В тот вечер я вернулась домой совершенно без сил. День выдался трудным: с утра помогала дочери с внуками — близнецы в свои пять лет были настоящим ураганом энергии — а потом ещё пришлось тащиться через весь город с тяжеленными пакетами. Сумки оттягивали руки, плечи ныли, а в висках стучала тупая боль.
Едва переступив порог квартиры, я почувствовала знакомое напряжение, разлитое в воздухе. Оно всегда появлялось, когда Валентина Михайловна, мать моего мужа, оставалась у нас дольше, чем на пару дней. Вот и сейчас — третья неделя пошла, как она гостит. Сначала говорила — на три дня, потом на неделю… теперь вот решила задержаться «ещё немножко».
— Ириночка! — донеслось с кухни. — Ты вернулась наконец-то! А я уже заждалась.
Я глубоко вздохнула, пытаясь собраться с силами, и прошла на кухню. Валентина Михайловна сидела за столом, перелистывая старый журнал. На плите — ни кастрюли, ни сковородки. Обеденный стол пуст. Свекровь подняла на меня глаза, в которых читалось нетерпение.
— Ириночка, я так проголодалась. Ты ведь приготовишь что-нибудь вкусненькое?
Я молча поставила тяжёлые пакеты на стол. Продукты высыпались, апельсин покатился по столу и упал на пол. Руки дрожали от усталости.
— А где Николай? — спросила я, хотя уже знала ответ.
— Да где ж ему быть, — махнула рукой свекровь. — Футбол смотрит. Я уж не стала его отвлекать.
Разумеется. Николай в своём репертуаре — сидит перед телевизором, уткнувшись в очередной матч, пока я разрываюсь между работой, дочкой с внуками и домашними делами. А теперь ещё и его мать…
Я прошла в гостиную. Муж действительно сидел в кресле, полностью поглощённый игрой. На журнальном столике — открытая пачка чипсов и банка пива. Он даже не повернул головы, когда я вошла.
— Коля, — позвала я, стараясь говорить спокойно.
— М-м-м? — отозвался он, не отрывая взгляда от экрана.
— Твоя мама голодная. Сидит на кухне, ждёт обеда.
— Угу, — кивнул он, по-прежнему глядя в телевизор. И вдруг, как будто вспомнив что-то, повернулся ко мне: — Слушай, может, сваришь ей супчик? Она любит твой куриный суп с лапшой.
Что-то внутри меня переклинило. Может, это была усталость последних недель. Или постоянное напряжение от присутствия свекрови. Или равнодушие мужа. Но я почувствовала, как внутри поднимается волна возмущения, которую уже невозможно сдержать.
— Я не собираюсь проводить свои вечера у плиты ради твоей мамы, — сказала я с таким напором, что сама удивилась силе своего голоса.
Николай наконец оторвался от телевизора и уставился на меня с выражением полного недоумения.
— Что?
— То, что слышал. Я с ног валюсь от усталости. Весь день на бегу. А твоя мать сидит здесь уже три недели и не сделала ничего, кроме как переложила все заботы о себе на мои плечи.
Из кухни донёсся звук отодвигаемого стула. Я знала, что Валентина Михайловна всё слышит, но меня это уже не волновало.
— Ир, ну что ты завелась? — Николай поставил банку пива на столик. — Мама же пожилой человек. Ей тяжело…
— А мне не тяжело? — я повысила голос. — Мне сорок восемь, а не восемнадцать. У меня спина отваливается, ноги гудят. Я работаю полный день, помогаю нашей дочери с детьми, а потом ещё должна обслуживать твою мать, которая вполне способна и сама что-то приготовить?
— Не кричи на меня, — нахмурился Николай. — Что с тобой происходит? Где твоё уважение к старшим?
— А где твоё уважение ко мне? — я уже не сдерживала эмоций. — Почему я должна угождать твоей матери? Почему ты сам не приготовишь ей суп, если так беспокоишься?
В дверях гостиной появилась Валентина Михайловна. Лицо её было бледным, губы сжаты в тонкую нитку.
— Не нужно мне никакого супа, — проговорила она дрожащим голосом. — Не буду я объедать чужой дом. Обойдусь чаем.
Она повернулась и медленно пошла в комнату, которую мы ей выделили. Её плечи поникли, спина сгорбилась ещё сильнее.
Николай бросил на меня уничтожающий взгляд и поднялся с кресла.
— Мама, подожди! — он поспешил за ней. — Ирина не это имела в виду…
Я осталась стоять посреди гостиной, чувствуя себя одновременно виноватой и разъярённой. Внутри всё кипело. Неужели я действительно сказала это вслух? Неужели я наконец высказала то, что копилось во мне все эти годы?
Через несколько минут Николай вернулся. Лицо его выражало холодную сдержанность.
— Она расстроена, — сказал он. — Заперлась в комнате.
— Коля…
— Нет, ты послушай, — он перебил меня. — Это моя мать. Ей семьдесят два года. У неё артрит, давление, сердце пошаливает. И ты устраиваешь сцену из-за какого-то супа?
— Это не из-за супа! — я всплеснула руками. — Дело не в супе, а в отношении! В том, что я превратилась в прислугу в собственном доме. В том, что ты и твоя мать воспринимаете как должное, что я должна обо всех заботиться!
— А это разве не нормально для женщины? Заботиться о семье?
Я посмотрела на него как на чужого человека. Двадцать шесть лет брака, а мы будто говорили на разных языках.
— Семья — это когда все заботятся друг о друге, Коля. Не только я обо всех, но и все обо мне тоже.
Он покачал головой.
— Ты просто устала. Иди отдохни. Я сам что-нибудь сделаю маме на ужин.
Но я уже не могла остановиться. Слишком долго я молчала.
— И ещё одно, — сказала я. — Мы не обсуждали, что твоя мама будет жить у нас постоянно. Она приехала погостить на пару дней. Прошло уже три недели. Когда она собирается возвращаться домой?
Николай отвёл глаза.
— Она говорит, что в её квартире холодно. Батареи еле тёплые…
— У всех холодные батареи, Коля! Это не повод переезжать к детям без приглашения и на неопределённый срок!
— Нет, ты послушай… — он замялся. — Мама думает… мы думаем, что ей лучше пожить у нас. Ну, не месяц-два, а… вообще.
Я замерла.
— Что значит «вообще»?
— Ей тяжело одной, Ира. Она в последнее время часто падает. Боится, что упадёт и никто не поможет. И вообще… со здоровьем неважно…
— И вы решили это между собой? Даже не посоветовавшись со мной?
— Я хотел сказать тебе… — он развёл руками. — Но ты вечно занята, раздражена…
Я почувствовала, как внутри что-то обрывается. Столько лет вместе, столько пережито, а он не счёл нужным обсудить со мной такое важное решение.
— Знаешь что, — сказала я, внезапно ощутив странное спокойствие. — Я пойду к Маше. Переночую у дочери. А вы тут побудьте вдвоём. Может, это даже к лучшему.
— Ира, ну что за детский сад…
Я не слушала. Пошла в спальню, достала небольшую сумку и стала собирать самое необходимое — смену белья, зубную щётку, крем для лица.
— Ты серьёзно собралась уходить? — Николай стоял в дверях, не веря своим глазам.
— Абсолютно.
— А как же мама? Она без тебя не справится.
— А со мной, значит, справится? — я бросила в сумку расчёску. — Вот и проверим. Может, ты наконец поймёшь, каково это — ухаживать за пожилым человеком, который считает это твоей обязанностью.
Николай покачал головой.
— Я тебя не узнаю. Это на тебя не похоже.
— Знаешь, Коля, — я застегнула сумку, — я сама себя не узнаю. Но, может быть, это и к лучшему. Может, пора было перестать быть удобной для всех Ириной и начать думать о себе.
— Не говори глупостей. Куда ты пойдёшь на ночь глядя?
— К дочери. Она будет рада. По крайней мере, наша Маша всегда ценила мою помощь.
Я взяла сумку и вышла из спальни. Проходя мимо комнаты свекрови, я на секунду замедлила шаг. Может быть, стоило зайти, извиниться? Но тут же мотнула головой. Нет. В этот раз я не буду извиняться за то, что имею право на собственные чувства и потребности.
— Передай своей маме, что я вернусь через пару дней, — сказала я Николаю. — А пока позаботься о ней сам. Это ведь твоя мать, не моя.
С этими словами я вышла из квартиры, чувствуя одновременно тяжесть и странное облегчение. Впервые за много лет я поставила себя на первое место. И это было… непривычно. Страшно. Но правильно.
У Маши я провела не пару дней, как планировала, а целую неделю. Внуки были в восторге — бабушка приехала в гости и живёт с ними! Дочь тоже обрадовалась моему визиту, хоть и удивилась внезапному решению.
— Что случилось, мам? — спросила она, когда мы наконец остались одни на кухне. Дети уже спали, муж Маши был в командировке.
— Устала, — просто ответила я, помешивая чай.
— От папы?
— От всего. — Я вздохнула. — Знаешь, всю жизнь я старалась быть хорошей — хорошей женой, хорошей матерью, хорошей невесткой. Всегда ставила желания других выше своих собственных. И вот результат — я чувствую себя выжатой как лимон, а меня воспринимают как прислугу.
Маша смотрела на меня с недоумением и лёгкой тревогой.
— Это из-за бабушки Вали? Она опять у вас гостит?
— Не просто гостит, — я отпила глоток чая. — Она собирается жить с нами. Постоянно. И твой отец даже не посчитал нужным обсудить это со мной.
Дочь присвистнула.
— Серьёзно? И что ты сделала?
— То, что сейчас делаю — ушла из дома. Пусть Николай сам побудет хорошим сыном. Пусть поймёт, что значит ухаживать за пожилым человеком.
В глазах Маши мелькнуло что-то похожее на восхищение.
— Знаешь, мам, я всегда считала тебя… ну, слишком покладистой. Ты позволяла папе решать всё за вас двоих.
— Так было проще, — я пожала плечами. — Меньше конфликтов.
— Но и меньше уважения, разве нет?
Я задумалась. Дочь была права. Годами я избегала конфронтации, уступала, соглашалась — и в итоге меня стали воспринимать как должное. Как удобную, покладистую Ирину, которая всегда всё сделает, всё уладит, со всем справится.
— Знаешь, а ведь я в твоём возрасте была совсем другой, — сказала я, глядя на дочь. — Боевая, с характером. Твой отец, помню, даже шутил, что в нашем доме он свечку не держит — такой у меня был темперамент.
— И что случилось? — Маша подперла подбородок ладонью.
— Жизнь, — я улыбнулась грустно. — Когда ты родилась, я осознала, что теперь отвечаю не только за себя. Что ради семейного мира можно и уступить. Потом привыкла. А потом… потом стало уже поздно что-то менять.
— Но ведь сейчас ты что-то меняешь?
Я кивнула.
— Да. Наверное. Но страшно, Маш. Страшно не вернуться к тому, что знакомо, даже если это и не делает тебя счастливой.
Маша накрыла мою руку своей.
— Я горжусь тобой, мам. Правда.
В её словах было столько искренности, столько тепла, что у меня защипало в глазах.
— Спасибо, доченька. Твоя поддержка для меня очень много значит.
Тем вечером я долго не могла уснуть. Лежала в гостевой комнате, слушала мерное дыхание внуков за стенкой и думала о своей жизни. О том, как незаметно из молодой, энергичной женщины с мечтами и планами я превратилась в тень самой себя. В человека, чьи желания и потребности всегда на последнем месте.
Николай позвонил на второй день. Голос его звучал растерянно.
— Ты как?
— Нормально, — ответила я сухо. — А как вы там?
— Справляемся, — он запнулся. — Мама немного приболела. Температура небольшая.
— Вызвали врача?
— Да. Прописал какие-то таблетки. Я купил.
— Хорошо.
— Ира… — он замялся. — Может, вернёшься? Мама скучает.
— А ты, Коля? Ты скучаешь?
Пауза затянулась.
— Конечно, — сказал он наконец. — И я тоже.
Но в его голосе я не услышала той теплоты, той искренности, которой ждала. Он скучал не по мне — по привычному укладу жизни, по комфорту, который обеспечивал мой бытовой труд.
— Я ещё побуду у Маши, — сказала я твёрдо. — Мне нужно время подумать.
— О чём тут думать? Это твой дом. Твоя семья.
— Вот именно об этом, Коля. О том, что значит семья. О том, что значит дом.
После этого звонка я приняла решение. Я вернусь, но не сейчас. И не на прежних условиях.
Все последующие дни пролетели как в волшебном сне. Я возилась с Машиными малышами, водила внуков в парк на карусели, с наслаждением погружалась в романы, которые годами пылились на полке с пометкой «когда-нибудь прочту». Впервые за долгое время я дышала полной грудью — будто выбралась на курорт, где нет ни бесконечной домашней суеты, ни гнетущей необходимости подстраиваться под чужие прихоти и капризы.
Николай звонил ежедневно. С каждым разговором его голос становился всё более напряжённым.
— Ира, это уже не смешно. Я не справляюсь. Мама капризничает, отказывается есть то, что я готовлю.
— А что ты готовишь? — спросила я, уже догадываясь об ответе.
— Ну… в основном полуфабрикаты. Пельмени там, сосиски…
— Коля, твоей маме нельзя такую пищу. У неё гастрит.
— Вот именно! — воскликнул он. — Я не знаю всех этих нюансов. Не знаю, что ей можно, что нельзя. Ты всегда этим занималась.
— Так спроси у неё. Она взрослый человек, должна знать, что ей можно есть, а что нет.
— Она говорит, что всё, что я делаю — невкусно.
— А что ты хочешь от меня услышать? — спросила я прямо.
— Чтобы ты вернулась и всё наладила!
— Всё наладила, — повторила я. — То есть готовила, убирала, стирала, следила за лекарствами твоей мамы… А ты что будешь делать?
— Я работаю целыми днями!
— Коля, ты на пенсии уже второй год.
— Но я подрабатываю консультантом!
— Три дня в неделю по четыре часа. Это не работа «целыми днями».
Он замолчал. Я слышала его тяжёлое дыхание в трубку.
— Что ты пытаешься доказать, Ира? — выдохнул он наконец в трубку. — К чему весь этот демарш?
— К справедливости, — твёрдо произнесла я. — К элементарному уважению. К признанию того, что я живой человек, а не робот-домработница. И если твоя мама действительно будет жить с нами, я хочу, чтобы мы разделили заботу о ней. Чтобы ты тоже взял на себя ответственность, а не перекладывал всё бремя на мои плечи.
— И ради этого ты устроила весь этот цирк с уходом из дома?
— Да, Коля. Именно ради этого.
Он снова замолчал. Потом вздохнул.
— Хорошо. Я понял. Мы можем это обсудить, когда ты вернёшься. Может, наймём сиделку или что-то такое…
— Нет, — сказала я твёрдо. — Сначала мы это обсудим, согласуем, как будем жить дальше. И потом я вернусь. Не раньше.
— Ты ставишь условия?
— Называй это как хочешь. Я называю это самоуважением.
После этого разговора Николай не звонил два дня. А на третий позвонил не он, а наш давний друг, Семён Петрович. Они с Николаем дружили ещё со школы, и он был одним из немногих людей, к чьему мнению муж действительно прислушивался.
— Ирина, — сказал Семён без предисловий, — что у вас с Колей происходит?
— А что он тебе рассказал? — спросила я осторожно.
— Что ты ушла из дома. Что оставила его с больной матерью. Что выдвигаешь какие-то требования…
Я слушала и понимала: конечно, Николай представил ситуацию в выгодном для себя свете. Конечно, я оказалась виноватой.
— Семён, — сказала я, — мы женаты двадцать шесть лет. За это время я ни разу не «уходила из дома». Не устраивала сцен, скандалов. Всегда была рядом, поддерживала, заботилась. Но знаешь, иногда наступает момент, когда нужно вспомнить о себе.
И я рассказала ему всё — о том, как Валентина Михайловна из «гостьи на пару дней» превратилась в постоянную жительницу нашего дома. О том, как Николай воспринимал как должное мою заботу обо всех. О том, как я чувствовала себя невидимой, непризнанной, несуществующей.
Семён слушал молча. Потом сказал:
— Знаешь, я всегда считал вас идеальной парой. Коля — такой основательный, ты — такая заботливая… Никогда бы не подумал, что под этой гладкой поверхностью кипят такие страсти.
— Не страсти, Сём. Обычная жизнь. Обычная усталость. Обычное разочарование.
— Я поговорю с ним, — сказал Семён. — Ты права. Он должен увидеть ситуацию твоими глазами.
— Спасибо, — я была тронута его поддержкой. — Но знаешь, что самое удивительное? Я не злюсь на Колю. Я злюсь на себя — за то, что позволила этому случиться. За то, что годами подстраивалась, уступала, молчала. Это моя вина не меньше, чем его.
— Не вина, Ир. Скорее, ответственность. И ты её уже взяла — тем, что нашла в себе силы изменить ситуацию.
После разговора с Семёном я почувствовала себя увереннее. Если даже давний друг мужа мог увидеть мою правоту, значит, я действительно делала то, что нужно.
На седьмой день моего добровольного «изгнания» Николай позвонил поздно вечером. Голос его звучал тихо, устало.
— Ира, ты не спишь?
— Нет, — я сидела с книгой на кухне у Маши.
— Я тут подумал… я, кажется, понял, что ты имела в виду. Про то, что я принимал тебя как должное.
— Вот как? — я отложила книгу.
— Да. Знаешь, эта неделя… она многое мне показала. Я никогда раньше не задумывался, сколько всего ты делаешь по дому. Сколько сил вкладываешь в поддержание быта. В заботу о маме. Обо мне.
Я молчала, боясь спугнуть этот момент откровенности.
— И вот что я понял, — продолжал он. — Мы можем нанять сиделку для мамы. Такую, которая будет приходить несколько раз в неделю, помогать с купанием, уборкой, готовкой… А мы с тобой будем просто рядом. Просто семьёй. Не как сиделка и безвольный муж, а как дочь и сын, которые любят свою мать.
— Коля… — я не могла поверить своим ушам. — Это… это действительно то, что я хотела услышать.
— Я знаю, — он вздохнул. — Семён мне всё объяснил. Заставил посмотреть на ситуацию другими глазами. И знаешь, что? Он прав. Ты права. Я был… неблагодарным. Эгоистичным. Слепым.
— Коля, не надо…
— Нет, надо. Потому что это правда. И я прошу прощения. Искренне. И хочу, чтобы ты вернулась домой. Не как прислуга, а как моя жена, которую я люблю и ценю.
Я почувствовала, как к глазам подступают слёзы. Не помню, когда в последний раз слышала от него слова любви. Мы так привыкли друг к другу, так срослись за эти годы, что уже не говорили таких вещей. Не видели необходимости.
— Я вернусь, — сказала я. — Завтра.
— Правда? — в его голосе прозвучала такая искренняя радость, что я невольно улыбнулась.
— Правда.
— Я люблю тебя, Ира.
— И я тебя, Коля. Всегда любила.
На следующий день Николай встретил меня у порога с букетом моих любимых лилий. Я не помнила, когда он в последний раз дарил мне цветы — разве что на юбилей или 8 марта.
— Привет, — сказал он, неловко протягивая букет. — С возвращением.
Я уткнулась носом в пряный аромат лилий и улыбнулась.
— Спасибо.
— Мама на кухне, — сказал он. — Ждёт тебя. Волновалась.
Я кивнула и прошла на кухню. Валентина Михайловна сидела за столом, перед ней стояла чашка с нетронутым чаем. Когда я вошла, она подняла глаза — настороженные, чуть испуганные.
— Ириночка… — начала она.
— Здравствуйте, Валентина Михайловна, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Свекровь поднялась со стула и вдруг, к моему изумлению, шагнула ко мне и неловко обняла.
— Прости меня, Ирочка, — прошептала она, и я почувствовала, как дрожат её руки. — Я не хотела быть обузой. Правда не хотела.
Я растерялась. За все годы нашего знакомства Валентина Михайловна никогда не извинялась передо мной. Никогда не признавала своих промахов. Она всегда была гордой, несгибаемой — женщиной, которая выстояла в одиночку после ранней смерти мужа, которая подняла сына, выдержала все невзгоды.
— Не нужно, — я осторожно обняла её в ответ, чувствуя, какая она стала хрупкая, лёгкая. — Вы не обуза.
— Обуза, — она покачала головой, отстраняясь и вытирая глаза. — Коленька всё мне рассказал. О том, как много ты делаешь для нас. О том, как я… как я неблагодарна.
Я бросила быстрый взгляд на мужа, который стоял в дверях. Неужели он действительно поговорил с матерью начистоту?
— Присядем, — сказала я, указывая на стулья. — Чай уже остыл. Давайте я сделаю свежий.
— Я сделаю, — вдруг сказал Николай и шагнул к чайнику. — Вы разговаривайте.
Мы с Валентиной Михайловной обменялись удивлёнными взглядами.
— Знаете, — начала я, — я думаю, нам нужно с чистого листа. С новых правил. Чтобы всем было комфортно.
— Да-да, — закивала свекровь. — Коленька говорил. Он нашёл женщину, которая будет приходить помогать. Три раза в неделю.
— Сиделку?
— Помощницу, — поправила Валентина Михайловна. — Сначала я противилась, конечно. Думала — чужой человек в доме, как это? Но потом Коля сказал… — она запнулась, — сказал, что иначе я тебя потеряю. Что ты уйдёшь насовсем.
Я взглянула на мужа, который стоял у плиты, делая вид, что полностью поглощён процессом заваривания чая. Но по его напряжённой спине, по чуть покрасневшим ушам я видела — слышит каждое слово.
— Я не собиралась уходить насовсем, — сказала я негромко. — Я просто хотела, чтобы меня услышали. Чтобы поняли.
— Я понимаю, — Валентина Михайловна накрыла мою руку своей, морщинистой и тёплой. — И знаешь, я тебе благодарна. За то, что ты открыла глаза моему сыну. И мне тоже.
Я не знала, что ответить. Эта новая, открытая, признающая свои ошибки свекровь была для меня незнакомкой. Как и муж, который сейчас расставлял перед нами чашки с дымящимся чаем, заботливо подвинул сахарницу ближе к матери, зная, что она любит сладкий чай.
— Мы справимся, — сказал Николай, присаживаясь рядом со мной. Его рука легла поверх моей. — Все вместе. Как семья.
Я кивнула, чувствуя, как внутри разливается тепло. Не только от горячего чая, но и от осознания того, что я наконец-то была услышана. Что моя семья наконец увидела во мне не прислугу, не функцию, а человека — со своими чувствами, потребностями, усталостью.
Это стоило недели разлуки. Стоило слёз. Стоило нервов. И я была готова идти дальше — уже не одна, а вместе с теми, кого любила.
Прошло три месяца с того памятного дня, когда я осмелилась сказать «нет». Многое изменилось в нашей семье. Валентина Михайловна действительно осталась жить с нами — куда ей было деваться? Но теперь всё было по-другому.
Три раза в неделю к нам приходила Зинаида Алексеевна — энергичная женщина чуть моложе меня, с ярко-рыжими волосами и заразительным смехом. Она помогала Валентине Михайловне с купанием, уборкой, готовила обеды на несколько дней вперёд. А главное — она стала для свекрови настоящим другом, собеседницей, отдушиной.
— Представляешь, Ирочка, — говорила мне Валентина Михайловна, — Зина-то наша, оказывается, тоже вдова! И тоже сына одна поднимала. Только её Виталик сейчас в Германии, врачом работает.
Сначала я немного ревновала — так быстро свекровь нашла общий язык с Зинаидой, ведь со мной за все годы не удалось наладить такие тёплые отношения. Но потом поняла — может быть, именно потому, что Зина была не невесткой, а просто доброй женщиной, Валентине Михайловне было проще с ней открыться, подружиться.
Николай тоже изменился. Стал внимательнее, заботливее. Теперь он не просто сидел перед телевизором, но и брал на себя часть домашних дел — ходил за продуктами, выносил мусор, пылесосил. По утрам готовил для всех нас завтрак — простой, конечно, но с какой гордостью он ставил перед нами тарелки с яичницей и свежесрезанной зеленью с нашего балкона! Как сияли его глаза, когда мы хвалили его кулинарные таланты!
А я… я наконец-то обрела возможность дышать. Появилось время на себя, на свои увлечения. Я записалась на курсы рисования, о которых мечтала много лет. Стала чаще видеться с подругами. Раз в неделю мы с Николаем выбирались куда-нибудь вдвоём — в кино, в парк, просто погулять по вечернему городу, взявшись за руки, как в молодости.
Однажды, когда мы вернулись с такой прогулки, дома нас ждал удивительный запах. Пахло чем-то незнакомым, но очень аппетитным — травами, оливковым маслом, запечёнными овощами.
— Что это? — принюхался Николай, помогая мне снять пальто.
Из кухни раздавался смех — Валентина Михайловна и Зинаида о чём-то оживлённо беседовали.
Мы заглянули туда и увидели необычную картину: на столе красовалось блюдо с разноцветными запечёнными овощами, украшенное зеленью. Свекровь и Зинаида, обе в фартуках, с раскрасневшимися от жара духовки лицами, выглядели как заговорщицы.
— А, вот и вы! — обрадовалась Зинаида. — Как раз вовремя! Сейчас будем пробовать мой фирменный рататуй!
— Рататуй? — переспросил Николай с сомнением. — Это что такое?
— Французское блюдо, — важно пояснила Валентина Михайловна. — Запечённые овощи с прованскими травами. Очень полезно для сердца и сосудов.
— С каких пор ты увлекаешься французской кухней, мама? — удивился Николай.
Валентина Михайловна смущённо улыбнулась.
— Зиночка меня учит. Говорит, никогда не поздно осваивать что-то новое.
— А ещё мы записались в группу скандинавской ходьбы для пенсионеров, — похвасталась Зинаида, накладывая рататуй в тарелки. — Через день будем с Валей в парке маршировать. Доктор говорит, для суставов полезно.
Я переглянулась с Николаем. В его глазах читалось то же изумление, что испытывала я. Его мать, всегда такая консервативная в еде, такая домоседка, вдруг пробует экзотические блюда и собирается заниматься спортом?
— А теперь пробуйте! — скомандовала Зинаида, расставляя перед нами тарелки. — Валя собственноручно баклажаны резала и помидоры бланшировала!
Мы послушно принялись за еду. Блюдо оказалось на удивление вкусным — нежные овощи, пропитанные ароматным маслом и травами, таяли во рту.
— Великолепно! — искренне похвалил Николай, и лицо его матери осветилось гордостью.
Когда ужин был окончен и Зинаида собралась уходить, Валентина Михайловна вдруг сказала, удерживая её за руку:
— Зиночка, а может, останешься на чай? И… может, покажешь мне ещё раз, как готовить этот твой рататуй? Я хочу сама научиться, чтобы деток угощать.
Зинаида улыбнулась, снимая уже надетое пальто.
— Конечно, Валя. С удовольствием. Сейчас как раз время для чая с теми эклерами, что мы вчера купили.
Я стояла в дверях кухни, наблюдая, как две немолодые женщины, склонившись над столом, увлечённо обсуждают рецепты, и чувствовала, как к горлу подступает комок. Валентина Михайловна, всегда такая замкнутая, такая гордая, вдруг открылась, словно цветок после долгой зимы. Она нашла подругу, нашла увлечение, нашла новую радость в жизни.
А я… я нашла себя. Нашла силы отстоять своё право на уважение, на заботу, на личное пространство. И это изменило не только мою жизнь, но и жизнь тех, кого я любила.
Николай подошёл и обнял меня за плечи.
— Знаешь, — сказал он тихо, — я никогда не видел маму такой… живой. Такой счастливой.
— Да, — я прижалась к нему. — Иногда нужно всё изменить, чтобы стало лучше. Даже если поначалу это больно.
— Ты мудрая женщина, Ира, — муж поцеловал меня в висок. — Гораздо мудрее меня. И я благодарен, что ты не побоялась встряхнуть нас всех.
Из кухни доносился смех Зинаиды и тихое хихиканье Валентины Михайловны.
— Эй! — окликнула нас Зинаида. — Идите к нам! Будем чай пить и строить планы на следующий кулинарный эксперимент!
— Идём! — откликнулся Николай, и мы вошли на кухню, где в уютном свете лампы две женщины раскладывали по тарелкам эклеры, а в воздухе витал аромат свежезаваренного чая и какого-то нового, лучшего будущего, которое мы создавали вместе.
