— Я больше не твоя рабыня, Игорь! Все твои вещи, которые я найду не на своём месте, теперь будут в помойке! Можешь считать это своей личной тумбочкой! А со временем и сам на свалку переедешь! — сказала Света мужу, поставив посреди комнаты огромный пластиковый контейнер.
Звук, с которым тяжёлый пластик проскрежетал по паркету, был громким и неприятным. Он резанул по уютной вечерней атмосфере, которую Игорь так тщательно создавал вокруг своего дивана. Он лежал в своей привычной позе полубога, подложив под голову подушку, и лениво прокручивал ленту в телефоне. Его мир состоял из мягкого света торшера, гудения ноутбука и ощущения полного, заслуженного покоя после рабочего дня. И в этот мир только что грубо вторгся уродливый серый саркофаг.
Игорь медленно оторвал взгляд от экрана. Он посмотрел на Свету, потом на пластикового монстра, занявшего добрую половину прохода, и на его губах появилась снисходительная усмешка. Он видел эту сцену уже десятки раз, только в разных декорациях. Вместо контейнера были угрозы выбросить его коллекцию дисков, обещания не стирать его вещи, клятвы не готовить ему ужин. Всё это было частью их семейного ритуала, предсказуемого, как смена времён года.
— Светочка, у тебя был тяжёлый день? — спросил он, не меняя позы. — Давай ты сейчас уберёшь эту… коробку, и мы не будем портить вечер. Я как раз хотел фильм посмотреть.
Он произнёс это тоном человека, успокаивающего неразумного ребёнка. Но Света не сдвинулась с места. Её лицо было лишено всяких эмоций. Не было ни гнева, ни обиды, ни привычной красной испарины на лбу. Только холодное, отстранённое спокойствие, которое пугало гораздо больше, чем любой крик. Последней каплей стало даже не очередное кольцо от кофейной чашки, оставленное на светлой столешнице, и не гора его одежды на кресле, напоминающая спящего бродягу. Последней каплей стало осознание того, что это никогда не кончится. Что она обречена на эту бесконечную борьбу с его энтропией.
Она молча обошла контейнер, подошла к креслу, двумя пальцами, словно брезгуя, взяла его вчерашнюю рубашку, брошенную поверх свитера, и с размаху швырнула её в пластиковое чрево. Скомканная ткань упала на дно с глухим, безжизненным стуком. Это был первый экспонат в новом музее его неряшливости.
Игорь даже приподнялся на локте. Усмешка сползла с его лица, сменившись недоумением.
— Эй, это моя любимая рубашка. Ты что творишь?
— Она была не на своём месте, — ровным голосом ответила Света, не глядя на него. Она говорила так, будто зачитывала инструкцию к бытовому прибору. — Её место — в корзине для грязного белья. Или в шкафу. Здесь её места нет. Теперь её место — там.
Он посмотрел на неё, потом на контейнер, и не выдержал. Из его груди вырвался короткий, нервный смешок. Абсурдность ситуации казалась ему запредельной.
— То есть как? Ты теперь будешь собирать мои вещи в этот ящик? И что дальше? Выставишь на балкон? Позвонишь моей маме, чтобы пожаловаться?
Он пытался уколоть её, вернуть всё в привычное русло скандала, где он мог бы занять выгодную позицию жертвы или снисходительного взрослого. Но она не поддавалась.
— Ничего. Он будет просто стоять здесь. Это твоя персональная свалка. Твоя зона ответственности. Всё, что ты бросишь где попало, окажется в нём. Искать свои вещи ты будешь сам.
Она повернулась и пошла на кухню. Не было хлопнувшей двери, не было звенящей тишины. Было что-то хуже: ощущение чудовищного, необратимого сдвига. Игорь остался один на один с этим пластиковым идолом, стоявшим посреди его гостиной. Он снова откинулся на подушки, взял телефон, пытаясь вернуться в свой уютный мир. Но что-то изменилось. Огромный серый ящик отбрасывал на пол длинную тень, которая, казалось, дотягивалась до самого дивана. Он чувствовал его присутствие физически, как присутствие незваного, молчаливого гостя. И где-то в глубине души, под слоем самоуверенности и иронии, шевельнулось холодное, неприятное предчувствие, что на этот раз это не просто театр. Это было объявление войны.
Утро не принесло забвения. Первое, что увидел Игорь, открыв глаза и потянувшись, был он — уродливый серый монолит, всё так же стоявший посреди гостиной. Он мешал, раздражал, нарушал геометрию привычного пространства. Игорь фыркнул, отбросил одеяло и пошёл в ванную, нарочито громко шаркая тапками по паркету. Он решил играть в свою обычную игру — полное игнорирование. Проблема, которую не замечаешь, со временем исчезает сама собой. Так было всегда.
Он умылся, налил себе кофе и уселся за рабочий стол, включив ноутбук. Индикатор батареи показывал удручающие семь процентов. Игорь привычно похлопал по полу рядом со столом, потом заглянул под него. Пусто. Он машинально провёл рукой по удлинителю, проверяя все гнёзда. Зарядного устройства не было. Раздражение, поначалу тонкое, как паутинка, начало уплотняться, превращаясь в тугой комок в груди. Он точно помнил, что вчера вечером, когда смотрел фильм, зарядка была воткнута в розетку у дивана.
— Света, ты не видела мою зарядку от ноутбука? — крикнул он в сторону кухни, откуда доносился тихий звон посуды.
Ответа не было. Только звук работающей кофемашины.
Он встал и прошёл на кухню. Света стояла у окна, спокойно помешивая ложечкой пенку в своей чашке. На ней был домашний костюм, волосы аккуратно собраны. Она выглядела так, будто в их квартире не стоит гигантская пластиковая урна, а в их отношениях не взорвалась бомба.
— Я тебя спрашиваю, — процедил он, останавливаясь на пороге. — Где зарядка от ноута? Ты её переложила?
Света медленно повернула голову. Её взгляд был спокойным, почти безразличным. Она не ответила. Просто молча, с лёгким, едва заметным движением, указала подбородком в сторону гостиной. Прямо на контейнер.
Игорь замер. Секунду он просто смотрел на неё, потом на ящик, и его мозг отказывался принимать эту информацию. Это уже не было шуткой. Это было действие.
— Ты что, серьёзно? — его голос стал на тон выше. — Ты бросила туда мою зарядку? А если она сломалась? Это рабочая вещь!
— Она была не на своём месте, — произнесла Света так, будто цитировала параграф из устава. — Она валялась на полу. Её место — в ящике стола или в сумке для ноутбука. Теперь её место — там.
Он смотрел на неё, и в его глазах плескалась ярость, смешанная с недоумением. Он ждал, что она сейчас рассмеётся, скажет, что это розыгрыш, и достанет зарядку из кухонного шкафчика. Но она просто отвернулась и сделала глоток кофе.
Игорю пришлось вернуться в гостиную. Он постоял над контейнером, чувствуя себя идиотом. Ноутбук пискнул, сообщая, что осталось четыре процента. Выбора не было. Скрипнув зубами, он опустился на колени перед этим пластиковым монстром. Запах внутри был… сложным. Вчерашняя рубашка, пара его же носков, которые он скинул у дивана, какая-то рекламная газета, которую он вытащил из почтового ящика и бросил на комод. Его рука погрузилась в этот мелкий бытовой хаос. Он нащупал что-то мягкое, потом твёрдое. Вытащил скомканный чек из магазина. Ещё глубже — бумажная салфетка со следами кетчупа.
Унижение было липким и холодным. Ему, взрослому, успешному мужчине, приходилось рыться в собственном мусоре на глазах у жены, которая даже не удостоила его взглядом. Каждый шорох, каждый предмет, который он вытаскивал на свет, был молчаливым обвинением. Вот забытый пульт от кондиционера. Вот ручка, которую он искал три дня. И вот, наконец, на самом дне, запутавшись в проводах от старых наушников, которые он тоже куда-то задевал, лежала его зарядка.
Он выпрямился, сжимая в руке пластиковый блок питания, как оружие. Лицо его горело. Он хотел накричать на неё, разбить что-нибудь, вышвырнуть этот проклятый ящик из квартиры. Но он посмотрел в сторону кухни и понял — это будет бесполезно. Она победила в этом раунде, даже не вступив в бой. Она просто создала условия, в которых он сам себя высек. И это было в тысячу раз хуже любого скандала. Он не просто нашёл свою вещь. Он нашёл её на дне своей же лени, и это открытие было отвратительным.
Два дня квартира жила в режиме холодной войны. Игорь, уязвлённый и злой, принял тактику демонстративного педантизма. Он с преувеличенной аккуратностью ставил чашку на блюдце, прежде чем отнести её на кухню. Вешал куртку в шкаф с таким видом, будто совершал священнодействие. Это была его форма протеста, молчаливый сарказм, призванный показать абсурдность её затеи. Контейнер, тем временем, продолжал пополняться. Туда отправился тюбик с зубной пастой, оставленный на раковине, его домашние тапочки, забытые посреди коридора, и даже ключи от квартиры, которые он по привычке бросил на журнальный столик. Каждая такая «потеря» сопровождалась унизительной процедурой раскопок.
Он понял, что пассивная агрессия и игнорирование не работают. Она не отступала. Её спокойствие было железобетонным. И тогда в его голове созрел новый план. Коварный, как он считал, и гениальный в своей простоте. Если она установила правила, нужно заставить её саму их нарушить. Поймать её на лицемерии, и тогда вся эта хрупкая конструкция её правоты рухнет.
Вечером, когда Света была в душе, он приступил к исполнению. Он подошёл к её прикроватной тумбочке. На ней лежала книга в мягкой обложке, которую она читала последние несколько дней. Толстый роман с закладкой где-то на середине. Он взял книгу. Её личная, неприкосновенная вещь. Он прошёл в гостиную и с нарочитой небрежностью положил книгу на подлокотник своего кресла. Прямо на то место, где обычно скапливался пепел от его мысленных сигарет. Это была приманка. Провокация. Он уселся на диван, включил телевизор и стал ждать, ощущая азарт охотника, расставившего капкан.
Света вышла из ванной, завёрнутая в полотенце. Она прошла через гостиную, направляясь в спальню, и её взгляд скользнул по креслу. Она остановилась. Игорь напрягся, не сводя глаз с экрана, но всё его существо превратилось в слух и зрение. Он ждал её реакции. Сейчас она возмутится, схватит свою книгу, и он скажет ей: «Ага! Попалась! Свои вещи значит можно бросать где попало?». Это будет его триумф.
Но Света не произнесла ни слова. Она посмотрела на книгу, потом на него. В её взгляде не было удивления. Было лишь холодное узнавание. Она поняла его замысел. Медленно, не говоря ни слова, она подошла к серому контейнеру. Игорь самодовольно усмехнулся про себя. «Ну давай, бросай свою книжку в помойку. Посмотрим, как тебе это понравится».
Но она не стала ничего бросать. Она упёрлась в массивный пластиковый ящик обеими руками. Напряглась. С громким, скрежещущим звуком, от которого у Игоря заскрипело на зубах, она сдвинула контейнер с места. Сантиметр за сантиметром, оставляя на паркете уродливые царапины, она потащила его через всю комнату. Он был тяжёлым, наполненным его же хламом, но она толкала его с какой-то механической, безжалостной упёртостью.
— Ты что делаешь? С ума сошла? Ты портишь пол! — выкрикнул он, вскакивая с дивана.
Она не ответила. Она дотащила контейнер до его рабочего стола и с глухим стуком придвинула его вплотную к стулу, полностью заблокировав доступ. Теперь, чтобы сесть за компьютер, ему нужно было либо совершить акробатический этюд, либо… отодвинуть контейнер.
Только после этого она выпрямилась, отряхнула руки и подошла к креслу. Взяла свою книгу. Не бросила её в ящик. Не положила на место. Она подошла к Игорю, который стоял посреди комнаты, ошеломлённый её поступком, и протянула книгу ему.
— Держи, — сказала она тихо и ровно. — Это ведь ты её взял. Значит, она тебе нужна. Можешь положить её в свой ящик. Теперь он рядом с твоим рабочим местом. Так будет удобнее.
Она вложила книгу в его онемевшие пальцы и, не оборачиваясь, ушла в спальню. Игорь остался стоять с её книгой в руках. Он посмотрел на свой заблокированный стол, на этот серый бастион, который теперь стоял на страже его личного пространства. Она не просто не попалась в его ловушку. Она перевернула доску и начала играть по своим, ещё более жестоким правилам. Война за чистоту превратилась в войну за территорию. И он только что проиграл ещё одно сражение, даже не успев понять, как это произошло.
Следующие несколько дней прошли в состоянии вооружённого нейтралитета. Игорь, проявив чудеса инженерной мысли и акробатики, умудрялся пользоваться своим рабочим местом, не отодвигая контейнер-баррикаду. Он работал, демонстративно игнорируя серую глыбу, стоявшую у его коленей. Это было его маленькое, упрямое сопротивление. Но напряжение в квартире можно было резать ножом. Они почти не разговаривали, обмениваясь лишь короткими, функциональными фразами. Молчание было густым и тяжёлым, пропитанным невысказанной ненавистью.
Развязка наступила в четверг. Утром Игорю позвонил заказчик. Важный, нервный клиент, от которого зависел крупный проект и, соответственно, премия Игоря. Нужно было срочно внести правки в чертежи, которые он закончил накануне поздно вечером.
— Да, конечно, сейчас всё будет, — бодро ответил Игорь в трубку, уже чувствуя, как холодок пробегает по спине.
Он закончил разговор и обвёл взглядом комнату. Папка. Синяя пластиковая папка с бумагами, над которыми он корпел всю неделю. Он точно помнил, как вчера, обессиленный, бросил её на диван. Он собирался убрать её через минуту, но его отвлёк какой-то фильм, а потом он просто уснул.
Он подошёл к дивану. Папки не было. Он заглянул за подушки, поднял плед. Пусто. Его сердце забилось чаще, глухо и тревожно. Он посмотрел на Свету. Она сидела за кухонным столом и методично резала яблоко на идеально ровные дольки. Она не смотрела на него, но он чувствовал, что она знает. Она всё знает.
— Где папка? — его голос был хриплым. Это был уже не вопрос, а обвинение.
Света медленно подняла глаза. В них не было ни злорадства, ни сочувствия. Только пустота. Она молча кивнула в сторону его рабочего стола. В сторону серого саркофага.
У Игоря потемнело в глазах. Нет. Только не это. Этого не может быть. Он бросился к контейнеру, и на этот раз ему было плевать на царапины на полу и на собственное достоинство. Он с рычанием отодвинул тяжёлый ящик. Запустил в него руки, разбрасывая накопившийся за неделю мусор — обёртки, старые газеты, его же рубашку. И на самом дне он её увидел. Синюю папку.
Он вытащил её. Пластик был влажным и липким. Он дрожащими руками открыл защёлку. Первый же лист, титульный, был испорчен. По нему расползалось огромное, уродливое кофейное пятно. Он вспомнил. Вспомнил недопитую чашку, которую он оставил на комоде три дня назад. Света, очевидно, сбросила её в контейнер вместе с остальным мусором. Кофе пролился, пропитав всё дно этой помойки. Он лихорадочно стал перебирать листы. Чертежи, тонкая, точная работа тушью, расплылись, превратившись в грязные кляксы. Часы работы, его репутация, его премия — всё это превратилось в мокрую, вонючую бумажную кашу.
Он медленно поднялся. В его руках была изуродованная папка. Он посмотрел на Свету.
— Ты… — он не мог подобрать слов. Ярость была настолько сильной, что парализовала гортань. — Ты знала. Ты специально это сделала.
Света отложила нож. Она встала и подошла к нему, остановившись на безопасном расстоянии.
— Я сделала только одно. Я положила вещь, которая была не на своём месте, в отведённое для таких вещей место. Кофе, который ты не допил. Папку, которую ты бросил. Они встретились. Это законы физики, Игорь, а не моя злая воля.
— Ты уничтожила мою работу! — заорал он, и его голос наконец прорвался, громкий и уродливый. — Ты просто взяла и уничтожила месяцы моей работы! Тебе доставляет удовольствие смотреть, как я роюсь в этой помойке?
— Нет, — спокойно ответила она. — Мне не доставляет это никакого удовольствия. Мне омерзительно, что мой дом превратился в это. Мне омерзительно, что единственный способ заставить тебя убрать за собой — это создать для тебя персональную помойку. Ты сам её наполнил. Ты сам её заварил. Ты сам в ней и утонул. Это не я уничтожила твою работу. Это твоя лень и твоё свинство её уничтожили. Я лишь предоставила им сосуд.
Он смотрел на её спокойное лицо и понимал, что она не шутит и не оправдывается. Она верила в каждое своё слово. Вся накопившаяся за годы обида, всё раздражение, всё презрение к его образу жизни сконцентрировались в этой одной, холодной, безжалостной логике. Он больше не был для неё мужем, любимым человеком. Он был проблемой, которую она решила устранить. И папка с чертежами была лишь побочным ущербом в этой тотальной войне на уничтожение.
— Я тебя ненавижу, — выдохнул он. Это прозвучало не как угроза, а как констатация факта. Простое, чистое, дистиллированное чувство.
— Я знаю, — так же тихо ответила она. — Думаешь, я живу с тобой из большой любви? Я просто устала быть твоей прислугой. Твоей мамочкой. Твоей рабыней. Теперь всё. Можешь жить в своей помойке. Я в ней больше не убираю.
Она развернулась и ушла в спальню. Не хлопнув дверью. Просто ушла. А он остался стоять посреди комнаты с липкой, вонючей папкой в руках. Перед ним стоял серый пластиковый ящик — памятник их разрушенной жизни. И впервые за много лет в квартире стало по-настоящему тихо. Но это была не тишина перемирия. Это была тишина кладбища…
