Люблю наши с Андреем тихие вечера. В доме пахнет свежим хлебом, за окном шумит дождь, а на столе дышит паром жаркое с овощами. Мы так редко ужинаем вместе в будни! Андрей работает допоздна, я тоже кручусь между своим магазином и домашними хлопотами. А сегодня — особенный день. Двадцать три года, как мы вместе. Не круглая дата, но всё же.
— Ириш, ты превзошла себя. — Андрей поднёс ко рту вилку с кусочком мяса. — Прямо как в ресторане.
Я улыбнулась. Комплименты мужа всегда поднимают настроение.
— Что нового на работе? — спросила я, разливая вино по бокалам.
— Да всё как обычно. — Он потянулся за хлебом. — Проект движется медленнее, чем рассчитывали. Кстати, с мамой сегодня разговаривал.
При упоминании свекрови внутри что-то невольно сжалось. Валентина Петровна — женщина непростая. После смерти мужа она словно вцепилась в сына, как в последнюю соломинку. Звонит каждый день, жалуется на здоровье, на соседей, на погоду.
— Она опять про поясницу? — улыбнулась я, стараясь, чтобы голос звучал легко.
— Нет, на этот раз про сердце. — Андрей как-то странно поморщился. — Знаешь, я всё думаю… Мы же оформили завещание в прошлом году. Помнишь, нотариус говорил, что можно всегда внести изменения?
Я непонимающе посмотрела на мужа.
— Хорошо было бы маму вписать. — Он произнёс это так, будто говорил о погоде. — Она всё-таки немолодая, одна. Мы с тобой о ней всегда заботились. Как-то нехорошо её не учесть.
Я замерла с вилкой в руке. В горле встал ком. Завещание мы составляли на двоих: в случае смерти одного всё наследство переходит другому. А потом — дочери. Так решили вместе. Покупали квартиру на общие деньги, я вложила наследство от мамы.
— Ты хочешь переписать завещание? — медленно произнесла я, чувствуя, как сердце начинает стучать быстрее.
— Не переписать, а дополнить. — Андрей взял бокал с вином. — Чтобы мама тоже была защищена.
Я отложила вилку. Аппетит пропал мгновенно.
— А как же наша дочь? — прошептала я.
— Что ты сразу драматизируешь? — Он поморщился. — Мы не собираемся умирать. Просто это будет правильно… по-человечески. Мама столько для нас сделала.
Я почувствовала, как к горлу подступает ком. Эта квартира — наша. Мы с Андреем строили её вместе. Делали ремонт, выбирали мебель. Я вложила в неё не только деньги, но и душу. И что теперь? Всё поделить с женщиной, которая всю жизнь проверяла, достаточно ли я хороша для её сына?
Давление со всех сторон
Телефон зазвонил, когда я протирала пыль с фотографий в гостиной. На экране высветилось: «Валентина Петровна». Сердце ёкнуло. Я знала, о чём пойдёт разговор.
— Здравствуй, Ирочка, — голос свекрови звучал медово, но за этой сладостью чувствовался металл. Так бывает всегда, когда она что-то задумала.
— Здравствуйте, Валентина Петровна, — я старалась говорить ровно.
— Как твои дела? Андрюша на работе? — привычное начало, за которым последует главное.
— Да, он сегодня допоздна.
— Ириночка, — она вздохнула в трубку, — я звоню поговорить по душам. Андрюша мне рассказал про ваш разговор насчёт наследства.
Внутри всё оборвалось. Значит, муж уже всё ей доложил. Быстро же он побежал жаловаться мамочке.
— Я всегда считала тебя разумной женщиной, — продолжала свекровь. — Ты же знаешь, сколько я для вас сделала? Когда вы только поженились, кто помогал с первым взносом на эту квартиру? Кто сидел с Леночкой, пока ты бегала по своим курсам? А теперь, получается, я для вас — чужой человек?
Голос её дрогнул, и это было рассчитано точно — на жалость. Двадцать лет я попадалась на эту удочку, но сейчас что-то во мне щёлкнуло.
— Валентина Петровна, это наше с Андреем решение…
— Какое «ваше»? — перебила она. — Андрюша-то как раз всё понимает. Это ты упёрлась. Неужели тебе жалко для старухи? Я ведь не вечная, много не отхвачу от вашего богатства.
После этого разговора я не находила себе места. Сбежала в кафе, позвонила Ольге — единственной подруге, которая всегда говорит правду в глаза.
— Это манипуляция чистой воды, — Ольга решительно размешивала сахар в своём американо. — Сколько можно плясать под их дудку? Двадцать лет угождаешь, и где благодарность? Требуют ещё больше.
— Но она действительно помогала нам, — пробормотала я, разглядывая пенку на капучино.
— Ой, только не начинай! — Ольга стукнула ложечкой о блюдце. — Помогала она затем, чтобы потом всю жизнь попрекать. А ты как кролик — всё ещё надеешься заслужить её одобрение. Пора выбирать себя, Ира. Хоть раз в жизни.
Дома я перебирала старые письма и наткнулась на конверт с маминым почерком. Мама умерла пять лет назад. Её наследство — та самая сумма, что пошла на первый взнос за квартиру. Половина стоимости.
«Доченька, — писала мама, — эти деньги я копила всю жизнь. Хочу, чтобы у тебя был свой угол, чтобы никто не мог тебя из него выгнать. Будь умницей, не позволяй собой помыкать. Отстаивай то, что твоё по праву».
Я сложила письмо. Мама всегда была тихой, но внутри — стальной. Она бы никогда не позволила распоряжаться своим наследством чужим людям. И я внезапно поняла: не позволю и я.
Точка невозврата
Андрей вернулся домой поздно. Я сидела на кухне с чашкой остывшего чая. За окном моросил дождь, стрелки часов подбирались к полуночи.
— Ты не спишь? — он удивлённо замер в дверном проёме, ослабляя галстук.
— Жду тебя. Нам нужно поговорить.
Муж вздохнул и опустился на стул напротив. По его лицу я поняла — он знает, о чём пойдёт речь.
— Мама звонила? — спросил он устало.
— Да, — я отставила чашку. — И рассказала, как я плохая невестка, не ценю её помощь и жаднее Кощея.
— Ну зачем ты так? — Андрей потёр переносицу. — Она просто волнуется за своё будущее.
— Её будущее ты обеспечиваешь каждый месяц, переводя деньги. А квартира — наша с тобой. И она останется нашей.
Он посмотрел на меня с удивлением. Обычно я не говорила так твёрдо. Всю жизнь я пыталась быть мягкой, понимающей, уступчивой.
— Ты же не хочешь разрушать отношения? — в его голосе появились просительные нотки. — Мама стареет, ей нужна уверенность в завтрашнем дне.
— А мне не нужна? — я сжала кулаки под столом. — Двадцать лет я была твоей женой, родила тебе дочь, поддерживала во всём. В этой квартире — половина денег моей мамы. Той самой мамы, которая никогда не лезла в нашу жизнь, не считала, сколько раз мы к ней заехали, и не требовала благодарности за каждую конфету, подаренную Леночке.
— Ира, не начинай… — Андрей поморщился.
— Нет, я как раз закончу! — внутри меня словно прорвалась плотина. — Я устала быть удобной. Устала чувствовать себя вечной должницей. Если ты выбираешь покой своей матери ценой моего уважения, то, может, нам стоит подумать о разводе?
Слово «развод» повисло в воздухе, как тяжёлая туча. Я никогда не произносила его за все годы брака. Никогда не угрожала, не шантажировала. И сейчас это не было угрозой — скорее, горькой констатацией.
Андрей побледнел. В его глазах мелькнул испуг.
— Ты это серьёзно? Из-за какой-то формальности с бумагами?
— Это не формальность, — я покачала головой. — Это вопрос уважения. К моим границам, к нашей семье, к памяти моей мамы, в конце концов. Я больше не буду прогибаться под твою мать, потому что так удобнее. Если для тебя её комфорт важнее моего, значит, мы разные люди.
В наступившей тишине было слышно, как капает вода из крана. Я смотрела на мужа и не узнавала его. Когда он успел стать таким чужим? Или это я изменилась, научившись видеть истинное положение вещей?
— Ты ведь понимаешь, что я тоже не отступлю? — тихо произнёс он.
— Понимаю, — я медленно поднялась из-за стола. — Поэтому нам обоим нужно время подумать. О том, что важнее: сохранить наш брак или угодить твоей матери.
Я вышла из кухни, оставив его в одиночестве. Ноги дрожали, но в душе я чувствовала странное спокойствие. Будто наконец скинула тяжелый груз, который тащила годами.
Новое равновесие
Три дня мы с Андреем жили как соседи. Здоровались по утрам, обсуждали бытовые мелочи и расходились каждый по своим делам. Я не спрашивала, говорил ли он с матерью. Он не заводил разговор о завещании. В доме установилось зыбкое перемирие, похожее на затишье перед грозой.
В пятницу я задержалась в магазине — была ревизия, пришлось пересчитывать товар до позднего вечера. Когда я вернулась домой, на кухонном столе стояла бутылка моего любимого вина, горели свечи, а из духовки тянуло чем-то ароматным.
— Что это? — я замерла на пороге с сумкой в руках.
Андрей повернулся от плиты. На нём был фартук, который я подарила ему много лет назад и который он надевал только по особым случаям.
— Ужин, — сказал он просто. — Я подумал, нам нужно поговорить… нормально.
Я молча прошла на кухню, повесила пальто на спинку стула. Усталость наваливалась на плечи, но внутри теплилось любопытство.
Андрей достал из духовки лазанью — мое любимое блюдо, которое он научился готовить ещё в студенчестве, когда ухаживал за мной. Разлил вино по бокалам, сел напротив.
— Я говорил с мамой, — начал он, глядя мне в глаза. — И с Ленкой тоже.
Я вздрогнула. Дочь училась в другом городе, звонила редко. Мы не посвящали её в наши ссоры.
— Оказывается, наша взрослая дочь многое понимает, — усмехнулся Андрей. — Она сказала… что ты права. Что мама всю жизнь давила на меня, а я позволял ей это. И что если я не хочу остаться в старости одиноким, то должен научиться отличать заботу от манипуляций.
Он отпил вино, помолчал.
— Я позвонил нотариусу. Завещание останется прежним. Мама не будет в нём фигурировать.
У меня перехватило дыхание. Я ожидала долгих споров, обвинений, может быть, даже угроз — но не такой быстрой капитуляции.
— Она уже знает? — спросила я тихо.
— Да, — Андрей кивнул. — Я сказал ей, что мы позаботимся о ней при жизни, но наше имущество должно остаться в нашей семье. Что у мамы есть своя квартира, своя пенсия, и в случае необходимости я всегда помогу ей деньгами. Но оформлять на неё наследство я не стану.
— Как она отреагировала?
— Сначала был скандал, — он слабо улыбнулся. — Упрёки, слёзы, угрозы отречься от непутёвого сына. Потом — молчание. На следующий день она позвонила и сказала, что я ей больше не сын. А сегодня прислала сообщение, что я могу заехать за пирогами. Видимо, решила сменить тактику.
Мы рассмеялись — впервые за эти дни. Напряжение, копившееся неделями, начало отпускать.
— Странно, — сказала я, крутя бокал в пальцах. — Всю жизнь я боялась быть неудобной. Думала, если буду достаточно кроткой и уступчивой, все будут меня любить. А оказалось…
— Оказалось, что любят тебя не за мягкость, — закончил Андрей, — а за силу. За то, что ты готова бороться за своё. За то, что не побоялась поставить меня перед выбором.
Он протянул руку через стол и накрыл мою ладонь своей.
— Прости меня, — сказал он тихо. — За то, что заставил тебя выбирать между самоуважением и отношениями.
Я сжала его пальцы и почувствовала, как к глазам подступают слёзы — но не горькие, а очищающие. Словно многолетний груз окончательно упал с плеч. Я знала: впереди ещё много разговоров и, возможно, сложностей. Но сегодня мы сделали первый шаг к новому равновесию. К отношениям, где не будет вечных должников и кредиторов — только два равных человека, уважающих границы друг друга.
