Тот вечер ничем не отличался от сотен других. Я механически нарезала овощи для салата, краем уха слушая, как сын с мужем обсуждают в гостиной его новый бизнес-проект. Нож равномерно стучал о разделочную доску – тук-тук-тук – привычный звук, сопровождавший последние двадцать лет моей жизни.
– Анна! – голос Олега, как всегда, звучал требовательно. – Где мои очки? Ты опять их куда-то переложила?
Я на секунду прикрыла глаза. Его очки лежали там же, где он их оставил – на журнальном столике, под газетой, которую он небрежно бросил, уходя обедать.
– Посмотри на столике, – отозвалась я, продолжая готовить.
– Я уже смотрел! – в его голосе появились раздраженные нотки. – Димка, твоя мать совсем с этой уборкой с ума сошла, вечно все перекладывает!
Сын хмыкнул в ответ – такой же пренебрежительный звук, как у отца. В груди что-то сжалось. Когда Дима успел перенять эту манеру? Раньше он был другим – ласковым, внимательным. А теперь…
– Мам, ну правда, – донесся его голос, – сколько можно вещи перепрятывать?
Я положила нож. Руки дрожали. Двадцать лет. Двадцать лет я была невидимкой в собственном доме. Готовила, убирала, стирала, гладила, находила потерянные вещи, выслушивала упреки. Когда это началось? Почему я позволила этому случиться?
– Анна! – снова окрик мужа. – Ты оглохла? Иди сюда!
Что-то надломилось внутри. Я вытерла руки о фартук и медленно вышла в гостиную. Олег сидел в своем любимом кресле, нетерпеливо постукивая пальцами по подлокотнику. Дима развалился на диване, уткнувшись в телефон.
– Очки под газетой, – сказала я непривычно твердым голосом.
– Что? – Олег недоуменно поднял бровь.
– Твои очки лежат под газетой. Там же, где ты их оставил.
Он отодвинул газету. Очки действительно были там.
– А, – буркнул он. – Могла бы сразу сказать. И что ты их сюда положила…
– Я не трогала твои очки, – мой голос звучал все увереннее. – Как и твои вещи вообще. Я устала быть виноватой в том, что ты не можешь следить за своими вещами. Устала быть мальчиком для битья. Я не позволю тебе больше обращаться со мной как с тряпкой.
В комнате повисла оглушительная тишина. Дима даже оторвался от телефона, уставившись на меня с открытым ртом. А Олег… Олег смотрел так, словно впервые меня увидел.
– Что за истерика? – наконец выдавил он.
– Это не истерика, – я почувствовала, как по щекам текут слезы, но голос оставался твердым. – Это конец. Конец тому, как вы ко мне относитесь. Оба.
Утро выдалось неожиданно светлым. Я проснулась раньше обычного и впервые за много лет не бросилась готовить завтрак. Вместо этого накинула старенькую куртку и вышла на улицу.
Город только просыпался. Прохладный весенний воздух пах свежестью и какой-то новизной. На скамейке у подъезда сидела соседка – баба Клава, закутанная в цветастый платок.
– Анечка! – окликнула она меня. – Что-то ты рано сегодня?
– Гулять иду, – ответила я, удивляясь, как просто прозвучали эти слова.
– А завтрак мужикам?
Я только пожала плечами. Внутри все еще дрожало от вчерашнего разговора, но что-то изменилось. Словно треснула невидимая стена, за которой я жила столько лет.
Телефон в кармане завибрировал. Олег. Я сбросила вызов и набрала номер Марины – единственной подруги, с которой еще поддерживала связь.
– Ты с ума сошла? – сонно пробурчала она. – Семь утра!
– Марин, можно к тебе приехать? Прямо сейчас?
Что-то в моем голосе ее насторожило.
– Анька… что случилось?
– Расскажу при встрече.
Марина жила в получасе езды. Когда я вошла в ее маленькую кухню, на столе уже дымились две чашки кофе. Она молча слушала мой сбивчивый рассказ, только качала головой.
– Знаешь, – сказала она, когда я замолчала, – я через это прошла. Пять лет назад, когда от Сережки ушла.
– Но у тебя другое… Он пил…
– Да какая разница? – Марина придвинула ко мне вазочку с печеньем. – Главное, что ты наконец очнулась. Двадцать лет в роли половой тряпки – это перебор.
Телефон снова завибрировал. На этот раз Дима.
«Мам, ты где? Папа бесится. Приезжай домой.»
Я показала сообщение Марине.
– Даже не думай, – отрезала она. – Пусть побесится. И сынок пусть поймет, что мама – не робот-домработница.
К вечеру сообщений накопилось больше десятка. От злых до почти умоляющих. А еще Марина затащила меня в парикмахерскую. «Хватит ходить с этим бабушкиным пучком,» – заявила она.
Я смотрела на свое отражение в зеркале – новая стрижка, легкий макияж – и не узнавала себя. Женщина в отражении выглядела… живой.
Домой я вернулась поздно. Олег встретил меня в прихожей.
– Где тебя носило? – прорычал он. – Что за фокусы? И что ты с волосами сделала?
– Я была у Марины, – спокойно ответила я, проходя мимо него на кухню. – И это моя прическа, Олег. Моя, а не твоя.
– Да что с тобой такое? – в его голосе звучало искреннее недоумение. – Какая муха тебя укусила? Дима весь день голодный…
– Дима уже взрослый мальчик, – я достала чашку из шкафа. – Может и сам разогреть себе обед. Или ты можешь приготовить. В конце концов, у тебя две руки, как у всех.
– Это твои обязанности! – взорвался он.
– Нет, Олег, – я посмотрела ему в глаза. – Это была моя добрая воля. А теперь я хочу жить иначе.
Две недели пролетели как один день. Я научилась говорить «нет», выходить из дома без отчета, проводить время с Мариной. Олег метался между показным безразличием и вспышками ярости. А Дима… Дима оказался копией отца.
В тот вечер я собирала вещи в спортивную сумку. За стеной раздавались приглушенные голоса – муж с сыном что-то обсуждали на кухне. Я старалась не прислушиваться, но отдельные фразы все равно долетали.
– Она с катушек съехала, – голос Димы звучал раздраженно. – Представляешь, вчера даже рубашку мне не погладила! Сказала: «Сам справишься».
– Это все Маринка ее накручивает, – Олег говорил тише, но злость прорывалась в каждом слове. – Развелась со своим – теперь других учит. Ничего, я это прекращу.
Я сложила последнюю кофту и застегнула молнию. Руки дрожали, но решение было принято.
– Что это? – Олег появился в дверях спальни. – Ты куда собралась?
– К Марине, – я старалась говорить спокойно, хотя сердце колотилось как безумное.
– Никуда ты не пойдешь.
Он шагнул вперед, загораживая проход. В этот момент я поняла, что боюсь его – впервые за двадцать лет брака. Не его криков или упреков – его самого, этого чужого человека с потемневшим от гнева лицом.
– Пропусти, – мой голос предательски дрогнул.
– Мама, ты что творишь? – Дима появился за спиной отца. – Совсем с ума сошла? Какая Марина? Какой уход?
– А ты помолчи! – я сама не узнала свой голос. – Ты же все видел, Дима. Видел, как отец со мной обращается. И молчал. Нет – поддакивал! «Мам, где мои носки? Мам, погладь рубашку. Мам, ты опять все переложила». Я для вас даже не человек – прислуга!
– Истеричка, – процедил Олег. – Дай сюда сумку.
Он шагнул ко мне, протягивая руку. Я отшатнулась, прижимая сумку к груди.
– Не смей, – выдохнула я. – Не смей меня трогать.
– Мам, прекрати этот цирк, – Дима говорил как с маленьким ребенком. – Ну что ты как маленькая? Подумаешь – носки попросил погладить…
– Я ухожу, – я почувствовала, как по щекам текут слезы. – Я больше не могу так жить. Не хочу.
– Никуда ты… – начал Олег, делая еще шаг.
Я метнулась мимо него, задев плечом. Он попытался схватить меня за руку, но я вывернулась. Сумка упала, вещи рассыпались по полу.
– Мама! – крикнул Дима.
Я не стала подбирать вещи. Схватила сумочку с документами и выбежала из квартиры. Сердце колотилось где-то в горле, когда я нажимала кнопку лифта. За спиной хлопнула дверь – они выбежали следом.
– Анна, вернись немедленно! – голос Олега эхом разнесся по подъезду.
Двери лифта открылись. Я шагнула внутрь и нажала кнопку первого этажа. Последнее, что я увидела – растерянное лицо сына и перекошенное от ярости – мужа.
«Я больше не вернусь», – подумала я, глядя, как смыкаются двери. – «Не в этот раз».
Прошел месяц. Маринина квартира стала моим убежищем – маленьким островком спокойствия, где я училась жить заново. Первую неделю я просто спала, приходя в себя от двадцати лет непрерывного служения семье. Телефон разрывался от звонков и сообщений, но я не отвечала.
– Знаешь, – сказала как-то Марина, разливая по чашкам травяной чай, – а ведь они первый раз в жизни остались без своей прислуги.
Я грустно улыбнулась: – Дима вчера написал, что они с отцом заказывают еду из ресторана. Говорит, очень дорого выходит.
– Пусть почувствуют, – хмыкнула подруга. – Кстати, ты заметила, что он теперь пишет не только про грязные носки?
Это была правда. Сообщения сына менялись. Сначала были упреки и требования вернуться. Потом появились вопросы – как я, где я, все ли в порядке. А последнее сообщение и вовсе заставило меня прослезиться: «Мам, я, кажется, только сейчас понял, сколько ты для нас делала. Прости меня».
Олег объявился на пороге Марининой квартиры через пять недель после моего ухода. Я как раз вернулась с собеседования – решила устроиться на работу в небольшое кафе.
– Анна, – он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и я с удивлением заметила, что рубашка на нем помята. – Можно поговорить?
Марина молча скрылась в своей комнате, оставив нас в крошечной кухне. Я села за стол, показав мужу на стул напротив. Он сел, избегая смотреть мне в глаза.
– Я… – он запнулся, провел рукой по волосам. – Черт, я даже не знаю, как начать.
– Начни с того, зачем пришел, – мой голос звучал спокойно. Странно, но я больше не боялась его. Не злилась. Просто смотрела на усталого мужчину, который, кажется, впервые в жизни не знал, что сказать.
– Вернись домой, – наконец выдавил он. – Пожалуйста.
– Зачем? – спросила я тихо. – Чтобы все стало как прежде?
– Нет! – он впервые за весь разговор посмотрел мне в глаза. – Нет, я… я понял. Правда, понял. Мы с Димкой как слепые были. Считали, что так и должно быть – ты все делаешь, а мы… – он снова замолчал, подбирая слова.
– А вы принимаете это как должное, – закончила я за него.
– Да, – он опустил голову. – Знаешь, эти недели… Я многое понял. О себе. О нас. О том, как обращался с тобой все эти годы.
Я молчала, глядя в окно. За стеклом качались ветки старого тополя, шелестели листья.
– Я не знаю, сможешь ли ты простить меня, – продолжил Олег. – Но я хочу попробовать все исправить. По-настоящему. Мы с Димкой говорили об этом. Много говорили.
– Я не вернусь к прежней жизни, – сказала я твердо. – Никогда.
– Я знаю, – он кивнул. – И не прошу об этом. Просто… дай нам шанс стать другими. Лучше. Мы можем начать сначала.
Я посмотрела на его седеющие виски, на усталые глаза, на помятую рубашку. Двадцать лет жизни не перечеркнешь одним разговором. Но, может быть…
– Я подумаю, – ответила я. – Но у меня есть условия.
– Любые.
– Я буду работать. Уже прошла собеседование в кафе «У Петровны».
Он молча кивнул.
– И я не буду прежней домработницей. Готовить, убирать, стирать – это обязанность всех членов семьи. Если вы к этому не готовы…
– Готовы, – он слабо улыбнулся. – Мы с Димкой даже научились пользоваться стиральной машиной. Правда, один раз все белое стало розовым…
Я не удержалась от улыбки. Впервые за долгое время она была искренней.
– Я не обещаю, что вернусь прямо сейчас, – сказала я. – Мне нужно время. И… я хочу быть уверенной, что все изменится по-настоящему.
– Я понимаю, – Олег встал. – Просто… подумай об этом. Пожалуйста.
Уже в дверях он обернулся: – Знаешь, ты… изменилась. И дело не в прическе. Ты как будто… ожила.
После его ухода я долго стояла у окна. Внизу Олег сел в машину, но не спешил уезжать. Я видела, как он достал телефон, видимо, набирая сообщение.
Мой телефон тихо звякнул. «Я люблю тебя. И очень скучаю. Прости, что понял это только сейчас».
– Ну что? – Марина выглянула из своей комнаты. – Как думаешь, он правда изменился?
– Не знаю, – честно ответила я. – Но я точно изменилась. И назад пути нет.
