Дверь открылась ровно на ширину ладони. Ровно настолько, чтобы я увидела один холодный глаз Светланы и ничего больше за ее спиной.
— Что вам? — голос был таким же узким и колючим, как и щель, в которую он просочился.
Я сглотнула, пытаясь улыбнуться. В руках у меня был тяжелый контейнер, от которого исходило тепло даже через толстую ткань полотенца.
— Светочка, здравствуй. Я Пашеньке поесть принесла, суп, он ведь болеет… Ты же сама сказала, температура.
Ее глаз моргнул. Медленно, как у ящерицы.
— Он спит.
— Так я же тихонечко, — я сделала шаг вперед, наивно полагая, что она меня впустит. — Поставлю на кухне и уйду. Ему же нужно есть что-то горячее, чтобы силы были.
Дверь не сдвинулась ни на миллиметр. Наоборот, мне показалось, что щель стала еще уже.
— Ему не нужна ваша еда.
Что-то в ее тоне заставило меня замереть. Это была не просто невежливость, это было что-то другое. Твердое, как сталь.
— Как это не нужна? — я растерянно улыбнулась. — Это же домашнее, свежее. Я с самого утра готовила.
Светлана вдруг распахнула дверь полностью. Она стояла на пороге, скрестив руки на груди, и ее взгляд был похож на скальпель. Она окинула меня им с головы до ног, задержавшись на контейнере.
— Я сказала, он не будет это есть.
Я посмотрела за ее плечо. В квартире было странно. Не было слышно ни звука. Ни телевизора, ни кашля, ни даже шагов. Воздух казался неподвижным.
— Светочка, что-то случилось? С Пашей все в порядке?
Она усмехнулась, но уголки ее губ даже не дрогнули.
— С ним все будет в порядке, если вы перестанете его травить.
У меня земля ушла из-под ног. Я смотрела на ее лицо, искала хоть намек на шутку, на дурное настроение, но не находила. Только ледяное, расчетливое спокойствие.
Она протянула руку и брезгливо, двумя пальцами, отодвинула полотенце, заглядывая в прозрачную крышку контейнера.
— Что это? Опять ваше варево?
— Это борщик… — пролепетала я, чувствуя, как руки начинают дрожать.
— Ваш борщ — это отрава, убирайтесь, — отчеканила она, глядя мне прямо в глаза.
Она не повышала голоса. Говорила буднично, словно сообщала, который час. И от этого ее слова впивались еще больнее.
— Света, ты о чем? Я никогда…
— Убирайтесь, — повторила она, и в этом слове уже не было ничего, кроме приказа. — И это свое тоже заберите.
Она шагнула назад и с силой захлопнула дверь прямо перед моим носом. Замок щелкнул с оглушительной окончательностью.
Я осталась стоять на лестничной клетке, прижимая к груди остывающий контейнер. Дело было не в супе. И, кажется, совсем не в болезни Паши.
Я спустилась вниз, села на скамейку у подъезда и тупо уставилась на свои руки, все еще сжимавшие контейнер. Может, она просто ошиблась? Спутала? Но ее лицо… на нем не было ошибки. На нем была уверенность.
Я достала телефон. Пальцы не слушались, несколько раз промахнувшись мимо иконки вызова. Наконец, я набрала номер сына.
Длинные, мучительные гудки. Никто не отвечал. Я набрала снова. И снова. Телефон был включен, но Паша не брал трубку.
Что ж, я умею ждать. Я отнесла контейнер обратно в машину, чтобы он не остыл окончательно, и вернулась на свой наблюдательный пост. Я должна была понять, что происходит в этой квартире.
Воспоминания начали всплывать сами собой, как пузырьки в болотной воде. Вот Света месяц назад взахлеб рассказывает про какого-то «ментора по энергетической чистоте».
Вот Паша неловко отказывается от моих котлет, бормоча что-то про «глютен и токсины».
Вот недавний звонок Светы, где она между делом бросает фразу: «Мы сейчас чистим пространство от всего, что забирает энергию. Особенно от ваших программ».
Тогда я не придала этому значения. Мало ли увлечений у современной молодежи.
Но теперь эти разрозненные фрагменты складывались в уродливую картину. Они не просто увлеклись новой диетой. Они строили стену. А я, со своим гуляшом, оказалась по ту сторону.
Прошло около часа, когда дверь подъезда открылась. Вышла Света. Она была не одна. Рядом с ней шел высокий, неестественно прямой мужчина в светлом льняном костюме.
У него было лицо просветленного и глаза, которые, казалось, смотрят сквозь тебя. Тот самый «ментор», не иначе. Они о чем-то тихо говорили, и Света смотрела на него с таким обожанием, с каким никогда не смотрела на моего сына.
Они прошли мимо, не заметив меня. Сердце заколотилось. Это мой шанс. Я пулей метнулась к подъезду, взлетела на третий этаж. Достала из сумки свой ключ от их квартиры — он лежал там на всякий случай. Вставила в замок.
Ключ не повернулся.
Я попробовала еще раз. Бесполезно. Они сменили замок. Холодная волна отчаяния и гнева прокатилась по телу. Они заперлись. Они заперли моего сына.
Я снова достала телефон. Набрала номер Паши. Гудок. Второй. И вдруг — щелчок.
— Мам? — голос сына был тихим, вялым, совершенно безжизненным.
— Пашенька! Сынок, что происходит? Я не могу к тебе попасть!
В трубке помолчали. Я слышала его дыхание — тяжелое, прерывистое.
— Мам, не приходи больше, пожалуйста.
— Что? Почему? Паша, что она с тобой сделала?
— Света… Света права. Твоя еда… мне от нее плохо. Пожалуйста, не нужно больше. Просто… оставь нас.
И он повесил трубку. Я смотрела на черный экран телефона, и обида, страх и растерянность, мучившие меня весь этот час, сменились одним-единственным чувством.
Яростью. Холодной и острой, как лезвие. Моего сына превращали в марионетку. И я не собиралась на это смотреть со стороны.
Ярость не кричала во мне, она действовала. Вернувшись домой, я села за компьютер. «Ментор по энергетической чистоте», «Радомир», «очищение программ».
Интернет выплюнул на меня десятки ссылок: слащавый сайт с фотографиями «просветленного» мужчины в льняном костюме, восторженные отзывы от женщин, нашедших «свой путь», и форум, где обманутые родственники делились своими историями.
Все как под копирку. Мужья уходили из семей, дети отказывались от родителей. Все начиналось с «чистки» и заканчивалось выкачиванием денег и полным контролем над адептами.
Но меня интересовало другое. Борщ. Почему именно он так не нравился ей? Я перебирала в памяти события, пока не наткнулась на одно. Острое, болезненное воспоминание.
Пятнадцать лет назад. Бывший муж, отец Паши, лежал в больнице с прободной язвой. Перед этим он, несмотря на строжайший запрет врачей, съел целую тарелку моего наваристого борща.
Света знала эту историю, я сама ей как-то рассказала в порыве откровенности.
И вот оно. Звено. Этот Радомир — не просто мошенник, он искусный манипулятор.
Он взял реальный факт и вывернул его наизнанку, превратив мою любовь и заботу в яд. «Твоя мать чуть не убила отца своей едой. Это ее программа — разрушать мужчин в вашем роду». Я почти физически слышала его вкрадчивый голос.
План созрел мгновенно. Я знала, что квартира, в которой они живут, по документам принадлежит мне. Я купила ее Паше на свадьбу, но оформила на себя — так, на всякий случай. Этот случай настал.
Я вызвала участкового и службу по вскрытию замков. Объяснила ситуацию: «Ключи потеряла, а в квартире, возможно, сыну плохо, на звонки не отвечает». Участковый проверил мои документы на собственность, вздохнул и дал добро.
Мастер вскрыл новый замок за пару минут. Никто даже не подошёл к двери. Я вошла внутрь. Паша сидел на диване в пустой комнате. Он был бледный, худой, с потухшим взглядом. Он посмотрел на меня без удивления, словно ждал.
— Мама. Я же просил…
— Просил, — я не стала кричать. Я подошла и села рядом. В руках у меня была небольшая кастрюлька. — Я не принесла тебе борщ, сынок. Я принесла куриный бульон.
Я открыла крышку. По комнате поплыл знакомый с детства аромат.
— Помнишь, когда ты болел ветрянкой, я варила тебе такой же? Ты ничего не мог есть, а бульон пил. И говорил, что от него у тебя силы появляются.
Он молчал, но я видела, как дрогнул его кадык.
— А про борщ… — я говорила тихо, но каждое слово било в цель. — Этот ваш гуру не рассказал тебе всей правды.
Он не сказал, что отец сам умолял меня сварить ему тот борщ. Не сказал, что я отговаривала его. И не сказал, что я провела три ночи без сна у его больничной койки, держа его за руку.
Я посмотрела ему прямо в глаза.
— Любовь — она не в еде, Паша. Она в том, чтобы быть рядом, когда больно. В том, чтобы варить бульон для больного ребенка. А не в том, чтобы менять замки и отгораживаться от всего мира.
Он смотрел на меня, и в его пустых глазах что-то менялось. Словно трескался лед.
В этот момент в квартиру ворвалась Света, а за ней и сам Радомир.
— Что вы здесь делаете?! — взвизгнула она. — Это вторжение!
— Это моя квартира, — спокойно ответила я, вставая. — А вот что здесь делаете вы, гражданин? — я повернулась к «ментору».
— У меня на вас целая папка собрана. Показания обманутых людей, финансовые махинации. Думаю, полиции это будет очень интересно.
Лицо Радомира мгновенно изменилось. Вся просветленность слетела с него, как дешевая позолота. Передо мной стоял обычный испуганный аферист.
— Мы уходим, — процедил он, схватив Свету за руку.
— Света, постой! — вдруг сказал Паша. Он тоже встал. Он смотрел на жену, и в его голосе впервые за долгое время появилась твердость. — Ты останешься со мной? Или пойдешь с ним?
Света посмотрела на мужа, на своего гуру, на меня. В ее глазах метался страх. Она сделала свой выбор. Выдернув руку, она шагнула к Радомиру.
Дверь за ними захлопнулась.
Мы остались вдвоем с Пашей. Он медленно подошел ко мне, обнял. Крепко, как в детстве.
— Прости меня, мама.
Я погладила его по голове.
— Ничего, сынок. Все хорошо. Хочешь бульона?
