светом фар.
Лицо Киры не дрогнуло. Ни один мускул не выдал ни удивления, ни раздражения, ни тем более радости. Она просто смотрела на них. Её взгляд скользнул по усталому лицу Степана, по сбившимся волосам девочки, по пятну от шоколада на щеке мальчика и вернулся к мужу. Она не сдвинулась с места, её ладонь легла на дверной косяк, превращая её тело в живой барьер.
— Мы договаривались, Стёпа, — сказала она. Голос был ровным и тихим, но в звенящей акустике пустого подъезда он прозвучал оглушительно, как удар молотка по наковальне.
— Да пусти ты, на площадке не будем стоять, — он сделал попытку протиснуться мимо неё, инстинктивно прикрываясь детьми. — Кир, войди в положение. Всего на неделю. Её срочно отправили… Ну, отпуск у неё неожиданный. С мужиком своим новым. Куда мне их? Бабка в деревне, сама знаешь.
Он говорил быстро, сбивчиво, как провинившийся школьник, который заранее заготовил неубедительную ложь. Он избегал смотреть ей в глаза, его взгляд метался по её плечу, по стене за её спиной, куда угодно. Он пытался просочиться, пролезть в её мир, уверенный, что его жалкий вид и наличие двух маленьких заложников обстоятельств должны размягчить её, заставить уступить. Это всегда работало с другими.
Но Кира не сдвинулась ни на миллиметр. Её рука по-прежнему упиралась в косяк. Её квартира, её крепость, пахла озоном после работы увлажнителя и едва уловимым ароматом кофейных зёрен. Этот запах чистоты и порядка был полной противоположностью тому хаосу, что стоял сейчас на пороге.
— Твоё положение не меняет нашего уговора, — отчеканила она, разделяя слова. — Когда мы съезжались, это было первое и главное условие. Ты помнишь его?
Степан остановился. Его лицо начало медленно наливаться краской. Улыбка сползла, обнажив оскал раздражения. Он наконец поднял на неё глаза, и в них плескалась уже не просьба, а откровенная злость. Он не ожидал такого сопротивления. Он думал, что приведёт детей, поставит её перед фактом, и она, поворчав для приличия, смирится.
— Да что с тобой не так? Ты бессердечная, что ли? — зашипел он, понижая голос, чтобы дети не расслышали всей ярости. — Это же дети! Мои дети! Они что, прокажённые? Ты посмотри на них!
Он дёрнул за руку мальчика, выставляя его вперёд. Мальчишка испуганно вжал голову в плечи. Кира перевела на него свой спокойный, изучающий взгляд. Она не видела ребёнка. Она видела нарушение договора. Видела грязь на ботинках, которая неминуемо окажется на её светлом паркете. Видела липкие пальцы на стеклянных поверхностях. Видела шум, беспорядок и чужое присутствие там, где ему не было места.
— Они — не моя проблема. Они — следствие твоего прошлого, с которым ты обещал разобраться до того, как войти в мою жизнь, — произнесла она всё тем же спокойным тоном. — Ты нарушил слово.
— Я нарушил слово? — он почти задыхался от возмущения. — Да ты… ты просто ненормальная! Живёшь в своей стерильной коробке, как кукла! В тебе есть хоть что-то человеческое?!
Он сделал ещё один шаг вперёд, его плечо почти коснулось её. Он рассчитывал, что она отшатнётся, уступит физическому напору. Но она осталась неподвижна, как скала. И в этот момент, глядя ему прямо в глаза, она произнесла фразу, которая стала точкой невозврата.
— Я сказала: нет! Твои детки тут ни на минуту не останутся, Стёпа, и мы с тобой об этом говорили, когда съезжались! У меня тут не детский сад, вези их к их мамаше, к бабушке, куда угодно, но тут, чтобы их не было! А теперь уходи!
Степан замер, глядя на её непроницаемое лицо. Он ожидал чего угодно: криков, упрёков, может быть, даже слёз. Но этот ледяной, абсолютно спокойный отказ обезоруживал и злил одновременно. Он привык, что женскими эмоциями можно управлять, давить на них, играть, как на музыкальном инструменте. Но перед ним была не скрипка, а монолитная гранитная плита. На секунду в его глазах промелькнула растерянность, но она тут же сменилась презрительной ухмылкой. Он решил, что это просто поза, женская игра, которую нужно перетерпеть.
— Хорошо. Как скажешь, — он пожал плечами, делая вид, что уступает. — Постоим тут. На коврике. Подождём, пока твоё ледяное сердце оттает.
И, не говоря больше ни слова, он медленно, демонстративно опустился на пол прямо перед её дверью. Он сел на дешёвый придверный коврик с надписью «Welcome», который казался верхом издевательства в данной ситуации. Он расстегнул куртку и притянул к себе детей, усаживая их по обе стороны от себя. Девочка послушно прижалась к его боку, а мальчик продолжал смотреть на Киру с немым укором. Их зелёные рюкзаки-динозавры съехали набок, придавая всей сцене вид трагикомического спектакля.
Кира смотрела на этот перформанс без малейшего интереса. Она видела его насквозь: жалкую попытку вызвать в ней чувство вины, разыграть драму для неё и, возможно, для гипотетических соседей, которые могли бы выйти на шум. Она не стала ничего говорить. Она просто сделала шаг назад, вглубь своей квартиры, и плавно закрыла дверь. Не хлопнула, не заперла с грохотом. Дверь закрылась мягко, с глухим, уверенным щелчком дорогого замка. Звук был окончательным и бесповоротным.
Оказавшись в тишине своей идеальной прихожей, она на мгновение замерла, прислушиваясь. Снаружи, сквозь толщу двери, доносилось невнятное бормотание — Степан что-то говорил детям. Она могла бы подойти к глазку, посмотреть на них, но это означало бы проявить интерес. Это означало бы, что его осада работает. Вместо этого она молча сняла с себя домашний кардиган, аккуратно повесила его на плечики в шкафу и прошла на кухню.
Её движения были размеренными и спокойными. Она открыла шкафчик, достала пачку свежеобжаренных зёрен, насыпала их в кофемолку. Жужжание ножей наполнило кухню, перекрывая любые звуки извне. Затем она засыпала свежий порошок в рожок кофемашины, спрессовала его темпером с выверенным усилием и установила на место. Нажала кнопку. Через несколько секунд густой, терпкий аромат арабики начал расползаться по квартире, вытесняя собой даже намёк на чужое, нервное присутствие за дверью. Это был её мир, её запах, её правила.
Тем временем на лестничной клетке Степан перешёл ко второй части своего плана.
— Вот, возьми, солнышко, попей сока, — сказал он нарочито громко, чтобы Кира точно услышала. Раздался характерный хруст протыкаемой фольги на маленькой упаковке. — И печеньку съешь. Тётя Кира, наверное, очень устала на работе, ей нужно немного подумать. Мы её не будем торопить, правда? Мы хорошие, мы умеем ждать.
Он гладил дочь по голове, продолжая свой монолог, адресованный не детям, а двери. Он пытался пробить её броню, заставить её почувствовать себя чудовищем, которое морит голодом и холодом невинных детей на пороге. Он был уверен, что любая нормальная женщина уже давно бы сдалась, распахнула дверь и зарыдала от раскаяния.
А Кира, стоявшая у окна на кухне с чашкой горячего эспрессо в руках, взяла свой планшет. Она включила музыку. Негромко. Спокойный, медитативный эмбиент заполнил квартиру едва слышной, обволакивающей звуковой волной. Эта музыка не заглушала звуки из подъезда полностью, но превращала их в далёкий, незначительный фон, как шум проезжающих за окном машин. Она сделала маленький глоток кофе, чувствуя, как горечь и тепло растекаются по телу, приводя мысли в идеальный порядок.
Затем она поставила чашку на стол, взяла телефон и набрала номер.
— Алло, Лена? Привет. Да, это я. Слушай, у меня планы на вечер внезапно освободились. Как насчёт того ресторана, в который мы хотели сходить? Да, сегодня. Думаю, часам к восьми я буду готова. Отлично. Тогда до вечера.
Она говорила спокойно, даже весело. Она не повышала голос, зная, что этого не требуется. Стена и так всё услышит. Она положила телефон на стол и сделала ещё один глоток кофе. Осада провалилась, даже не начавшись. Он сидел там, в подъезде, пытаясь давить на её эмоции, а она в это время планировала свой вечер, в котором для него, его детей и его проблем уже не было места. Она просто выключила его из своей реальности.
Прошло не меньше часа. Музыка в квартире сменилась тишиной, а затем — ровным гулом работающего робота-пылесоса. Снаружи, на лестничной клетке, тоже стало тихо. Представление для одного зрителя, очевидно, выдохлось. Степан понял, что его пассивная осада провалилась с оглушительным треском. Чувство вины в Кире не проснулось, соседи не вышли осуждать её, а дети начали откровенно ныть и проситься в туалет. Его план, казавшийся ему таким хитрым, на деле оказался глупой и унизительной пантомимой.
Раздался резкий, требовательный стук в дверь. Уже не просьба, а приказ.
— Кира, открой! Я знаю, что ты там! Хватит играть в молчанку, мне нужно забрать свои вещи!
Голос был уже другим. В нём не было ни заискивающей просьбы, ни театрального страдания. Только голая, неприкрытая злость, смешанная с унижением. Кира выключила пылесос. В наступившей тишине стук прозвучал ещё громче и отчаяннее. Она подошла к двери и снова открыла её.
Степан стоял на пороге один. Дети сидели поодаль на ступеньках, уткнувшись в телефоны. Его лицо было багровым, челюсти плотно сжаты. Он выглядел как человек, который только что проиграл важный бой и теперь искал возможность отыграться хотя бы в мелочах.
— Пусти. Я заберу кое-что, — процедил он сквозь зубы.
— Ты войдёшь один, — ровным тоном ответила Кира, снова преграждая ему путь. — Они остаются здесь. Это займёт не больше десяти минут.
Это было последней каплей. Его унизили, проигнорировали, а теперь ещё и ставили условия на пороге его собственного, как он считал, дома. Но он видел её взгляд и понимал, что спорить бесполезно. Это было не предложение, а приговор.
— Ждите здесь, я быстро, — буркнул он детям, не глядя на них, и шагнул через порог.
Он вошёл в квартиру с нарочитой небрежностью. Грязные от уличной слякоти подошвы его ботинок оставили на безупречно светлом ламинате в прихожей уродливые, тающие разводы. Это был первый акт мелкого саботажа. Он бросил взгляд на Киру, ожидая гневной реакции, но она лишь молча, без единого слова, взяла из шкафа белую тряпку и одним движением стёрла грязный след. Это обезоружило его больше, чем любой крик.
Он прошёл в спальню. Их общую спальню. Кира следовала за ним на расстоянии нескольких шагов, её молчаливое присутствие давило на него, как тяжёлый пресс. Он рывком распахнул дверцу шкафа, где висели его рубашки и пара костюмов. Вместо того чтобы аккуратно снять их с вешалок, он начал срывать их, комкая и швыряя в спортивную сумку, которую вытащил с верхней полки. Одна из вешалок упала на пол с резким стуком. Кира спокойно подняла её и повесила на место.
Его руки дрожали от бессильной ярости. Он выдвинул ящик комода, где лежали его футболки и бельё, и начал выгребать их оттуда, не складывая. Пара носков упала на пол. Он сделал вид, что не заметил. Кира наклонилась, подняла их и аккуратно положила сверху на кучу вещей в его сумке. Каждое её действие было выверенным, спокойным и абсолютно безэмоциональным. Она не ругалась, не упрекала. Она просто методично устраняла тот мелкий хаос, который он так старательно пытался создать. Она не давала ему ни единого шанса почувствовать, что его действия имеют хоть какой-то эффект.
Наконец, сумка была набита. Он застегнул молнию с таким усилием, что она едва не разошлась. Он схватил сумку и пошёл к выходу, намеренно задев плечом стопку журналов на консоли в прихожей. Журналы с шелестом посыпались на пол веером. Он даже не обернулся.
А Кира, прежде чем закрыть за ним дверь, просто присела и начала собирать их, складывая в идеальную ровную стопку.
Он уже стоял на пороге, готовый уйти. Он проиграл по всем фронтам. Его манипуляция провалилась. Его мелкая месть была нейтрализована. Он был выпотрошен и унижен. И в этот момент, глядя на её спину, на то, как она спокойно наводит порядок, в нём вскипела вся накопленная злость.
— Довольна? — выплюнул он. — Выгнала всех. Сиди теперь одна в своём стерильном музее. Обнимайся со своими тряпками. Пустое место.
Она выпрямилась, положила стопку журналов на место и повернулась к нему. Её лицо было абсолютно спокойным. Она посмотрела ему прямо в глаза, и её тихий голос прозвучал как окончательный вердикт.
Её взгляд опустился на его сумку, а затем на мокрый след у порога, который он оставил, когда разворачивался. Она дала ему понять, что он и его вещи — это и есть мусор, который она только что вычистила из своей жизни.
Последние слова Степана, брошенные в спину, не задели Киру. Они были как камни, брошенные в глубокий колодец — глухой всплеск где-то далеко внизу, не способный возмутить гладь воды на поверхности. Она слышала их, но не чувствовала. Для неё это был просто шум, предсмертные конвульсии чего-то, что уже было мертво. Она закрыла за ним дверь, на этот раз повернув оба замка. Один щелчок, второй. Механизмы сработали чётко и слаженно. Периметр был восстановлен.
Она на мгновение прислонилась спиной к прохладной поверхности двери, но не от слабости. Это было движение собственника, проверяющего надёжность своей крепостной стены. Она не стала смотреть в глазок. Ей было абсолютно всё равно, что он делает там, на лестничной клетке — кричит ли он, плачет или проклинает её. Он был снаружи. Этого было достаточно.
Кира прошла в гостиную, взяла телефон и сделала первый звонок.
— Здравствуйте. Клининговая компания? Мне нужна генеральная уборка с дезинфекцией. Да, сегодня. Чем скорее, тем лучше. Адрес диктую…
Затем она набрала второй номер.
— Алло, служба вскрытия и замены замков? Добрый день. Мне необходимо срочно поменять личинку во входной двери. Прямо сейчас. Да, я дома, документы на квартиру на руках. Сколько будет стоить срочный вызов мастера? Поняла. Жду.
Положив телефон, она прошла в ванную, включила воду и вымыла руки. Тщательно, до скрипа, смывая с себя невидимые следы чужого присутствия. Весь этот день, с самого первого момента, как она открыла дверь, ощущался как вторжение, как инфекция, которую необходимо было локализовать и уничтожить. И она действовала как хирург — быстро, точно и без сантиментов.
Степан тем временем вёз детей в машине. Он ехал быстро, резко перестраиваясь из ряда в ряд. Мальчик и девочка молчали на заднем сиденье, чувствуя грозовую атмосферу. Его трясло от унижения. Он прокручивал в голове каждую сцену, каждое её слово, каждое спокойное движение. Он не мог поверить, что его, мужчину, главу семьи, выставили за дверь, как нашкодившего щенка. В его голове уже зрел план мести. Он думал, что она просто играет, что это её способ показать характер. «Ничего, — думал он, — остынет. Посидит одна в своей клетке, поймёт, что без меня она — никто. Я вернусь через пару часов, может, завтра. И мы поговорим. По-другому. Я ей объясню, как должна вести себя нормальная жена». Эта мысль придавала ему сил. Он высадил детей у своей сестры, наскоро объяснив ситуацию и пообещав всё решить, а сам поехал в ближайший бар. Ему нужно было выпить.
Прошло около трёх часов. Мастер по замкам уже ушёл, оставив после себя едва уловимый запах машинного масла и новый комплект ключей на кухонном столе. Клининговая бригада работала слаженно и быстро, как отряд спецназа, зачищающий территорию. Квартира снова сияла стерильной чистотой, пахла лимоном и свежестью. Кира расплатилась, и за последним сотрудником закрылась дверь. Она была одна. В своей тишине. В своём порядке. Она переоделась, сделала лёгкий макияж и взглянула на часы. Скоро нужно было выезжать в ресторан.
Степан, выпив пару стаканов виски для храбрости, решил, что пора возвращаться. Он не собирался устраивать скандал. Он придумал идеальный предлог. Он «забыл» зарядное устройство от ноутбука. Это позволит ему войти, оценить обстановку, увидеть её раскаяние и, может быть, даже великодушно остаться. Он подъехал к дому, уверенно вышел из машины и поднялся на свой этаж. Он был спокоен. Он шёл не просить, он шёл возвращать своё.
Он подошёл к двери и без стука достал свой ключ. Тот самый ключ, которым он открывал эту дверь сотни раз. Он вставил его в замочную скважину. Привычное движение. Но ключ вошёл не до конца и упёрся во что-то с глухим металлическим скрежетом. Степан нахмурился. Подумал, что вставил не той стороной. Вытащил, перевернул, попробовал снова. Тот же результат. Ключ не шёл.
Он попробовал ещё раз, уже с силой, пытаясь провернуть его. Никакого эффекта. Замок не поддавался. Внутри что-то было не так. Он нажал на ручку. Ручка двигалась вхолостую. Он дёрнул её раз, другой. Дверь стояла монолитно. И тогда до него начало доходить. Медленно, как ледяная вода, заполняющая лёгкие.
Он прижался ухом к двери. Ни звука. Ни музыки, ни шагов, ни голосов. Абсолютная, мёртвая тишина. Это было хуже, чем крики. Это было полное, тотальное игнорирование. Он больше не был частью того, что происходило за этой дверью. Он стал внешним шумом.
Степан отступил на шаг, глядя на гладкую, безразличную поверхность двери. На ручку. На замочную скважину, которая только что отвергла его ключ. И в этот момент он понял всю глубину произошедшего. Пока он ехал, пока пил виски и строил планы своего триумфального возвращения, она не плакала и не ждала. Она действовала. Она просто вычеркнула его. Заменила замок. Стерла его, как случайную помарку на чистом листе. Он остался стоять на лестничной клетке, один, с бесполезным куском металла в руке, глядя на дверь, которая больше никогда для него не откроется. Это был конец. Безмолвный, окончательный и беспощадный…
