— Что это за Серёга, Андрей?
Голос Марины не был громким. Он был тихим, ровным и обладал плотностью и весом литого чугуна. Он упал в расслабленную, ленивую атмосферу гостиной, как кусок льда в тёплое болото, и воздух мгновенно застыл. Андрей, развалившийся на диване с выражением тупого блаженства на лице, вздрогнул. Его взгляд, до этого бессмысленно скользивший по экрану, где какие-то ряженые идиоты смеялись над несмешной шуткой, медленно переместился на жену.
Она стояла у входа в комнату, всё ещё в рабочем костюме. Строгий серый пиджак, идеально выглаженная блузка — униформа бойца, только что вернувшегося с поля битвы, где она выгрызала каждый рубль для их общего будущего. Она не выглядела уставшей. Её лицо было бледным, но спокойным, а в глазах застыло такое холодное, внимательное выражение, какое бывает у патологоанатома перед вскрытием. Она сделала несколько шагов вперёд и молча положила на кофейный столик, рядом с недоеденным бутербродом Андрея и крошками, несколько листов бумаги. Белые, казённые листы, испещрённые столбцами цифр и дат.
Андрей тупо уставился на распечатку. Он моргнул. Мозг, размякший от безделья и телевизионной жвачки, отказывался понимать, что происходит.
— Какой Серёга? Ты о чём вообще?
— Я о том, который «шиномонтаж», — пояснила она тем же убийственно ровным тоном. Её палец, с аккуратным, неброским маникюром, опустился на одну из строк. Там, напротив бесконечных звонков на один и тот же номер, аккуратным почерком её бухгалтера было выведено: «Серёга шиномонтаж». — Сто сорок два звонка за последний месяц. Некоторые глубокой ночью. Другие — в твои выходные. Вы, должно быть, круглосуточно обсуждаете балансировку колёс. Расскажи мне, Андрей, что это за такой уникальный сервис?
До него, наконец, дошло. Цвет медленно начал сходить с его лица, оставляя нездоровую, сероватую бледность. Расслабленная поза мгновенно испарилась, он сел на диване прямо, подобрался, словно готовясь к прыжку или удару. Первой его реакцией был инстинкт загнанного в угол животного — атака.
— Ты что, рылась в моих вещах? Взяла детализацию? Это что вообще такое?
Марина едва заметно усмехнулась, одним уголком рта. Это была не весёлая, а хищная усмешка.
— Я нигде не рылась. Счёт за мобильную связь оформлен на меня, ты забыл? Как ипотека. Как кредит на твою машину. Он приходит на мою рабочую почту. Я просто оплачиваю наши общие расходы, дорогой. И иногда смотрю, куда уходят деньги. В этот раз они, судя по всему, уходили на очень продолжительные и частые консультации по ремонту ходовой части.
Она говорила абсолютно спокойно, но каждое слово было ударом. Она не обвиняла его в измене. Она методично, шаг за шагом, как в финансовом отчёте, подводила его к факту. Её спокойствие было гораздо страшнее любой истерики. Оно было лишено эмоций, а значит, и возможности на эти эмоции надавить, разжалобить, сбить с толку.
Андрей смотрел то на неё, то на листы бумаги, и в его глазах метался страх. Он открыл рот, чтобы что-то соврать, придумать нелепое объяснение про запутавшегося коллегу или ошибочный номер. Но он посмотрел в её глаза и понял — бесполезно. Она не спрашивала. Она утверждала. Она пришла не выяснять, она пришла выносить приговор. И тогда страх в его глазах начал медленно сменяться другим чувством — злой, обиженной яростью. Яростью не потому, что его поймали, а потому, что посмели нарушить его уютный, комфортный мир, где он был ни в чём не виноват.
Растерянность на лице Андрея жила недолго — всего несколько секунд. Она уступила место чему-то другому. Сначала недоумению, потом обиде, а затем, как фитиль, добежавший до пороховой бочки, обида вспыхнула чистой, незамутнённой яростью. Это была ярость человека, чей комфорт грубо нарушили. Ярость не на себя за проступок, а на неё — за то, что посмела его вскрыть.
— Ты совсем с ума сошла? — он зарычал, и его голос, до этого ленивый и расслабленный, приобрёл резкие, визгливые нотки.
Андрей вскочил. Не просто встал, а именно подбросился с дивана, словно его подтолкнула невидимая пружина. Расстояние между ними сократилось до двух шагов. Его лицо из бледно-серого стало пятнисто-красным, как у человека, которого душат. Он ткнул пальцем в её сторону, потом в сторону безмолвной распечатки на столе.
— Что это за допросы? Что за шпионские игры? Ты приходишь домой и вместо того, чтобы быть женой, превращаешься в следователя! Посмотри на себя! Ледяная королева! Тебя вообще дома не бывает! Я прихожу с работы — тебя нет. Я ложусь спать — тебя нет. Я просыпаюсь — ты уже ушла! Я живу с призраком, с тенью, с ходячим калькулятором!
Он набирал обороты, распаляя сам себя. Каждое слово придавало ему уверенности. Он уже не оправдывался, он нападал, и эта позиция была ему куда привычнее и удобнее. Логика защиты была простой и безотказной: виноват не тот, кто предал, а тот, кто создал условия для предательства.
— А я живой человек, Марина! Мужик! Мне нужно тепло, нужно внимание, нужно, чтобы рядом была женщина, а не функция по зарабатыванию денег! А ты?
— Я? Что я?
— Ты же постоянно работаешь, бредишь этими кредитами и ипотекой! Конечно, я нашёл тебе замену! А ты как хотела?
— Я хотела…
— Чтобы я сидел тут и выл на луну в твоей стерильной, пустой квартире? Да? Это ты хотела сказать сейчас? Чтобы я целовал твою фотографию на ночь? Я нашёл человека, который умеет улыбаться! Который спрашивает, как у меня дела, а не сколько осталось до следующего платежа! Так что все свои претензии можешь предъявить только себе!
Он выпалил это на одном дыхании, почти захлёбываясь от собственного праведного гнева. Он стоял, тяжело дыша, и смотрел на неё сверху вниз, ожидая её реакции — слёз, криков, истерики. Всего того, чем можно было бы управлять, что можно было бы презрительно обесценить.
Но Марина не заплакала. Лёд в её глазах действительно треснул. Но из-под него хлынула не вода слёз, а раскалённая лава чистой, концентрированной ярости. Её спокойствие испарилось.
— Я пашу на двух работах, Андрей, — её голос перестал быть тихим. Он стал режущим, как заточенная сталь. — На двух! Моя основная, чтобы закрывать ипотеку за эту «стерильную квартиру». И вторая, по ночам, удалённо, чтобы закрывать твой кредит. Кредит на вот эту самую машину, ключи от которой лежат на тумбочке. Чтобы ты, бедный, несчастный мужик, которому не хватает тепла, мог комфортно ездить в свой магазинчик и цеплять там баб, пока я считаю чужие дебеты с кредитами!
Она сделала шаг ему навстречу, и теперь уже он инстинктивно отступил. В её глазах не было ничего, кроме презрения.
— Тепла тебе не хватает? А ты хоть раз спросил, почему я так вкалываю? Чтобы мы через пять лет, а не через пятнадцать, вылезли из этой долговой ямы! Чтобы ты мог и дальше работать в своём магазине за три копейки «для души», а не искать нормальную работу! Я всё это тащу на себе! Всё! А ты в это время искал себе «тепло»?
Он на секунду опешил от такого прямого удара, но тут же нашёлся. Его лицо исказила победная, злая ухмылка. Он поймал её на слове.
— Вот именно! Тебе железки дороже живого человека! Машина, квартира, цифры на счёте! Вот твоё тепло! Ты сама всё сказала!
Его последние слова, брошенные с торжеством победителя, ударили в Марину и… затихли. Что-то внутри неё оборвалось. Не с треском, не с болью, а с тихим, сухим щелчком, словно в сложном механизме перегорел главный предохранитель. Ярость, которая ещё секунду назад кипела в ней, заставляя кровь стучать в висках, мгновенно испарилась. Будто внутри неё дёрнули аварийный рубильник, и вся эмоциональная система, работавшая на пределе, разом отключилась.
Крики Андрея, его покрасневшее, искажённое злобой лицо, сама атмосфера скандала — всё это вдруг отдалилось, потеряло цвет и звук, превратилось в фон, в неразборчивый шум, как гудение трансформаторной будки за окном. Она смотрела на него, но видела уже не мужа. Перед ней стоял не близкий человек, который предал, а… проблема. Финансовая задача с отрицательным балансом. Неудачный проект, в который было вложено слишком много ресурсов и который вместо прибыли принёс колоссальные убытки.
Он всё ещё говорил что-то, продолжая свою победную тираду, но она уже не слышала слов. Она видела лишь открывающийся и закрывающийся рот. Она смотрела на него с холодным, отстранённым любопытством исследователя, изучающего непредсказуемое, но в конечном счёте примитивное существо. Её мозг, привыкший оперировать цифрами, фактами и логикой, вытеснил обиду и боль, запустив протокол анализа и оптимизации. И этот анализ был беспощаден.
— Что, сказать нечего? — он заметил её внезапную перемену и растерялся. Его агрессия питалась её ответной яростью, а теперь топливо кончилось. Её молчание сбивало его с толку, пугало больше, чем любой крик. — Поняла, что я прав? Поняла, что сама виновата?
Марина медленно моргнула. Её взгляд скользнул мимо него, зацепился за тумбочку у входа. Там, на полированной поверхности, рядом с какой-то рекламной газетой, которую он притащил из почтового ящика, лежала связка ключей. Ключи от его машины. Блестящий брелок с логотипом автомобильной марки отражал свет лампы.
В этот момент в её голове всё встало на свои места. Не было больше никаких «мы». Не было «общего будущего». Были только активы и пассивы. И он, Андрей, был главным пассивом. Источником постоянных трат и нулевой отдачи. Человек, ради комфорта которого она жертвовала своим сном и здоровьем, только что с гордостью объяснил ей, что её жертвы были не только напрасны, но и послужили причиной его измены.
Она сделала шаг в сторону, обходя его, как обходят предмет мебели. Её движения стали плавными, выверенными, лишёнными прежней нервной резкости. Он проследил за ней взглядом, ничего не понимая. Его лицо из злобного превратилось в недоумённое.
Марина подошла к тумбочке. Её пальцы легко коснулись холодного металла ключей. Она не схватила их, а взяла, словно принимая давно обдуманное решение. Она взвесила их на ладони. Такие лёгкие. А кредит за них был таким тяжёлым. Она задержала на них взгляд на несколько секунд, а затем повернулась к нему.
Она стояла посреди комнаты, между ним и выходом. Её лицо было абсолютно спокойным, почти безмятежным. Она больше не была жертвой. И она не была обвинителем. В её глазах не было ни злости, ни обиды. Там было то, чего Андрей никогда в ней не видел и чего боялся больше всего на свете, — полное, тотальное, ледяное безразличие. Она смотрела на него так, как смотрят на пустое место. Он ждал продолжения скандала, а она уже закончила его — у себя в голове. Теперь оставалось лишь озвучить условия капитуляции. Его капитуляции.
Она медленно пошла к нему. Не как женщина идёт к мужчине, не как жена к мужу. Так движется оценщик к объекту, который подлежит списанию. Каждый её шаг был тихим и выверенным, и в этой тишине Андрей слышал оглушительный рёв надвигающейся катастрофы. Его собственная ярость иссякла, столкнувшись с её непробиваемым спокойствием, и теперь на её месте рос холодный, липкий страх. Он стоял посреди комнаты, всё ещё в позе неудавшегося триумфатора, и чувствовал себя невероятно глупо и уязвимо.
Марина остановилась прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки. Он был выше, но в этот момент чувствовал себя маленьким. Она подняла руку с зажатыми в ней ключами.
— Ты прав, — произнесла она. Её голос был таким же ровным и спокойным, как в самом начале, но теперь в нём не было холода. В нём не было ничего. Пустота.
Андрей непонимающе моргнул. Он ожидал чего угодно — продолжения криков, упрёков, угроз. Но не этого спокойного, почти делового согласия.
— Я ошиблась, — продолжила она, глядя ему прямо в глаза. Взгляд был прямой, открытый и абсолютно безразличный. — Тебе действительно нужно тепло. Нужно внимание. Нужен человек, который будет тобой восхищаться, а не видеть в тебе партнёра, который не тянет свою часть работы. Я строила нашу жизнь по законам математики, а ты, оказывается, живёшь по законам… биологии. Моя ошибка. Я не учла этот фактор.
Она взяла его руку. Его ладонь была тёплой и слегка влажной. Он дёрнулся, но её пальцы сомкнулись на его запястье с неожиданной, неженской силой. Она развернула его ладонь вверх и аккуратно, словно вручая награду, вложила в неё ключи от машины. Холодный металл неприятно лёг на вспотевшую кожу.
— Надеюсь, твоя новая пассия оценит эту машину. Вы сможете ездить за город, наслаждаться жизнью, искать то самое тепло. Дарить друг другу внимание.
Он смотрел на ключи в своей руке, и его мозг отчаянно пытался собрать из её слов какую-то понятную картину. Она дарит ему машину? Она смирилась? Она… отпускает его? На секунду в его душе мелькнула тень облегчения и даже презрительного торжества. Он победил. Она сломалась.
— Кредит за неё, — добавила Марина тем же бесцветным тоном, и эта фраза мгновенно разрушила хрупкую иллюзию, — с завтрашнего дня будешь платить сам. Я закрою свой доступ к этому счёту. Думаю, твоего оклада продавца как раз хватит на ежемесячный платёж. Правда, на бензин и на «тепло» для твоей пассии может уже не остаться.
Андрей замер. Ключи в его руке вдруг стали неимоверно тяжёлыми, будто они были отлиты не из стали, а из чистого свинца. Он поднял на неё ошарашенный взгляд. Улыбка сползла с его лица, оставляя маску тупого недоумения.
— Как и свою долю ипотеки, — закончила она приговор, не давая ему опомниться. — До сих пор я закрывала восемьдесят процентов платежа. С завтрашнего дня мы платим строго пятьдесят на пятьдесят. Как партнёры. Ты ведь этого хотел? Чтобы я перестала бредить работой и деньгами? Пожалуйста. У меня высвободится куча времени. А вот тебе, боюсь, придётся его найти. Ищи вторую работу, дорогой. Тебе понадобится.
Она отпустила его руку. Он так и остался стоять посреди гостиной с протянутой ладонью, в которой лежали ключи от его новой, персональной кабалы. Его мир, такой уютный, такой понятный, где он был обиженной жертвой обстоятельств, рухнул в одно мгновение. Он посмотрел на неё, надеясь увидеть хоть какую-то эмоцию, за которую можно было бы зацепиться — злость, боль, торжество. Но её лицо было чистым листом. Она развернулась и спокойно пошла в спальню, оставив его одного в комнате, где всё ещё работал телевизор. Там, на экране, ряженые идиоты продолжали смеяться над несмешной шуткой. Но Андрею было уже не до них. Он смотрел на свою руку, и до него медленно, со скрипом доходило, что его маленькая интрижка только что стоила ему всего…
