— Лен, ну ты чего? Я же не навсегда. На пару недель, может, месяц, пока она на ноги не встанет, — голос Виктора был вкрадчивым, заискивающим, и от этой фальшивой, сахарной мягкости Елену буквально передернуло. Она почувствовала, как по спине пробежал неприятный холодок, предвестник чего-то очень плохого.
Она стояла посреди их идеальной, вылизанной до блеска однокомнатной квартиры и смотрела на чудовищное инородное тело, которое муж только что втащил с лестничной клетки. Старая, обшарпанная советская раскладушка с провисшим, заляпанным брезентом и ржавыми пружинами, которые, казалось, вот-вот рассыплются в прах. Он поставил её в углу, между фикусом в стильном керамическом горшке и их огромной двуспальной кроватью, на которой ещё лежало шёлковое покрывало цвета топлёного молока, идеально подобранное к оттенку стен. Эта раскладушка была не просто предметом мебели. Она была как плевок грязью на произведение искусства. А ведь для Елены эта квартира и была её личным произведением искусства, её крепостью, её гордостью.
— Ты в своём уме, Витя? Какая раскладушка? Какая «она»? Ты спросил меня, прежде чем тащить это сюда? — Елена скрестила руки на груди, чувствуя, как внутри закипает холодное, злое недоумение. Её голос звучал ровно, но это было спокойствие натянутой струны.
Два года. Два года она жила в этой квартире как в раю. Наследство от бабушки, которое она не проела и не спустила на тряпки, а целиком, до последней копейки, вбухала в эту убитую «однушку» на окраине. Она сама рисовала дизайн-проект ночами, после работы. Сама подбирала материалы, мотаясь по строительным рынкам. Немецкий ламинат, который стоил как крыло самолёта. Итальянская плитка в ванной, каждая плиточка которой была ей как родная. Кухня, сделанная на заказ по её эскизам. Она помнила, как они с Виктором, тогда ещё влюблённые и счастливые, вместе сдирали старые, вонючие обои и смеялись, перепачканные краской. Он помогал, да. Носил мешки со строительным мусором, держал стремянку. Но деньги были её. Все. И он это знал. Они договорились тогда, на берегу: это её квартира, но их общее гнездо. Её территория, но их совместный мир. И до сегодняшнего дня этот договор работал безупречно.
— Ленусь, ну войди в положение! Это же Алиса, моя дочь! Её мать из дома выгнала, совсем спятила баба. Девчонке идти некуда, на улице ночевать будет? Я не могу её бросить, я же отец!
«Отец», — мысленно передразнила Елена. Отец, который за пять лет их совместной жизни видел эту Алису ровно три раза на нейтральной территории в кафе. Отец, который платил какие-то смешные, почти символические алименты, о которых предпочитал не вспоминать, а когда бывшая жена звонила с требованиями, закатывал глаза и жаловался Елене на её непомерные аппетиты. И вот этот «отец» внезапно проснулся. Проснулся, чтобы спасать двадцатилетнюю «девочку», которую он теперь решил приютить.
— Ей двадцать лет, Витя! Это взрослая баба, а не ребёнок! Почему она должна жить с нами? В нашей спальне! У нас одна комната, я тебе напоминаю! Она будет спать в метре от нашей кровати? Ты себе это как представляешь? Мы будем заниматься любовью, а она будет за ширмочкой лежать? Или мы вообще перестанем этим заниматься?
Он отвёл взгляд, принявшись смущённо теребить лямку раскладушки. Вид у него был виноватый, как у нашкодившего кота, который притащил в дом дохлую мышь и ждёт похвалы. И это бесило ещё больше. Он не просто принял решение за её спиной, он ещё и пытался разжалобить её, выставить себя благородным спасителем.
— Ну а куда мне её? У нас больше места нет. Тут поставим, она тихонько будет спать. Она девочка спокойная, мешать не будет. Ты её почти не заметишь. Это же временно, родная. Я не мог иначе, пойми. Кровь не водица.
Елена сделала медленный шаг к нему. Её голос стал тише, но в нём зазвенел металл, который Виктор слышал очень редко.
— Нет, это ты пойми. Я вложила в этот ремонт все свои деньги и всю свою душу. Я создавала уют для нас с тобой. Для нашей семьи. А не для того, чтобы ты в любой момент мог притащить сюда весь свой бродячий табор. Твоя «спокойная девочка» пусть идёт работать и снимает себе комнату, как это делают все нормальные взрослые люди в её возрасте. Здесь ей места нет. И этой раскладушке тоже. Выноси её обратно.
Она ткнула пальцем в сторону двери. Жест был резким и недвусмысленным. Виктор вжал голову в плечи, но с места не сдвинулся. Он смотрел на неё умоляющим взглядом побитого щенка, и в этом взгляде читалось отчаяние.
— Лен, не будь такой жестокой… Я уже пообещал ей. Она сейчас с вещами на вокзале сидит, ждёт моего звонка. Ну пожалуйста, давай не будем ссориться. Это ненадолго. Ты же знаешь, я тебя люблю. Для меня это важно.
Его «я тебя люблю» прозвучало как выстрел в упор. Это был запрещённый приём, его главный козырь, который он доставал только в самых крайних случаях. И он сработал. Елена почувствовала, как стена её холодной решимости дала трещину. Она не хотела быть жестокой. Не хотела быть мегерой, которая выгоняет на улицу «ребёнка» её любимого мужчины. Она вздохнула, устало проведя рукой по лицу.
— Ладно. Чёрт с тобой. Пусть приезжает. Но с условиями, — она подняла на него тяжёлый взгляд. — Первое: это ровно на две недели, ни днём больше. За это время она находит работу и съезжает. Второе: она живёт по моим правилам. Убирает за собой, не шумит, не трогает мои вещи. И третье: эта раскладушка здесь стоять не будет. Поставишь её на кухне. Там тесно, но это её проблемы. Договорились?
Виктор просиял. Его лицо мгновенно преобразилось, виноватая гримаса сменилась радостной улыбкой.
— Конечно, родная! Конечно, договорились! Спасибо тебе! Ты у меня самая лучшая, самая понимающая! — он подскочил к ней, быстро чмокнул в щёку и тут же схватился за телефон. — Я ей сейчас позвоню, обрадую!
Пока он торопливо набирал номер, Елена с мрачным видом смотрела, как он, кряхтя, тащит раскладушку на кухню, втискивая её между холодильником и обеденным столом. Чувство, что она совершает огромную ошибку, липким холодком оседало где-то в районе солнечного сплетения.
Алиса появилась через час. Вместе с двумя огромными клетчатыми баулами, которые Виктор едва втащил в коридор. Сама «девочка» была высокой, худой, с вызывающе ярким макияжем и скучающим выражением на лице. Она вошла в квартиру так, будто делала огромное одолжение. Бросила беглый, оценивающий взгляд на ремонт, скривив тонкие, накачанные губы.
— М-да, скромненько, — процедила она, обращаясь не то к отцу, не то к стенам.
Елена, стоявшая в дверях комнаты, почувствовала, как у неё дёрнулась щека. Она решила промолчать. Виктор же засуетился, как наседка.
— Проходи, дочка, проходи! Вот, располагайся. Ма… Э-э… Тётя Лена разрешила тебе пока у нас пожить.
Алиса удостоила Елену коротким кивком, в котором не было и тени благодарности. Это был кивок хозяйки, обращающийся к прислуге. Не говоря ни слова, она прошла мимо Елены прямо в ванную, оставив за собой терпкий шлейф дешёвого парфюма. Через пару минут оттуда донёсся звук открывающихся шкафчиков. Елена зашла следом и замерла на пороге. Алиса стояла перед зеркалом и без малейшего стеснения изучала содержимое её косметички, которую Елена неосмотрительно оставила на стиральной машине. В руках у неё был флакончик французской сыворотки для лица, который стоил как половина Викторовой зарплаты.
— Это моё, — ровным, безэмоциональным голосом произнесла Елена.
Алиса медленно повернула голову. На её лице было написано откровенное пренебрежение. — Да? А я думала, в этом доме всё общее, — она с демонстративной медлительностью поставила флакон на место, но тут же взяла баночку с кремом. — Ого, какая фирма. А можно попробовать? А то у меня после дороги кожа вся сухая.
— Нельзя. Поставь на место, — отчеканила Елена.
Алиса фыркнула, но крем поставила. Выйдя из ванной, она проследовала на кухню, где с брезгливым видом оглядела приготовленное для неё спальное место.
— И я должна спать на этом? Серьёзно? Пап, ты же сказал, у вас нормальная квартира.
Прежде чем Виктор успел что-то ответить, она достала из кармана пачку тонких сигарет и щёлкнула зажигалкой.
— Здесь не курят, — голос Елены звенел от сдерживаемой ярости. Она чувствовала, как все её «условия», о которых она говорила с Виктором, рассыпаются в пыль.
Алиса выпустила колечко дыма прямо в потолок.
— Расслабьтесь, тётя Лена. Я открою форточку.
Виктор, который всё это время мялся в коридоре, наконец вмешался. Но совсем не так, как ожидала Елена.
— Алис, ну ты чего… Потерпи немного. Мы что-нибудь придумаем, — он заискивающе посмотрел на дочь, а потом бросил умоляющий взгляд на Елену. — Лен, ну пусть покурит, один раз же. Человек с дороги, устал.
В этот момент Елена поняла всё. Поняла, что никакого «договорились» не было. Была только её уступка, которой теперь будут пользоваться все. Она молча развернулась и ушла в комнату. Она видела, как Виктор подобострастно принёс Алисе пепельницу. Она слышала, как он предлагал ей чай, спрашивал, не голодна ли она. Он не выгораживал её. Он лебезил. Он пытался купить расположение своей дочери за счёт комфорта и нервов Елены. Градус её раздражения перестал расти. Он достиг точки кипения и превратился в нечто иное. В холодное, твёрдое, как алмаз, решение. Она просто ждала. Ждала повода, последнего, финального аккорда в этой отвратительной пьесе. И знала, что ждать придётся недолго.
Вечер превратился в тягучий, липкий кошмар. Елена заперлась в комнате, пытаясь погрузиться в книгу, но буквы расплывались перед глазами. Она слышала каждый звук из кухни. Слышала, как Виктор и Алиса о чём-то оживлённо болтали, периодически взрываясь смехом. Он не смеялся так с ней уже несколько месяцев. Затем послышался звук работающего телевизора, который Алиса включила на полную громкость под какой-то дурацкий сериал. Виктор даже не попытался сделать ей замечание. Он был полностью поглощён своей новообретённой отцовской ролью, и Елена в этой роли была явно лишней.
Она чувствовала себя чужой в собственном доме. В том самом доме, который она создавала как идеальное убежище для двоих. Каждый предмет, каждый оттенок стен был выбран ею с любовью и тщательностью. А теперь этот мир был грубо, бесцеремонно взломан. И взломщиком оказался не чужой человек, а тот, кому она вручила дубликат ключей от своей души.
Ближе к одиннадцати Виктор заглянул в комнату. Вид у него был виноватый, но в то же время довольный.
— Лен, ты чего тут одна сидишь? Мы там кино смотрим. Иди к нам.
— Я не хочу, Витя. Я хочу спать, — ответила она, не отрывая взгляда от страницы.
— Ну, тогда мы сейчас тоже будем укладываться, — бодро сообщил он. — Алиса устала, день тяжёлый был.
Через десять минут они вошли в комнату. Сначала Виктор, а за ним, ленивой и развязной походкой, Алиса. Она была уже в пижаме — коротких шортах и майке, — и без тени смущения плюхнулась на кровать Елены и Виктора, взяв с тумбочки телефон.
— Так, сейчас видосики смешные посмотрю и спать, — объявила она в пространство.
Елена медленно закрыла книгу.
— Твоё место на кухне, — сказала она ледяным голосом.
Алиса удивлённо вскинула на неё брови, словно не поняв, о чём речь.
— В смысле? Папа сказал, я тут буду. На кухне на этом убожестве спать невозможно, я себе всю спину сломаю. Мы решили, что я пока на раскладушке посплю здесь, а папа завтра нормальный матрас привезёт.
Елена перевела взгляд на мужа. Он стоял, вжав голову в плечи, и трусливо смотрел в пол. Он снова всё решил за её спиной. Договорённости, которые они заключили всего несколько часов назад, уже были нарушены. Он не просто уступил дочери — он предал их общий с Еленой мир ради комфорта этой наглой девицы.
— Витя? — тихо спросила она.
— Ленусь, ну правда, раскладушка на кухне совсем плохая. А здесь коврик мягкий, теплее. Она же ребёнок ещё, простудится…
Это было последней каплей. Тем самым финальным аккордом, которого она ждала. Холодная, звенящая ярость, которую она сдерживала весь вечер, наконец нашла выход. Елена резко встала с кровати и включила верхний свет. Яркая лампа безжалостно выхватила из полумрака растерянное лицо Виктора и наглую ухмылку Алисы, которая продолжала лежать на их кровати.
— Вон отсюда, — прошипела Елена, глядя на Алису.
Та даже не пошевелилась.
— Чего? Вы мне не указывайте, я у себя дома. Папа разрешил.
И тут плотину прорвало. Елена повернулась к мужу. Её голос, до этого тихий, набрал силу и загремел на всю квартиру, отражаясь от идеальных стен.
— Я делала этот ремонт на свои деньги для нас, а не для того, чтобы ты привел сюда жить свою дочь от первого брака, которую выгнала мать! Пусть идет работать и снимает жилье, здесь ей места нет!
Виктор вздрогнул от её крика и попытался сделать шаг к ней.
— Лена, перестань, соседи услышат…
— Пусть слышат! — выкрикнула она ему в лицо. — Пусть все слышат, как ты решил превратить мою квартиру в ночлежку для своей великовозрастной доченьки! Ей негде жить? Пусть идет работать и снимает жилье, здесь ей места нет!
Алиса села на кровати, с интересом наблюдая за сценой. На её лице не было страха, только злорадное любопытство.
— Пап, она что, истеричка у тебя? Может, успокоительного ей дать?
Виктор беспомощно переводил взгляд с разъярённой жены на наглую дочь.
— Леночка, родная, умоляю, давай поговорим спокойно. Не надо так…
Но Елена его уже не слушала. Она смотрела на них двоих — на своего трусливого, бесхребетного мужа и его наглую, избалованную копию — и видела в них не семью, а захватчиков. И она знала, что с захватчиками не договариваются. Их изгоняют.
Слова Виктора о спокойном разговоре утонули в ледяном молчании, которое установила Елена. Она больше не кричала. Её ярость, выплеснувшись наружу, остыла и превратилась в сталь. Она окинула их обоих долгим, холодным, оценивающим взглядом, от которого Виктору стало не по себе. В этом взгляде не было ни любви, ни обиды, ни боли. Только холодный расчёт хирурга, который собирается ампутировать поражённую гангреной конечность.
Не говоря ни слова, она развернулась и решительно направилась к большому встроенному шкафу-купе, который занимал всю стену напротив кровати. Её движения были точными и выверенными, в них не было и намёка на суету. Она плавно отодвинула зеркальную дверь и с верхней антресоли достала большой дорожный чемодан Виктора на колёсиках. Тот самый, с которым они вместе ездили в отпуск к морю полгода назад. Поставив его на пол посреди комнаты, она расстегнула молнию.
— Ты что делаешь? — опешил Виктор.
Елена не ответила. Она подошла к его половине шкафа и начала действовать. Она не бросала вещи, не рвала их. Она просто брала их с вешалок — рубашки, джинсы, свитера — и методично, одну за другой, укладывала в чемодан. Она делала это с таким спокойствием, будто собирала его в очередную командировку. Затем её рука метнулась к стулу, на котором Алиса оставила свою куртку и рюкзак. Не моргнув глазом, она сгребла и их, запихнув поверх отглаженных викторовых рубашек.
Тут до Алисы, кажется, начало доходить, что представление окончено.
— Эй, вы что творите? Это мои вещи! Не смейте их трогать!
Она соскочила с кровати и кинулась к Елене, пытаясь выхватить свой рюкзак. Елена, не глядя на неё, просто отстранила её руку. Движение было несильным, но таким уверенным и властным, что Алиса отступила на шаг.
Вот тут Виктор взорвался. Его заискивающий тон испарился, сменившись багровой яростью бессилия.
— Ты что себе позволяешь, стерва?! Совсем с ума сошла?! Вышвыриваешь меня из дома посреди ночи? С моим ребёнком? Ты бессердечная тварь!
Он бросился к чемодану, пытаясь его закрыть, оттолкнуть Елену. Но она была как скала. Она молча обошла его, открыла комод и сгребла оттуда его бельё и носки, бросив их в чемодан комком, вперемешку с вещами его дочери. Затем она взяла с туалетного столика его дезодорант, бритву и зубную щётку и тоже швырнула их внутрь. Смесь дорогого парфюма и старого пота, исходящего от вещей Алисы, ударила в нос.
— Я думал, ты меня любишь! А ты оказалась просто жадной, расчётливой бабой! — орал он, брызгая слюной. — Тебе квартира дороже человека!
Закончив, Елена с усилием застегнула раздувшийся чемодан. Замок щёлкнул с оглушительным звуком. Она взялась за выдвижную ручку, подкатила чемодан к входной двери, открыла её и выставила его на лестничную клетку. Затем вернулась в комнату. Её лицо было абсолютно спокойным, даже умиротворённым.
— Квартира, Витя, действительно моя. Это указано в документах о собственности, которые лежат в верхнем ящике комода. И я помню, как ты сам настоял на брачном договоре, по которому всё, что куплено до брака, остаётся тому, кому принадлежало. Ты тогда очень боялся за свою старую машину, помнишь? — её голос был тихим и ровным, но каждое слово било как удар хлыста. — У тебя и у твоей… дочери, — она сделала короткую паузу, — есть ровно пять минут, чтобы исчезнуть из моего дома.
Она достала из кармана халата телефон и посмотрела на экран.
— Время пошло. Если через пять минут вы всё ещё будете здесь, я позвоню парням из охранного агентства, с которыми работает наша фирма. Они очень крепкие и не любят долгих разговоров. Они просто вынесут вас отсюда вместе с мусором. И поверь, раскладушка полетит следом за вами.
Виктор замер, глядя на неё. Он искал в её глазах хоть тень сомнения, колебания, но не находил ничего. Только холодную, бездонную пустоту. Он понял, что это конец. Не просто ссоры — конец всему. Алиса, стоявшая за его спиной, тоже замолчала, растеряв всю свою спесь. Угроза про «крепких парней» прозвучала абсолютно реально.
— Ты ещё пожалеешь об этом… — процедил Виктор сквозь зубы, но в его голосе уже не было гнева, только бессильная злоба.
— Моё время идёт, Витя. Четыре минуты, — безразлично отозвалась Елена, не отрывая взгляда от телефона.
Он бросил на неё последний взгляд, полный ненависти, схватил за руку оцепеневшую дочь и потащил её в коридор. Обувались они молча, в спешке. Виктор подхватил чемодан. Металлическая дверь за ними захлопнулась, отрезав их от мира идеального ремонта и шёлковых покрывал. Елена не двигалась, прислушиваясь. Она услышала, как они, сыпля проклятиями в адрес «жадной бабы», с грохотом поволокли чемодан по лестнице вниз, в ночную темноту. Только после этого она медленно подошла к двери и повернула ключ в замке. Дважды…
