Сергей Ильич снял пальто с вешалки, надел и начал застёгивать пуговицы — спокойно, без суеты, как будто никуда не спешил.
— Это моя квартира,— продолжил он, даже не взглянув на невестку.
Аня стояла у стены, сжимая справку из поликлиники. Коридор был узкий и светлый. Обои в цветочек давно выцвели, но всё было аккуратно: обувь по линеечке, шапки — на верхней полке.
— Я не прошу ничего особенного. Просто прописку ребенку, чтобы оформить документы на Макса. Без прописки нас не примут ни в поликлинику, ни в сад.
Сергей Ильич отступил на шаг от зеркала, поправил воротник.
— Прописка — это уже доступ к собственности. А я свою квартиру делить ни с кем не собираюсь. Ни сейчас, ни потом.
В соседней комнате спал Максим, ему всего месяц. Нужно было срочно оформить всё официально — хотя бы для прикрепления к участковому врачу.
Аня смотрела на свёкра. Он говорил спокойно, без злобы. Но в этом спокойствии не было места для диалога.
Аня стояла так несколько секунд, не двигаясь. Как будто надеялась, что всё, что только что произошло, просто недоразумение.
Два года назад всё казалось понятным. Даже обнадёживающим.
Она приехала в Петербург поступать в университет — из Архангельска, с рюкзаком, пуховиком и простым планом: учёба, подработка, диплом. Первое жильё — комната у одинокой бабушки на Петроградке, где зимой в комнате было +16, а весной текло с потолка.
Аня бралась за всё: репетиторство по математике, помощь с домашкой, няня по выходным. В детском клубе водила малышей на прогулки, читала вслух сказки и обрабатывала коленки зелёнкой.
Глеба она встретила случайно — на курсах английского. Высокий, спокойный, с тихим голосом и неуверенной улыбкой. Всегда с рюкзаком, всегда в кедах. Программист, интроверт, старше её на три года. Сначала болтали на переменах, потом — кофе, прогулки, кино без поцелуев. Всё медленно, как будто в замедленной съёмке. Надёжно.
Когда Аня узнала, что беременна, у неё подкосились ноги. А Глеб просто сказал:
— Поженимся. У меня стабильная работа. У папы большая квартира. Всё решим.
И действительно — решилось. Без драмы. Без отказов.
Сергей Ильич, свёкор, встретил её спокойно. Не обнял, не улыбнулся, но и не нахмурился. Помог перевезти вещи, показал комнату. На кухне — строгость и порядок, как в казарме: салфетки сложены, банки с крупами подписаны, чайник — с расписанием чистки.
— Подъём в семь, завтрак в семь тридцать, — сказал он не приказом, а просто как факт. — В доме должен быть ритм.
Он не был тёплым человеком, но был организованным. За ужином спрашивал об учёбе, слушал внимательно. Никогда не перебивал. Никогда не спорил. Выражал мнение в двух словах — и всё. Жили с ним аккуратно, старались не мешать. Аня уважала его границы — он платил тем же.
Максим родился в январе. Роддом, мороз, кашель в маршрутке. Сергей Ильич впервые за всё время улыбнулся — казалось по-настоящему. Привёз детскую кроватку, собрал её сам. Купил подогреватель для бутылочек, не спрашивая.
Аня тогда подумала: «Вот, семья. Своя, надёжная.»
Но когда спустя месяц она заговорила о документах — прописке для Макса, чтобы оформить полис, прикрепиться к врачу, встать на очередь в сад, — лицо Сергея Ильича изменилось. Словно включился внутренний стоп-кран.
— Один раз впишешь — не выпишешь, — сказал он. — Я это проходил. Квартира одна, сын один. Потом начинаются суды, адвокаты, делёжка. Мне этого не нужно.
Говорил он без раздражения, но твёрдо. Без компромиссов.
Аня пыталась объяснить: «Это формальность. Это не про квартиру. Это просто для ребёнка.» Но он уже ушёл в себя. Решение было принято. Как всё в его жизни — чётко и навсегда.
Аня сидела на кухне, держа Макса на руках. Он медленно допивал смесь из бутылочки, уткнувшись лбом ей в грудь. Всё было как обычно — и от этого особенно тягостно.
В этой квартире всё происходило по расписанию. Подъём ровно в семь. Завтрак — строго до восьми. Проветривать квартиру три раза в день. Стирать — только в отведённое время Ни одного движения без согласования.
Сергей Ильич не был грубым или враждебным. Он просто жил по своим правилам — и ждал того же от остальных.
Сначала Аня старалась подстроиться. Но с ребёнком стало почти невозможно. Макс просыпался ночью, плакал, сбивал весь режим.
Когда Глеб пришёл с работы, Аня убрала бутылочку в раковину и молча вытерла руки о полотенце.
— Нам нужно поговорить, — сказала она, пока он ставил чайник.
Он кивнул, но не обернулся.
— Опять про прописку?
— Да, про неё. Мне всё ещё не получается ни оформить пособие, ни записать Макса к участковому. Мы ходим по частным врачам, а это дорого. Без регистрации нам нигде не рады.
Глеб налил себе чай, помешал ложкой, уставился в чашку.
— Папа не передумает, — сказал тихо. — Он не против Макса, просто… у него с этим строго. Ему важно, чтобы всё оставалось на его условиях. И ты знаешь, он не из тех, кто идёт на уступки.
— А мне, по-твоему, нормально жить без права решать что-то за собственного ребёнка? — её голос дрогнул. — Мы тут как квартиранты. В любой момент можем быть лишними.
— Да брось… Папа нас не выгонит. Он просто такой человек.
Аня подошла к окну. С улицы доносились гул машин и детский смех — кто-то гулял во дворе. Она смотрела, как прохожие спешат по делам, со своими планами, по своим маршрутам.
— Я не могу жить в чьих-то рамках каждый день, — сказала она, не оборачиваясь. — Мне двадцать шесть, у меня ребёнок. Я не хочу больше чувствовать себя как гостья.
— Мы не можем сейчас съехать, — Глеб сел за стол, — ну ты же понимаешь. С деньгами и так напряжённо.
— Знаю. — Она повернулась к нему. — Но и оставаться вот так — тоже невозможно.
Он промолчал. В соседней комнате включился телевизор — как всегда, ровно в восемь. Новости. Вечер в доме шёл по привычному маршруту.
Аня села обратно, и прижала Макса к себе, обвела взглядом кухню: чисто, как в гостинице. Всё на своих местах, как будто их здесь вовсе нет.
В какой-то момент пришло чёткое, почти физическое чувство: это не наш дом. И не станет.
Термометр показал 39,2. Макс стонал и сбивался с дыхания от кашля. Аня выжала платок, положила на лоб ребёнку, достала из холодильника единственную оставшуюся дозу жаропонижающего. Прокручивала в голове: по инструкции — не чаще, чем раз в четыре часа. Последний приём — три с половиной назад…
На столе мигал экран телефона. Очередной автоответчик:
— Без прикрепления по месту жительства приём невозможен. Обратитесь в частную клинику.
Она нажала «отбой» и тут же позвонила в частную. Длинные гудки. Голос администратора — вежливый, равнодушный:
— Приём педиатра сегодня возможен только по срочной записи. Стоимость — четыре тысячи.
Глеб стоял у порога в джинсах и футболке, одной рукой держал сумку, другой теребил ремень.
— Папа… — начал он, не поднимая глаз. — Можешь выручить немного? До конца недели. У Макса температура, надо везти к врачу.
Сергей Ильич сидел в кресле с газетой в руках, ноги на подставке, очки сдвинуты к кончику носа. Он даже не повернулся:
— Детей рожают те, кто готов о них заботиться. Я своего сына вырастил. Теперь ваша очередь.
— Но сейчас жар, высокая. Я… мы вернём, просто сейчас…
Старик перелистнул страницу.
— Деньги — это последствия решений. Делать детей — тоже решение. Платите за свои, как взрослые.
Аня всё слышала с кухни. Голос свёкра был ровным, почти усталым. Не грубым. Просто окончательным.
Макс снова закашлялся — резко, с сипом. Мальчик заплакал, уткнулся в её плечо, горячий и вялый.
Она прижала его крепче и повернулась к Глебу, который всё ещё стоял в дверях, будто замер.
— Я поеду, — сказала она тихо. — В частную. Без врача ждать не могу.
Он кивнул, быстро надел куртку.
— Мне на встречу. Позвони, если что. Я позже…
Он замолчал и ушёл. Дверь за ним закрылась негромко, без щелчка. Просто — ушёл.
Аня осталась на кухне, стоя с ребёнком на руках. Часы показывали одиннадцать. В квартире было тепло, даже душно, но по спине пробежал холод. Не от сквозняка — от понимания.
Она больше не могла просить. Не могла зависеть. И больше всего — не могла оставаться в этом доме, где решения принимаются без неё. Где ей снова и снова дают понять: ты здесь не навсегда. Ты — не своя.
В коридоре зазвонил городской телефон. Старомодный, с дисковым набором, который никто давно не брал. Сергей Ильич не шелохнулся.
Аня вытерла глаза, убрала волосы с лица и начала собирать вещи. Документы. Сменную одежду для Макса. Пеленки. Пакет с бутылочкой и смесью. Всё — спокойно, быстро, по порядку. Без истерик.
Она больше не колебалась. Решение не было громким. Оно просто стало очевидным.
Утро было серым, промозглым. С улицы тянуло прохладой, и в квартире стояла тишина Макс спал в своей кроватке. После прима врача, он пошел на поправку. Аня, стараясь не шуметь, собирала его вещи.
Маленькие носки, бодики, пелёнки, пара игрушек. Всё легко укладывалось в спортивную сумку, которую ей когда-то подарили на день рождения. К ней же она добавила аптечку, документы, запасную бутылочку и подогреватель.
На кухне что-то глухо стукнуло — посуда. Глеб встал раньше обычного. Через минуту он заглянул в комнату и остановился на пороге.
— Ты куда?
Аня не ответила сразу. Положила в сумку последнюю вещь — тонкий плед, в который обычно заворачивала Макса на улицу.
— Собираю вещи. Сейчас пойду в агентство. Хочу посмотреть варианты. Может, найдётся что-то недорогое. Однушка, комната, неважно. Главное — чтобы своя.
— Слушай, ну подожди. — Он провёл ладонью по лицу. — Сейчас не время всё бросать. Папа этого не поймёт.
Аня посмотрела на него спокойно.
— А ты понимаешь, каково жить в доме, где нельзя принимать ни одного решения без чьего-то одобрения?
Глеб ничего не сказал. Только отвёл взгляд, уставился в пол.
— Я не хочу больше жить в подвешенном состоянии, — сказала она тише. — Я не злюсь. Не устраиваю скандал. Просто дальше — никак. Я устала.
Из прихожей послышался скрип паркета. Сергей Ильич, как обычно, выходил на утреннюю прогулку. Он натягивал куртку, поправлял шарф. Он никак не реагировал — будто разговор его не касался, хотя было ясно, что он слышал всё от начала до конца.
Аня молча застегнула сумку и поставила её у входа.
Картонные коробки громоздились посреди комнаты. Аня разматывала скотч, доставая посуду из газетной обёртки. За стеной соседи включили музыку — басы отдавались в тонких панелях.
— Слышишь? — Глеб кивнул в сторону шума, складывая детскую кроватку.
— Слышу, — Аня поставила чашки в шкафчик. — Зато на почтовом ящике наши фамилии. Обе.
Макс лежал на одеяле, разглядывая новый потолок. Здесь было тесно — кухня размером с кладовку, окна выходили на серый двор. Но когда Аня открыла паспортный стол и увидела штамп о прописке сына, почувствовала головокружительную свободу.
— В поликлинике завтра примут без проблем, — сказала она, показывая справку. — Бесплатно.
Глеб молча прикручивал бортик кроватки. Две недели он ходил мрачный, звонил отцу, но тот трубку не брал.
— Знаешь, — он отложил отвёртку, — а здесь тихо. По-настоящему тихо.
Аня поняла, что он имеет в виду. Никто не контролировал их разговоры, не отмерял порции жизни. Макс заулыбался, протягивая ручки к отцу. Глеб взял сына на руки, и впервые за долгое время его лицо стало спокойным.
Звонок в дверь раздался ровно в три. Сергей Ильич стоял на пороге с пакетами — яблоки, мандарины, большой плюшевый медведь торчал сверху.
— Можно? — спросил он, и в этом простом слове было больше, чем за все прошлые годы.
Макс, уже уверенно ходивший, выглянул из-за маминой юбки. Аня положила руку ему на плечо — спокойным, уверенным жестом хозяйки дома.
— Проходите, — она отступила в сторону. — Мы как раз чай собирались пить.
Сергей Ильич аккуратно поставил туфли у стены в прихожей. Всё такой же подтянутый, с во енной выправкой. Но что-то неуловимо изменилось — может, чуть опустились плечи, может, взгляд стал мягче.
— Хорошая квартира, — сказал он, оглядывая комнату. — Уютная.
Аня расставляла чашки, и руки больше не дрожали. В этих стенах она была дома. По праву, а не по чьему-то позволению.
