— Да давай же, давай! Левее бери, ну кто так пасует! Мазила! — гортанный, хриплый от выпитого дешевого лагера вопль Макса врезался в стены квартиры, словно товарный поезд. — Гол! Кирюха, ты видел? Чисто в девятку!
Звук удара ладонью о ладонь — их фирменное «дай пять» — прозвучал в ночной тишине неестественно громко, как выстрел. Следом зазвенели пустые жестяные банки, которые кто-то задел локтем, и они покатились по ламинату с мерзким, дребезжащим стуком.
Анна стояла в дверном проеме, ведущем из коридора в гостиную, и чувствовала, как пульс стучит где-то в горле. В детской, за её спиной, только что наступила хрупкая тишина. Три часа укачиваний, колики, режущиеся зубы — всё это наконец отступило, сменившись тревожным младенческим сном. И теперь этот сон висел на волоске, готовый оборваться от любого резкого звука.
В гостиной царил хаос, привычный для вечеров пятницы. Огромная плазма, купленная в кредит еще до рождения ребенка, заливала комнату мертвенно-синим светом. На журнальном столике, который Анна протирала сегодня утром, громоздились коробки из-под пиццы, источающие запах холодного теста и жирной колбасы. Рядом, в лужице пролитого соуса, валялся пульт.
Макс сидел на диване, широко расставив ноги и закинув одну из них прямо на подлокотник — туда, где обычно лежала голова Анны, когда она пыталась посмотреть сериал. Он был в своих неизменных растянутых трениках, а босые ступни с желтоватыми пятками бесстыдно торчали вверх. Кирилл сидел рядом, сгорбившись, полностью поглощенный экраном. Его лицо, обычно мягкое и родное, сейчас казалось чужим: напряженная челюсть, остекленевший взгляд, пальцы, судорожно терзающие джойстик.
— Кирилл, — произнесла Анна. Голос её был не громким, но жестким, лишенным той просящей интонации, которая была у неё еще месяц назад. — Время час ночи. Вадик только уснул. Сделайте тише. Или, еще лучше, закругляйтесь.
Муж даже не повернул головы. Он был в игре, в том мире, где нет ипотеки, плачущего младенца и невыспавшейся жены.
— Сейчас, Ань, матч доиграем, — бросил он, не отрываясь от экрана. — Не нуди, а? Пятница же. Мы с Максом всю неделю пахали как проклятые. Имеем право расслабиться.
— Расслабиться? — Анна сделала шаг в комнату. Пол под ногами липнул — видимо, кто-то пролил колу и даже не подумал вытереть. — Кирилл, ты «пахал» в офисе с кондиционером. А я «пахала» здесь, с ребенком на руках, без перерыва на обед и кофе. И я прошу об элементарном уважении. Макс орет так, будто он на стадионе.
Макс наконец соизволил обратить на неё внимание. Он медленно, с ленцой повернул голову, жуя кусок пиццы. На его губах играла та самая снисходительно-нагловатая ухмылка, от которой Анну начинало трясти.
— Да ладно тебе, — он хмыкнул, вытирая жирные пальцы о свою футболку. — Ань, ну чего ты такая напряженная? Тебе бы тоже расслабиться. Хочешь пива? А, точно, тебе же нельзя, ты же у нас кормящая мать-героиня. Ну тогда водички попей. И не мешай мужчинам отдыхать. Мы тут, между прочим, стратегию обсуждаем.
Кирилл хохотнул. Это был короткий, сдавленный смешок, но он ударил Анну больнее, чем любое оскорбление. Муж смеялся над шуткой друга, унижающей его жену. Он выбрал сторону, и это была не её сторона.
— Макс, ты в гостях, — процедила Анна, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. — И ведешь себя как свинья. Убери ноги с подлокотника.
— Ань, чего ты завелась? — Кирилл наконец нажал на паузу, но сделал это с таким видом, будто делал ей величайшее одолжение. — Диван старый, ничего с ним не случится. Макс — свой человек, чего нам церемонии разводить? Он мне как брат, ты же знаешь.
— Брат? — переспросила она, глядя на мужа в упор. — Твой «брат» приходит сюда три раза в неделю. Он жрет нашу еду, пьет наше пиво, орет в нашей квартире, где спит твой сын. И ты считаешь это нормальным?
— Я считаю нормальным, что у мужика должно быть личное пространство! — голос Кирилла повысился. Он швырнул джойстик на диван. — Я не подкаблучник, чтобы отчитываться за каждый чих. Я деньги в дом приношу? Приношу. Я с ребенком в воскресенье гулял? Гулял. Что тебе еще надо? Чтобы я в монаха превратился? Макс — мой друг со школы, и я не собираюсь его выгонять только потому, что у тебя настроение плохое.
Макс, чувствуя поддержку, окончательно осмелел. Он потянулся к пачке сигарет, лежащей на столе.
— Во-во, Кирюха, правильно говоришь. Бабам только дай волю — они и друзей разгонят, и яйца открутят. Ты, Ань, лучше бы на кухню пошла, бутеров нам нарезала. А то пицца кончилась, а топливо еще есть.
Он кивнул на батарею банок под столом и демонстративно щелкнул зажигалкой, собираясь закурить прямо здесь, в гостиной.
— Здесь не курят, — отрезала Анна.
— Да я в форточку, не кипишуй, — отмахнулся Макс, выпуская струю дыма в потолок, даже не вставая с дивана.
Анна смотрела на сизый дым, расползающийся под люстрой. Она смотрела на мужа, который снова потянулся к джойстику, всем своим видом показывая, что разговор окончен. В этот момент что-то внутри неё, какая-то важная пружина, которая держала всё это время её терпение, лопнула с оглушительным звоном. Она поняла, что разговоры закончились. Слова больше не работали. Этот язык они не понимали.
Её взгляд упал на полку серванта, где стояла бутылка темно-бордового стекла. Коллекционное «Бароло», подарок отца на их с Кириллом свадьбу. Вино, которое стоило как половина зарплаты Кирилла, и которое они берегли для «особого повода».
Она увидела, как взгляд Макса тоже скользнул по полке.
— Опа, Кирюх, а че мы мочу хлещем? — оживился друг, тыкая пальцем в сторону серванта. — У тебя там нормальное пойло стоит. Давай откроем? Под такой матч грех не выпить благородного.
Кирилл замялся лишь на секунду.
— Да это Анькин отец подарил… Типа на годовщину берегли.
— Да ладно! — Макс уже вставал с дивана, по-хозяйски направляясь к шкафу. — Вино не должно стоять, оно киснет. Сейчас мы его оценим. Анька не будет против, правда, Ань? Мы ж культурно.
Анна сделала шаг вперед, перекрывая ему путь. Её лицо было белым, как мел, но руки не дрожали. Она смотрела не на Макса, а на мужа, который трусливо отвел глаза.
— Я не буду терпеть твоего друга, который приходит к нам каждый вечер играть в приставку и пьет мое дорогое вино, пока я пытаюсь уложить ребенка спать! Кирилл, или ты выпроваживаешь его сейчас же, или я выливаю это вино ему на голову!
— Ой, да хватит пугать, — хохотнул Макс, огибая её и протягивая руку к дверце шкафа. — «Выливаю», скажет тоже. Ты цену-то видела? Жаба задавит. Кирюх, скажи ей, чтоб не позорилась.
Кирилл молчал, уткнувшись в телефон, делая вид, что проверяет сообщения. Он снова предал её. Молчаливо, трусливо, привычно. Анна глубоко вдохнула спертый воздух гостиной. Это был последний вдох её прошлой жизни.
Анна не стала кричать. Она даже не хлопнула дверью, выходя из гостиной. Вместо этого она развернулась и молча пошла по темному коридору в сторону детской, чувствуя спиной насмешливый взгляд Макса. Ей нужно было убедиться, что Вадик не проснулся от их гогота, но на самом деле она просто пыталась выиграть время. Ей нужно было вдохнуть, чтобы не разорваться на части от той черной, удушающей обиды, что комом встала в горле.
В детской пахло теплым молоком и присыпкой. Слабый свет ночника выхватывал из полумрака прутья кроватки. Малыш спал, раскинув ручки, но сон его был беспокойным: он морщился и вздрагивал каждый раз, когда из-за стены доносились возгласы комментатора виртуального матча. Анна поправила одеяльце, коснулась пальцами мягкой щечки сына, и её рука замерла в воздухе.
Сквозь тонкую гипсокартонную перегородку она услышала звук, который ударил её сильнее пощечины. Характерный, ни с чем не сравнимый скрип штопора, ввинчивающегося в пробку. Сухой, натужный звук прокручиваемого металла. А затем — глухой, сочный хлопок.
Они открыли его.
Анна стояла в полумраке, чувствуя, как холодеют кончики пальцев. Это было не просто вино. Это была память. Отец подарил ей это «Бароло» за два месяца до своей смерти, когда уже знал диагноз, но еще мог шутить. «Анька, — сказал он тогда, — это на очень важный день. Когда поймешь, что жизнь удалась, или наоборот, когда захочешь все поменять. Сама решишь». Она хранила эту пыльную бутылку как святыню, как частичку отца, которую нельзя трогать грязными руками.
— Ну, за искусство! — донесся до неё голос Макса, искаженный и приглушенный стеной.
— Давай, брат. Хорошо пошло, — отозвался Кирилл. Его голос звучал уже пьяно и расслабленно.
Внутри у Анны что-то оборвалось. Не было больше ни усталости, ни желания плакать, ни страха перед скандалом. Осталась только звенящая, кристалльно чистая ясность. Муж не просто позволил другу взять её вещь. Он позволил чужаку растоптать её чувства, зная, как дорога ей эта бутылка. Он предпочел секундное удовольствие собутыльника её душевной боли.
Она вышла из детской. Теперь её шаги были твердыми и бесшумными, как у хищника.
В гостиной картина изменилась. Макс уже не валялся на диване — он сидел, развалившись в кресле, и крутил в руках пузатый бокал, который они достали из праздничного сервиза. На дне бокала плескалась темная, густая жидкость. Кирилл сидел на полу, прислонившись спиной к дивану, и пил прямо из горла, даже не удосужившись взять второй стакан.
— О, вернулась! — Макс салютовал ей бокалом. Его лицо раскраснелось, глаза блестели масляным блеском. — Слышь, Ань, а батя твой знает толк в бухле. Терпкое, зараза, но вставляет мягко. Не то что наше «Жигулевское».
Кирилл оторвался от бутылки и виновато, но с вызовом посмотрел на жену. На его подбородке осталась красная капля.
— Ань, ну чего ты опять начинаешь? — пробормотал он, заметив её взгляд. — Мы всего по глотку. Подумаешь, вино. Купим мы тебе другое, еще лучше купим. Завтра же пойду и куплю, хоть ящик. Не делай трагедию на ровном месте.
— Другое? — переспросила она тихо. — Ты купишь мне другое вино от моего мертвого отца? Ты найдешь машину времени, вернешься в тот день и попросишь его подарить мне еще одну бутылку, чтобы твой дружок мог нажраться в пятницу вечером?
В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь звуками игры — на экране человечки в форме продолжали бегать за мячом под восторженный рев цифровых трибун.
— Ну ты и душная, — скривился Макс, отпивая большой глоток. — Помер и помер, че теперь, молиться на эту бутылку? Вино для того и сделано, чтоб его пить. Живым надо жить, Аня. А ты все в прошлом копаешься. Кирюх, скажи ей, а то стоит над душой, весь кайф ломает.
Кирилл, вместо того чтобы заткнуть друга, лишь тяжело вздохнул и потер лицо ладонью.
— Макс, ну правда, давай сменим тему, — вяло промямлил он. — Ань, иди спать, пожалуйста. Мы скоро закончим. Честное слово. Вот допьем и закончим. Не выливать же теперь, раз открыли. Это ж денег стоит.
— Не выливать же… — эхом повторила Анна.
Она смотрела на них и видела не мужа и его друга. Она видела двух паразитов, двух переросших подростков, которые оккупировали её жизнь, её пространство, её дом. Кирилл, которого она когда-то любила за надежность и доброту, сейчас выглядел жалко с этой бутылкой в руках. Он не защищал её. Он даже не пытался понять. Для него «жлобство» перед пацанами было страшнее, чем предательство жены.
Макс, чувствуя безнаказанность, решил добить ситуацию. Он наклонился к столику, где стояла открытая коробка пиццы, и, не найдя там ничего, кроме корок, громко рыгнул.
— Короче, хозяйка. Раз уж ты здесь и спать не идешь, сообрази нам чего-нибудь пожевать. Сырку там порежь, колбаски. Под такое вино закуска нужна благородная, а не это тесто сухое. Давай, метнись кабанчиком, мы жрать хотим.
Анна перевела взгляд на Кирилла. Тот молчал. Он просто смотрел в экран, делая вид, что уровень громкости в игре вдруг стал самой важной вещью в мире. Он снова промолчал. Он позволил этому сальному, наглому существу приказывать ей в её собственном доме.
— Ты считаешь, это смешно, Макс? — спросила она, делая шаг к столу.
— Я считаю, что баба должна знать свое место, — ухмыльнулся тот, разваливаясь в кресле еще вольготнее. — А место бабы — создавать уют мужику, который деньги зарабатывает. Так что давай, не ломайся.
Это была точка невозврата. Момент, когда все мосты, которые Анна старательно строила и укрепляла последние два года брака, рухнули в одночасье. Она посмотрела на пустой бокал в руке Макса, на полупустую бутылку в руках Кирилла, на пятна жира на столе. В её голове вдруг стало удивительно пусто и тихо. Исчезли сомнения, исчезла жалость, исчез страх остаться одной с ребенком.
Всё это больше не имело значения. Имело значение только одно: очистить свой дом от этой грязи. Прямо сейчас. Любым способом.
Анна медленно подошла к мужу. Тот, почувствовав её приближение, напрягся, но бутылку не отдал, прижав её к груди, словно драгоценность.
— Дай сюда, — сказала она ровным, безжизненным голосом.
— Ань, не надо, — заныл Кирилл, пытаясь отодвинуться. — Ну чего ты устроишь сейчас? Ну выпили и выпили. Иди проспись, утром поговорим.
— Я сказала, дай мне бутылку, — повторила она, и в её голосе зазвенела сталь такой прочности, что Кирилл инстинктивно разжал пальцы.
Он протянул ей вино, ожидая, что она унесет его на кухню или спрячет. Макс наблюдал за сценой с интересом, словно смотрел реалити-шоу.
— Во, другое дело! — одобрительно крякнул он. — Разливай, хозяйка. Штрафную себе плесни, может, добрее станешь.
Анна взяла тяжелую бутылку за горлышко. Стекло было теплым от рук мужа. Она взвесила её в ладони, чувствуя приятную тяжесть. Внутри плескались остатки дорогого, выдержанного вина, которое должно было стать символом праздника, а стало символом краха.
Она повернулась к телевизору, где все еще шла игра, и её взгляд упал на розетку в стене, к которой тянулись провода приставки.
— Банкет окончен, — прошептала она, и это было не предупреждение. Это был приговор.
Анна двигалась к телевизору не как разгневанная жена, а как механизм, в котором перегорели предохранители, отвечающие за сострадание и страх. В комнате всё ещё гремел стадионный гул, виртуальные трибуны скандировали кричалки, а комментатор захлебывался от восторга. Макс, не обращая внимания на её слова, снова потянулся к пульту, чтобы прибавить звук назло.
— Слышь, Ань, не загораживай экран, там угловой! — гаркнул он, пытаясь заглянуть ей за спину.
Анна не ответила. Она наклонилась к сетевому фильтру, где призывно горел красный огонек, и, не раздумывая ни секунды, рванула толстый черный шнур на себя.
Экран погас мгновенно, словно кто-то выключил солнце. Вместе с изображением умер и звук. Наступившая тишина была такой плотной и внезапной, что, казалось, от неё заложило уши. Слышно было только тяжелое дыхание Макса и гудение холодильника на кухне.
— Ты чё творишь, дура?! — взревел Макс, подскакивая в кресле так резко, что чуть не опрокинул столик. — Мы же не сохранились! Там финал кубка был!
Кирилл сидел с открытым ртом, глядя на черный прямоугольник телевизора, словно не верил своим глазам.
— Аня… — начал он растерянно, — зачем ты так? Это же просто игра…
Анна медленно повернулась к ним. В её руке бутылка «Бароло» казалась оружием. Она не чувствовала дрожи, не чувствовала жалости. Внутри неё была ледяная пустыня.
— Игра окончена, — произнесла она тихо.
Она подошла к дивану. Кирилл попытался встать, но его ноги запутались в пледе. Макс смотрел на неё с откровенной злобой, сжимая кулаки.
— Ты больная, — выплюнул он. — Лечись, истеричка. Кирюх, ты как с ней живешь вообще? Она же неадекватная.
— Неадекватная? — переспросила Анна, и уголок её губ дернулся в страшной, кривой усмешке. — Ты хочешь увидеть неадекватность, Макс? Смотри.
Она перевернула бутылку.
Густая, темно-гранатовая жидкость — вино, которое созревало годами под солнцем Италии, вино, которое отец выбирал с любовью и надеждой на счастье дочери — тяжелой струей ударило в светло-бежевую обивку дивана. Прямо посередине, между местом, где сидел Кирилл, и краем, где развалился Макс.
— Аня, нет! — взвизгнул Кирилл, в ужасе отшатываясь, но было поздно.
Вино не просто лилось, оно брызгало. Алые капли разлетались веером, попадая на футболку мужа, на растянутые треники Макса, на коробки с пиццей, на пульт. В воздухе мгновенно распространился сложный, терпкий аромат дорогого алкоголя, смешиваясь с запахом пота и дешевой колбасы. Пятно на диване расползалось на глазах, превращая уютную мебель в место преступления. Оно впитывалось в ткань, необратимо, навсегда, как впитывается предательство в душу.
Анна не останавливалась, пока бутылка не опустела до последней капли. Она методично поливала их «алтарь» мужского досуга, уничтожая само место, где они чувствовали себя хозяевами жизни.
Макс вскочил, отряхиваясь, его лицо пошло красными пятнами ярости.
— Ты охренела?! Это «Найк», оригинал! Ты мне шмотки испортила, сука! — заорал он, забыв, что находится в чужом доме. — Кирюха, ты видел?! Она мне штаны залила!
Кирилл смотрел на испорченный диван с выражением человека, у которого на глазах сгорел дом.
— Аня… Это же «Бароло»… Это же диван… Мы же за него еще кредит платим… — бормотал он, хватаясь за голову испачканными руками.
Анна поставила пустую бутылку на стол с глухим стуком. Теперь, когда вино вылилось, она чувствовала странную легкость. Словно вместе с этой жидкостью из неё вышла вся та боль, которую она копила месяцами.
— Плевать мне на кредит, — сказала она ледяным тоном, перекрывая вопли Макса. — И плевать мне на твои штаны, Макс.
Она выпрямилась во весь рост и посмотрела на мужа сверху вниз. В её взгляде не было ни любви, ни упрека — только брезгливость, с какой смотрят на раздавленное насекомое.
— Я выходила замуж за мужчину, Кирилл. За партнера. За взрослого человека, который готов нести ответственность за семью. А оказалась замужем за подростком с приставкой, который боится обидеть дружка больше, чем собственную жену.
— Да закрой ты рот уже! — рявкнул Макс, делая шаг к ней. — Кирюх, да врежь ты ей, чтобы заткнулась! Что ты как тряпка сидишь?
Кирилл поднял на друга глаза, полные животного ужаса и растерянности. Он переводил взгляд с пустой бутылки на забрызганную жену, потом на красное месиво на диване.
— Макс… подожди… — промямлил он.
— Что «подожди»?! — Макс был в бешенстве. — Она на нас вино вылила! Дорогое, сука, вино! И на меня! Ты мужик или кто? Вышвырни её отсюда, пусть проветрится!
Анна даже не шелохнулась при виде надвигающегося на неё амбала. Она знала, что сейчас произойдет самое главное.
— Макс, вон, — произнесла она тихо, но так, что друг замер. — Вон из моей квартиры. Сейчас же. Или я вызываю наряд, и ты будешь объяснять им, почему ты орешь и угрожаешь женщине с грудным ребенком в час ночи.
— Ты меня не пугай мусорами! — оскалился Макс, но шаг назад все-таки сделал.
— А я не пугаю, — Анна достала телефон из кармана халата. — У тебя одна минута. Время пошло.
Она повернулась к мужу, который сидел в луже вина, выглядя абсолютно жалким.
— А ты, Кирилл, убираешь этот срач. Прямо сейчас. И можешь не ложиться спать. Завтра утром мы идем подавать заявление на развод. Я больше не собираюсь быть прислугой для двух дегенератов. Мое терпение кончилось вместе с этим вином.
В комнате повисла тяжелая, липкая тишина, нарушаемая только звуком капающего с края дивана вина на ламинат. Кап. Кап. Кап. Как обратный отсчет их семейной жизни.
Макс ушел не сразу. Он еще с минуту топтался в коридоре, пытаясь нащупать ногой задник кроссовка, и сыпал проклятиями, мешая их с обещаниями «разобраться». Его голос, уже не такой уверенный, но все еще громкий и визгливый, отражался от стен подъезда, пока тяжелая металлическая дверь наконец не отсекла его от квартиры. Щелчок замка прозвучал как выстрел в голову умирающей надежде на примирение.
Анна осталась стоять посреди гостиной, спиной к мужу. Тишина, навалившаяся на комнату, была тяжелее любого крика. Она пахла прокисшим вином и остывшей пиццей — запахом рухнувшей семейной жизни.
— Ань… — голос Кирилла дрожал. Он звучал так, словно он говорил из глубокого колодца. — Ну зачем ты так? Макс же… ну, он вспыльчивый, но он же друг. Ты перегнула.
Анна медленно обернулась. Кирилл все еще сидел на полу, в нелепой позе, испачканный вином, как нашкодивший ребенок, измазавшийся вареньем. Но сейчас он не вызывал у неё ни умиления, ни желания отчитать. Только усталость. Бесконечную, серую усталость, от которой ломило кости.
— Я перегнула? — переспросила она тихо. — Кирилл, посмотри на меня. Посмотри на этот диван. Посмотри на свою жизнь. Ты правда думаешь, что проблема в том, что я вылила вино?
Кирилл поднял на неё глаза. В них плескался страх — тот самый липкий страх человека, который понимает, что привычный мир рушится, но не хочет этого признавать.
— Ну мы же… мы же семья, Ань. У нас Вадик. Ты что, правда из-за этого разводиться пойдешь? Из-за пятна на диване? Из-за мужиков, которые пива попили? Это же бред. Все так живут. Ленка с пятого этажа своего вообще из ментовки забирает, и ничего, живут.
Анна горько усмехнулась. Эта фраза — «все так живут» — была могильной плитой на кладбище их отношений.
— Я не хочу жить «как все», Кирилл. И я не Ленка с пятого этажа. Я думала, что мы строим что-то свое, особенное. Я думала, что я для тебя важнее, чем мнение твоего дружка-неудачника. Но сегодня… сегодня я увидела, кто я для тебя на самом деле.
Она подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. На улице, в свете фонаря, кружились редкие снежинки. Мир там был спокоен и равнодушен к её драме.
— Знаешь, что самое страшное? — продолжила она, не оборачиваясь. — Не то, что вы открыли вино отца. Черт с ним, с вином. Страшно то, что ты даже не попытался меня защитить. Ты позволил ему унижать меня в моем доме, при моем ребенке. Ты выбрал быть удобным для него, а не надежным для меня.
— Да я просто не хотел скандала! — взорвался Кирилл, вскакивая на ноги. Он начал нервно ходить по комнате, обходя лужу на полу. — Ты вечно все усложняешь! Я устаю на работе, я прихожу домой, хочу расслабиться, а ты начинаешь пилить! Ну не подумал я про вино, ну виноват! Но рушить семью из-за этого? Ты эгоистка, Аня! Ты думаешь только о своих обидах!
Анна отстранилась от окна. В её взгляде теперь была такая пугающая пустота, что Кирилл осекся на полуслове.
— Я думаю о Вадике, — сказала она твердо. — Я не хочу, чтобы он вырос и стал таким, как Макс. Или, что еще хуже, таким, как ты — слабым мужчиной, который боится сказать слово поперек хаму, чтобы не показаться «подкаблучником». Я не хочу, чтобы он видел мать, которую можно заставить «метнуться кабанчиком» за закуской.
Она прошла мимо него к выходу из комнаты.
— Убирай все это, Кирилл. Запах невыносимый. Я иду к сыну. Постели себе здесь, на полу. На диван ты сегодня не ляжешь.
Кирилл стоял посреди разгрома, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.
— Ань, постой! Ань, ну давай поговорим! Завтра я куплю новое вино! Я с Максом поговорю, он извинится! Аня!
Но она уже не слышала. Дверь в детскую закрылась за ней мягко, но окончательно.
В комнате сына было темно и тихо. Лишь размеренное сопение малыша нарушало тишину. Анна опустилась на колени перед кроваткой и просунула руку сквозь прутья, коснувшись теплой ладошки сына. Слезы, которые она сдерживала весь вечер, наконец хлынули потоком. Горячие, злые, очищающие слезы.
Она плакала не о вине. Она плакала о той девочке, которая когда-то, в белом платье, смотрела на Кирилла с обожанием и верила, что за ним — как за каменной стеной. Той девочки больше не было. Она умерла сегодня вечером, растворилась в пятне коллекционного «Бароло» на дешевой обивке.
Но сквозь слезы приходило и облегчение. Странное, пугающее, но настоящее. Она вдруг поняла, что отец был прав. Вино действительно открыли в «особый повод». Это был день, когда она прозрела. День, когда она выбрала себя.
За стеной что-то грохнуло — видимо, Кирилл в сердцах швырнул тазик или щетку. Потом послышалось шарканье и звук льющейся воды. Он начал убирать. Но Анна знала: никакая уборка уже не поможет. Пятно можно вывести с ткани, можно заказать химчистку или купить новый диван. Но уважение, однажды потерянное, не купить ни за какие деньги.
Она положила голову на край кроватки, вдыхая запах детского мыла. Завтра будет тяжелый день. Будут разговоры, обвинения свекрови, попытки Кирилла все вернуть, возможно, даже цветы и нелепые обещания. Будет раздел имущества и поиск новой квартиры. Будет страшно и одиноко.
Но это будет завтра. А сейчас она просто дышала, чувствуя, как в груди, на месте выжженной пустыни, начинает пробиваться маленький, робкий росток новой жизни. Жизни, где никто не посмеет сказать ей «знай свое место». Потому что теперь она точно знала, где оно. Здесь, рядом с сыном, в мире, который она построит сама — без грязи, без страха и без лишних людей.
Анна вытерла слезы, поцеловала сына в макушку и, впервые за долгое время, улыбнулась в темноту. Она справится. У неё просто нет другого выбора…
