— Вот, держите, — Алина протянула мне свёрток с сонно сопящим Мишей, но смотрела при этом не на меня, а куда-то в сторону, на идеально вымытое окно.
Её квартира сияла чистотой, как операционная. Ни пылинки, ни лишнего предмета. Всё было подчинено строгому порядку, который, казалось, витал в самом воздухе.
Я осторожно приняла внука на руки. Тёплый, родной комочек. Сердце заполнилось нежностью, которая тут же смешалась с лёгкой тревогой.
Мне всегда было неуютно в этом доме, словно я была чужеродным элементом, нарушающим выверенную гармонию.
— Он только поел, должен скоро уснуть, — бросила невестка, поправляя идеально лежащую на плече лямку дорогого домашнего костюма.
Я кивнула, вглядываясь в личико Миши. Щёчки у него были красные, а на лбу выступила лёгкая испарина. Он был укутан в плотное одеяльце, хотя в квартире и без того было очень тепло.
— Алиночка, а может, мы его раскроем? — тихо предложила я. — Мне кажется, ему жарковато.
Алина медленно повернула голову. Её взгляд был холодным, изучающим. Она словно взвешивала каждое моё слово, ища в нём скрытый подвох.
— Ему не жарко. Это специальная система терморегуляции, — отрезала она. — Я всё делаю по методике доктора Берга.
Я никогда не слышала о докторе Берге, но спорить не стала. Кто я такая, чтобы оспаривать модных докторов, о которых пишут в интернете?
Я просто мать, вырастившая здорового сына. Мой опыт, видимо, давно устарел.
Я прошла с Мишей в гостиную и села в кресло, стараясь не нарушать звенящий порядок вокруг.
Алина осталась на кухне, но я чувствовала её присутствие, её контроль. Она не гремела посудой, не включала воду — она просто была там, наблюдая.
Внук во сне беспокойно крякнул и дёрнул ножкой. Я осторожно высвободила его ручку из-под одеяла. Кожа была влажной.
Моё сердце снова сжалось от беспокойства. Ну какая, к чёрту, терморегуляция? Ребёнку просто жарко. Это же очевидно.
В этот момент Алина вошла в комнату со стаканом воды в руке. Не для меня, для себя. Она сделала маленький глоток, её глаза впились в мою руку, лежащую на внуке.
— Я же просила не трогать одеяло, — в её голосе не было злости, только ледяное, бесцветное раздражение.
— Алина, послушай, я не хочу тебя учить, — начала я как можно мягче, подбирая слова. — Но я вижу, что ему некомфортно.
Он весь мокрый. Давай хотя бы кофточку снимем. Это же может привести к потнице, к простуде потом…
Я говорила, а она смотрела на меня, и её лицо медленно превращалось в непроницаемую маску. Она дослушала мою короткую тираду до конца, не перебивая.
Потом поставила стакан на стеклянный столик. Звук показался оглушительным.
— Мы с Кириллом сами разберёмся, как нам воспитывать нашего сына, — произнесла она тихо, но каждое слово впивалось в меня, как игла. — Я не нуждаюсь в советах из прошлого века.
Она сделала паузу, выдерживая её, как опытная актриса.
— Вы мне никто — не смейте учить, как жить.
Её слова повисли в воздухе гостиной. Они не кричали, не звенели, а просто впитались в обивку кресла, в ворс ковра, в идеально гладкие стены.
Я смотрела на неё, на эту красивую, уверенную в себе женщину, и не узнавала в ней ту весёлую девочку, которую когда-то с радостью приняла в семью.
Что-то внутри меня оборвалось. Не обида даже, а какое-то горькое, тягучее недоумение. Я прижала к себе Мишу, который снова захныкал во сне, и почувствовала, как по его спинке под распашонкой течёт пот.
В этот момент в замке провернулся ключ. Вернулся Кирилл. Мой сын.
Он вошёл в квартиру уставший, но с улыбкой. Увидев меня, он обрадовался.
— Мам, привет! А мы думали, ты позже.
Он подошёл, чтобы обнять меня, но Алина опередила его. Она мягко взяла его под руку, словно отгораживая от меня.
— Дорогой, я так рада, что ты пришёл. Твоя мама как раз давала мне ценные указания по уходу за Мишей.
Сарказм в её голосе был настолько тонким, что Кирилл его даже не заметил. Он с тревогой посмотрел на меня, потом на жену.
— Что-то случилось?
— Ничего, — я постаралась улыбнуться, но губы меня не слушались. — Просто Мишеньке, кажется, жарко.
Кирилл подошёл и потрогал лоб сына.
— Да, вроде горячий. Алин, может, и правда раскроем?
Алина вздохнула. Это был не просто вздох, а целый спектакль. Вздох мученицы, несущей бремя знаний среди дикарей.
— Кирилл, мы это уже обсуждали сто раз. Система доктора Берга. Ребёнок адаптируется. Если мы сейчас начнём его кутать-раскутывать, то только собьём естественные процессы.
Она говорила с ним совсем другим тоном. Мягким, убеждающим, полным снисходительной нежности. Кирилл растерялся. Он посмотрел на меня виновато, словно просил прощения за то, что не может пойти против жены.
— Мам, ну… Алина читала, она знает. Сейчас столько всего нового…
— Нового? — я не выдержала. — Кирилл, посмотри на него! Он же весь красный, мокрый! При чём тут ваши системы, если ребёнок страдает?
Миша, словно услышав мои слова, проснулся и громко заплакал. Это был не капризный плач, а отчаянный, надрывный крик.
Алина тут же забрала его у меня из рук.
— Вот видите? Вы его разбудили. Теперь он перевозбудился.
Она начала его укачивать, но Миша плакал всё громче, выгибаясь у неё на руках.
— Дай мне, — попросила я.
— Не нужно, я сама, — жёстко ответила Алина. Она унесла его в спальню и плотно закрыла за собой дверь.
Мы с Кириллом остались одни. Плач ребёнка стал глуше, но не прекратился.
— Мам, не обижайся на неё, — начал сын, избегая смотреть мне в глаза. — Она просто очень переживает, хочет всё делать правильно. Этот Берг — какой-то светила, она на его курсы подписана, они стоят кучу денег…
— Кирилл, мне всё равно, сколько стоят эти курсы, — я встала, чувствуя, как дрожат мои руки. — Я вижу, что моему внуку плохо. И я вижу, что его мать этого не понимает. Но почему ты этого не видишь?
Он молчал, опустив голову. В этот момент я поняла, что он не просто не видит. Он боится видеть.
Боится пойти против этой идеальной, выверенной системы, которую выстроила его жена. Системы, в которой для меня, для моих чувств и моего опыта просто не было места.
Из-за двери доносился отчаянный плач Миши. И я вдруг поняла, что дело не в докторе Берге. Дело в чём-то другом. В чём-то страшном, что скрывалось за этой стерильной чистотой и холодным взглядом моей невестки.
Плач не прекращался. Он стал частью этого дома, въелся в стены, просочился в душу. Я больше не могла сидеть и слушать, как страдает мой внук.
Я посмотрела на сына. Он сидел, ссутулившись, и выглядел таким же потерянным, как и я.
— Кирилл, — сказала я твёрдо, и он вздрогнул. — Ты отец. И ты сейчас позволишь мне помочь твоему сыну.
Я не ждала ответа. Я просто встала и пошла к двери спальни. Мой страх перед холодной яростью невестки испарился. Его вытеснила решимость.
Я открыла дверь без стука. Алина стояла посреди комнаты, всё так же отчаянно укачивая кричащего, багрового от плача Мишу. Увидев меня, она замерла.
— Выйдите, — прошипела она.
— Нет, — ответила я спокойно. — Дай его мне.
— Я сказала, выйдите! — её голос сорвался на крик.
Я подошла к ней вплотную. В её глазах плескался не гнев, а паника. Отчаянный, животный страх.
— Алина, ты делаешь ему больно, — сказала я, глядя ей прямо в глаза. — Ты боишься. Боишься сделать что-то не так, боишься оказаться плохой матерью. Но сейчас ты ею и являешься.
Я осторожно, но настойчиво забрала у неё ребёнка. Она не сопротивлялась, её руки ослабли.
Я села на край идеально заправленной кровати, быстро распеленала Мишу, сняла с него мокрую кофточку и плотное одеяло. Под ними кожа ребёнка была покрыта красной сыпью. Потница.
Я оставила его в одном подгузнике. Его тельце обдул воздух, и он мгновенно замолчал. Всхлипнул ещё пару раз по инерции и затих, глядя на меня удивлёнными, прояснившимися глазками.
Я прижала его к себе, и он доверчиво прильнул к моей груди, закрывая глаза.
В комнате повисла оглушительная пустота, которую больше не разрывал детский плач.
Кирилл, всё это время стоявший в дверях, вошёл и сел рядом со мной. Он смотрел то на умиротворённого сына, то на жену.
Алина стояла посреди комнаты, как изваяние. А потом её плечи затряслись. Она закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.
— Я… я не знаю, как правильно, — прошептала она сквозь слёзы. — Моя мама… она всегда говорила, что я ничего не могу сделать сама. Что я всё испорчу. Я просто хотела доказать… хотела быть идеальной…
Кирилл подошёл и обнял её. Крепко, как обнимают сломленного человека.
Я смотрела на них, укачивая тёплого, расслабленного внука. Моя миссия была выполнена. Я не читала нотаций, не устраивала скандалов. Я просто показала, что любовь и здравый смысл важнее любых систем и методик.
Я встала и передала спящего Мишу Кириллу.
— Я пойду, — сказала я тихо. — Позвоните, если буду нужна.
На пороге Алина подняла на меня заплаканные глаза.
— Простите меня, — прошептала она.
Я лишь слегка кивнула. Слова были не нужны. Сегодня рухнула не только система доктора Берга.
Рухнула стена, которую она так долго строила вокруг своего сердца. И я знала, что теперь у моего внука всё будет хорошо.
