Чемодан
— В смысле, ты уезжаешь в санаторий?! — голос Людмилы Аркадьевны дрожал от возмущения.
— А кто будет со мной в бо льницу ходить? Кто суп варить, таблетки раскладывать?! Ты вообще подумала, прежде чем вот это вот всё затевать?!
Пожилая женщина стояла в дверном проёме, как грозовой столб. Домашний халат в цветочек, седые волосы, лицо бледное, но глаза горели — обидой, укором, вызовом. В этой позе было больше силы, чем в любой её болезни.
Елена молча продолжала складывать вещи в старенький чемодан, который извлекла с антресолей накануне.
— Я просто поеду на десять дней, мам, — проговорила она, стараясь держать голос ровным.
Не глядя на мать, она методично складывала футболки, халат, книжку, аптечку.
— Всё куплено. Холодильник забит. Мария Ивановна пообещала заходить, тебе не придётся…
Дверь маминой комнаты хлопнула так, что зазвенела люстра. Через тонкую стенку донеслось обиженное приглушенное бурчание:
— Себе ты, значит, не отказываешь. А я тут никому не нужна… никому… Ты меня бросаешь…
Елена застыла над раскрытым чемоданом, её ладонь лежала на сложенной пижаме. Внутри всё сжалось в тугой комок. Точно так же, как в детстве, когда она принесла домой четвёрку по математике. Мама тогда тоже хлопнула дверью. Не ругала — обижалась молча. А маленькая Лена ходила тенью весь вечер, чувствуя себя виноватой.
Сейчас ей сорок пять. Но тело всё ещё помнило, каково это — быть плохой дочкой. Разочаровать. Сделать «не так».
Календарь
Елена опустилась на кухонный табурет, глядя на настенный календарь с котятами — подарок сына на Новый год. Календарь давно был не украшением, а рабочим графиком ухода.
Красные кружки — дни приёма препаратов, жёлтые квадраты — визиты тера певта, чёрные — ана лизы и Э К Г.
Свободных клеточек почти не осталось. Даже праздники были исписаны:
«Печень — у з и»,
«Новый рецепт от гипер тонии»,
«Сдать мочу».
Сначала всё это казалось временным. Десять лет назад, после развода, когда мать только начала сдавать, Елена сспросила осторожно:
— Мама, может, сиделку нанять?
Но в ответ получила обиженное:
— Ты что, Леночка? Чужие люди в доме? Ты же ме.дик, родная. Кто лучше тебя позаботится?
С тех пор день начинался одинаково.
Подъём в шесть утра. Измерение давления, раскладка та блеток по контейнерам: утром, днём, вечером, «на ночь». Приготовление овсянки на воде, без соли, с чаем из шиповника.
Вечером — повтор всего цикла: давление, капли, уговоры поесть.
Каждую неделю — бо льницы, поликли ники, очереди, ана лизы, справки.
Иногда мама добавляла с укором, ласково, но твердо:
— Леночка, ты же в.рач. Ты же понимаешь — мне нельзя волноваться.
Да, мама. Конечно, мама. Всё будет, как ты хочешь.
Работа в лаборатории стала единственной отдушиной. Там её звали по имени-отчеству. Там она была доктором Еленой Сергеевной, а не бессловесной помощницей на подхвате.
— Лен, ты когда последний раз в кино ходила? — спросила как-то Марина Петровна, заведующая лабораторией, глядя на осунувшееся лицо коллеги.
— Не помню… Кажется, когда Димка ещё в школе учился.
Сын теперь на третьем курсе в Питере. Звонит раз в неделю: «Мам, ты бы отдохнула. Выглядишь на фотках уставшей.»
Из маминой комнаты раздался громкий кашель. Потом — натянутое, болезненно-драматичное:
— Леночка! У меня опять сердце колет! Принеси вало.кордин!
Елена вздохнула, доставая из шкафчика знакомый пузырёк. Вало.кордин, кор.валол, валер.ьянка, настойка пустырника. Она уже и не помнила, когда в последний раз покупала что-то себе — духи, крем, книгу. Всё — маме. Всё — по необходимости.
Пузырёк плескался в руке, как тихий укор.
— Иду, мамочка, — устало отозвалась Елена.
Каждый шаг к маминой комнате отдалял её от только что зародившейся мечты — поездки в санаторий, где никому ничего не надо. Где можно просто лечь, молчать и не слышать: «Леночка, ты обязана».
Между микроскопом и мечтой
В лабораторном помещении витал аромат спирта. Елена, словно по инерции, перебирала образцы в пробирках, тщательно записывая результаты. Её движения были отточены и механичны, как будто каждая клеточка тела была настроена на выполнение рутинной процедуры.
В дверях кабинета неожиданно появилась Марина Петровна с бумагой в руках. Елена подняла голову, и заведующая, с улыбкой, положила перед ней лист.
— Вот, держи. Приказ на отпуск я уже подписала. — Она положила на стол документ и с важным видом посмотрела на Елену. — И не спорь! Десять лет без отдыха — это перебор. Пора бы уже хоть немного расслабиться.
Елена замерла, не зная, что сказать. В голове закрутились мысли, но она не решалась их озвучить. Спокойно кивнув, она подписала приказ. Но тут же её ощутила, что её жизнь выходит из-под контроля. Работать — привычно. Прокрастинировать — тоже привычно. Но вот отдохнуть… Это было что-то совершенно новое.
Вечером того же дня зазвонил телефон. На другом конце линии была Света, школьная подруга, всегда умевшая поддержать и рассмешить:
— Лен, привет! Я тут нашла кое-что интересное. Санаторий «Лесной»! Слышишь? Процедуры высшего класса, уютная атмосфера, а главное — недалеко от города. Давай забронирую для тебя путёвку?
Елена молчала и не сразу ответила. В голове пронеслись тысячи мыслей.
— Не знаю… Я ещё подумаю.
— Лен, ты ведь не железная, — голос Светы стал серьезным, с ноткой тревоги. — Смотреть страшно, как ты измоталась. В таком темпе сляжешь — кому от этого будет лучше?
Молчанье затянулось.
Света продолжала на том конце:
— Ты не обязана постоянно носить на себе чужую боль. Тебе тоже нужно восстанавливаться.
Вернувшись домой, Елена обнаружила привычную для неё картину: мама сидела в кресле, смотрела телевизор на полной громкости. На столике — нетронутый обед.
— Опять про свой санаторий думаешь? — спросила Людмила Аркадьевна, не отрывая взгляда от экрана. Губы её были поджаты, а глаза сверлили сквозь очки.
— Я всю жизнь на тебя положила. С ночами не спала, когда ты болела. А теперь, значит, бросить меня решила? Ты же моя единственная опора.
И вдруг, как вспышка: выпускной вечер, новое платье, купленное на первую зарплату от репетиторства. «Мама, пойдёшь со мной?» — «Некогда мне по вечеринкам ходить.» А потом дома: «Могла бы и остаться, помочь с уборкой.» Теперь Елена почувствовала в этих словах нечто большее — неумолимое отторжение к её радости, к её молодости, к её жизни.
Она застыла на месте с тарелкой в руках. Где-то в глубине сознания начала проявляться тонкая трещинка в монолите её дочернего долга. Это была трещинка, которая шла от осознания того, что она не бессмертна. Она тоже нуждается в отдыхе. В жизни для себя.
Как много ещё она будет терять, продолжая быть всегда «хорошей дочкой»?
Отпуск с сопротивлением
Сиделка Наташа сдалась уже на следующий день.
— Простите, Елена Сергеевна, но… ваша мама совсем не даёт мне работать, — голос у девушки был натянутый, как струна. — Она говорит, что я «всё не так делаю», отказывается есть, прячет та блетки, требует, чтобы я «не маячила». Я… ну… не справляюсь.
Елена молча слушала, прижимая трубку плечом, одновременно складывая вещи в чемодан. Одежда — простая: футболки, хлопковый халат, книжка, старая косметичка. На дне — купальник, купленный когда-то для поездки, которая так и не состоялась.
Она не чувствовала тревоги. Лишь странное, сдержанное спокойствие.
«Ничего. Справимся. Мама не фарфоровая», — упрямо повторяла она про себя.
— Уезжаешь всё-таки? — мама стояла в дверях, демонстративно держась за сердце. — Ну что ж… езжай. Только если что случится — не вини себя потом.
Елена не ответила. Просто застегнула чемодан. И впервые — не посмотрела в глаза.
Поезд тронулся мягко, отстукивая колесами по рельсам мерную, убаюкивающую мелодию. За окном — зелёные поля, редкие просёлки, обгоняющие машины, дачные домики. Елена откинулась в кресле и закрыла глаза.
Телефон зазвонил уже через десять минут после отправления.
На экране — «Мама».
— Леночка… давление… кажется, 160 на 90… — голос надтреснутый, обиженный. — Ты там развлекаешься, а я тут…
Лена ответила сдержанно. Подсказала, какие та блетки принять. Положила трубку.
Через час снова:
— Доченька, где мои ле карства? Ты их куда-то переложила. Тут всё наперекосяк. Я теперь ничего не могу найти без тебя!
К вечеру Елена уже привычно вздрагивала от каждого звонка. Но этот был от Марии Ивановны, соседки с третьего этажа. Голос у неё был бодрый, почти весёлый:
— Лен, ты не волнуйся. Твоя мама сегодня сама в магазин сходила. Я из окна видела. Потом с Веркой моей на лавочке сидела, семечки щёлкала, разговаривала вовсю. Говорит, чувствует себя, как «огурчик». Так что всё под контролем.
Елена не сразу ответила.
Она просто сидела и смотрела в окно. Поля сменялись лесополосами, леса — редкими станциями. И именно в этой тишине пришло простое осознание:
Мир не рухнул.
Никто не у мер.
Без неё — тоже можно.
Тишина с видом на себя
Утро в санатории началось с… тишины.
Первые минуты Лена просто лежала. Не спешила вставать, не проверяла телефон, не ловила звуки тревожного кашля за стеной. Никто её не ждал, не звал, не нуждался в ней прямо сейчас. И это было странно… и хорошо.
В столовой она впервые за годы завтракала не торопясь, не поглядывая на часы.
На завтрак ей принесли овсянку с запечённым яблоком и корицей, свежий творог с вишнёвым вареньем и настоящий кофе — не растворимый в кружке на бегу, а заваренный, ароматный, согревающий.
— На арт-терапию пойдёте? — седая женщина за соседним столиком протянула ей красочный буклет. — Сегодня акварель, завтра лепка. Говорят, там здорово. И танцы по вечерам есть.
Вечером Елена устроилась в деревянной беседке, с книгой в руках — той самой, что три года лежала на прикроватной тумбочке, «на потом». Теперь это «потом» наконец наступило. На коленях лежал небольшой блокнот с её первой за много лет акварельной работой.
Она достала телефон и, на секунду поколебавшись, открыла чат с сыном.
«Димка, привет. Знаешь, я сегодня рисовала акварелью. Впервые со школы. И даже на танцы записалась. Представляешь?
Ответ пришёл почти сразу:
«Мама! Это круто! Ты не представляешь, как я рад за тебя. Пришли свою фотку? Очень хочу на тебя посмотреть».
Елена переключила камеру на себя. В отражении экрана появилась она.
Не измученная женщина с тусклым взглядом и натянутой улыбкой. А кто-то другой.
Глаза — спокойные. Лицо — мягче. Осанка — чуть свободнее.
Она не выглядела счастливой, как с рекламного плаката. Но она точно больше не была сломленной.
Она сделала снимок и, прежде чем отправить, задержалась на секунду.
В этом кадре была женщина, которая наконец выбрала себя. И не попросила прощения.
Хорошая дочка — не профессия
Спустя 10 дней Елена поднималась по лестнице своего дома, держа в руках сумку и коробку зефира. Сердце билось чуть быстрее обычного — не от усталости, а от странной смеси тревоги и предвкушения. Эти две недели без звонков, жалоб и «Леночка, у меня давление» теперь казались почти сказкой.
Дверь открылось почти сразу.
На пороге стояла мама — в своем любимом халате в цветочек и с легким румянцем на щеках. Губы поджаты, взгляд внимательный, но не укоризненный.
— А, вернулась, — проворчала она, но как-то без прежней драмы. — Проходи, я пирог испекла.
Елена сняла обувь, повесила сумку на вешалку и прошла на кухню. Она ожидала старой сцены: беспорядка, жалоб, ощущение тяжести. Но всё выглядело иначе.
Банки с крупами аккуратно стояли на полках по размеру, чайник уже кипел, кружки блестели чистотой.
На столе — контейнер с та блетками, подписанный мамой: «утро», «день», «вечер». Всё организовано. Без её участия.
— Ну вот, — сказала мама, разливая чай по кружкам. — Была у кар диолога на прошлой неделе.
Она сделала паузу, будто проверяя, как Елена отреагирует. Та лишь кивнула и села напротив.
— Он говорит, что я сама себе давление «накручиваю», представляешь? Может, правда… — тут мать запнулась, будто что-то мешало продолжить, — может, правда, хватит уже… психовать по каждому поводу.
Её голос звучал иначе. Не капризно, не обвиняюще, а тихо. Чуть даже виновато.
Елена смотрела на неё — и вдруг увидела не привычную тень беспомощности, которую мать так долго носила, а отголосок той женщины, какой она её помнила в детстве: собранной, стойкой, с характером и упрямым взглядом.
Пока мама ставила на стол блюдо с пирогом, Елена достала из сумки коробку зефира — тот самый, малиновый, любимый, который мама покупала ещё в детстве на праздники.
— Давай просто попьём чаю, мам, — сказала она, мягко улыбаясь.
Елена отрезала себе кусок маминого пирога и вдруг подумала:
Ведь быть хорошей дочкой — не значит быть жертвой.
