— Ты взял кредит, чтобы оплатить долги своей бывшей жены, потому что, как ты говоришь, ей не на что кормить кота, а нашему сыну отказал в покупке зимней куртки? Витя, ты нормальный? Ты кормишь прошлое, пока твой ребенок ходит в осенней одежде зимой?
Наталья не кричала. Её голос звучал глухо и ровно, словно она зачитывала приговор, который обжалованию не подлежит. Она стояла посреди кухни, сжимая в руке смартфон мужа. Экран предательски светился в полумраке, освещая её бледное лицо и плотно сжатые губы.
Виктор, сидевший за столом перед тарелкой с остывающими макаронами по-флотски, медленно отложил вилку. Он не вздрогнул, не поперхнулся и даже не попытался выхватить телефон. На его лице отразилась лишь усталая досада человека, которого отвлекли от важного процесса пережевывания пищи ради какой-то ерунды. Он шумно выдохнул, откинулся на спинку стула, отчего тот жалобно скрипнул, и посмотрел на жену взглядом, полным снисходительного превосходства.
— Наташ, ну зачем ты опять лезешь не в свое дело? — он поморщился, будто у него разболелся зуб. — Я же просил не трогать мой телефон. Это личное пространство, если ты забыла. У нас в браке вроде как доверие должно быть, а ты шпионишь.
— Доверие? — Наталья усмехнулась, и эта усмешка вышла страшной, лишенной всякой веселости. Она шагнула к столу и положила гаджет перед ним экраном вверх. — Вот это ты называешь доверием? Перевод пятьдесят тысяч рублей. Получатель: Елена В. Сообщение: «Держись, Ленусик, прорвемся. Коту привет». А за полчаса до этого — одобрение заявки на микрозайм в какой-то мутной конторе под бешеные проценты.
Виктор мельком глянул на экран, но тут же перевел взгляд обратно на жену. В его глазах не было ни капли раскаяния. Только уверенность в собственной правоте, бетонная и непробиваемая.
— У Лены сложная ситуация, — твердо сказал он, беря кусок хлеба и вытирая им остатки соуса с тарелки. — Она звонила вся в слезах. У кота, британца этого, почки отказали. Нужна операция, стационар, лекарства. А ее месяц назад сократили, ты же знаешь. Денег ноль. Она одна, помочь некому. Что я, зверь, что ли? Бросить человека в беде?
Наталья смотрела на него и чувствовала, как реальность вокруг начинает плыть. Кухня с привычными желтыми обоями, запах жареного мяса, шум телевизора из гостиной — всё это казалось декорацией к абсурдному спектаклю.
— Человека в беде… — повторила она, пробуя слова на вкус. — Витя, мы утром обсуждали куртку для Артема. Ты помнишь? Я сказала, что он вырос из прошлогодней парки. Что рукава коротки, что молния расходится, что на спине утеплитель сбился в комки. Сегодня на улице минус пятнадцать. Сын пришел из школы, у него руки были красные, как у рака, он дрожал полчаса под одеялом. Я попросила у тебя десять тысяч. Десять! И что ты мне ответил?
Виктор раздраженно дернул плечом, отправляя в рот кусок хлеба.
— Я сказал, что денег сейчас нет свободных. До зарплаты еще две недели, а у нас ипотека на носу. Нужно экономить. Это разумный подход к бюджету, Наталья.
— Денег нет свободных, — кивнула она, и в её голосе зазвенел металл. — А через три часа ты берешь кредит под пятьдесят процентов годовых и отправляешь полтинник бывшей жене на лечение кота. Ты серьезно сейчас? Ты ставишь жизнь старого кота выше здоровья своего родного сына?
— Не передергивай! — Виктор хлопнул ладонью по столу. Звук вышел резким, посуда звякнула. — Это разные вещи! Артем — пацан, ему полезно иногда потерпеть. Не сахарный, не растает. А там — вопрос жизни и смерти. Лена в истерике, она этого кота любит больше жизни, он её единственная родная душа сейчас. Я поступил как мужчина. Взял ответственность. А ты ведешь себя как эгоистка. Только о себе и думаешь. «Купи, купи, дай, дай».
Он говорил это с таким апломбом, с такой искренней верой в свое благородство, что Наталье стало физически тошно. Она видела перед собой не мужа, с которым прожила семь лет, а чужого, холодного человека. Он упивался своей ролью спасителя. Ему нравилось быть тем, к кому бегут за помощью, тем, кто широким жестом решает проблемы «слабой женщины». А то, что этот жест оплачивается из семейного бюджета и за счет комфорта их общего ребенка, его волновало в последнюю очередь.
— Значит, Артем потерпит, — медленно проговорила Наталья. Она не задавала вопрос, она констатировала факт. — Пусть ходит в осенней куртке в мороз, пусть простывает, пусть над ним в школе смеются, что он как подстреленный. Главное, чтобы Лена не плакала. Главное, чтобы ты чувствовал себя героем.
— Да что ты заладила с этой курткой! — Виктор встал из-за стола, возвышаясь над ней. Он был крупным мужчиной, и в тесной кухне сразу стало мало места. — Надерет свитер потеплее и нормально доходит сезон. Закаляться надо, иммунитет укреплять. А ты из него тепличный овощ растишь. Чуть ветерок дунул — сразу в сопли. Мужика надо воспитывать, а не тряпку. А Лене я помог и буду помогать, если понадобится. Она часть моей жизни, нравится тебе это или нет.
Он прошел мимо неё к холодильнику, достал банку пива и с громким шипением открыл её. Сделал жадный глоток, демонстративно игнорируя застывшую посреди кухни жену.
Наталья смотрела на его широкую спину, обтянутую дорогой, качественной домашней футболкой. Она вспомнила, как месяц назад он купил себе новые зимние ботинки за двадцать тысяч, потому что «ноги должны быть в тепле, я же кормилец, мне болеть нельзя». Тогда это казалось логичным. Теперь это выглядело как издевательство.
— Ты прав, Витя, — тихо сказала она. — Ноги должны быть в тепле. Особенно у тех, кто платит по счетам.
Виктор обернулся, держа банку у рта. В его взгляде скользнуло удивление — он ожидал скандала, криков, битья тарелок, но никак не этого спокойного, ледяного тона.
— Ну вот и умница, — буркнул он, решив, что она смирилась. — Давно бы так. Без этих истерик. Я устал на работе, дай хоть вечер спокойно провести.
Он вышел из кухни, направляясь в гостиную к своему любимому дивану. Наталья осталась одна. Она слышала, как он включает спортивный канал, как устраивается поудобнее, шурша подушками. В раковине лежала грязная посуда, на столе — крошки хлеба. Обычный вечер обычной семьи. Только воздух в квартире стал вдруг невыносимо разреженным, словно из него выкачали весь кислород.
Наталья подошла к окну. За стеклом бушевала метель, снег бил в раму, намекая на то, что завтра будет еще холоднее. Она представила сына, идущего в школу, ежащегося от ветра в тонкой куртке, и почувствовала, как внутри неё, где-то в районе солнечного сплетения, щелкнул невидимый тумблер. Жалость, обида, надежда на понимание — всё это отключилось. Осталась только кристальная ясность и холодный расчет.
Она медленно вытерла руки кухонным полотенцем, аккуратно повесила его на крючок и вышла в коридор. Там, в шкафу-купе, висела зимняя одежда. Много одежды. Добротной, теплой, дорогой. Одежды человека, который очень любил себя и очень заботился о своем комфорте.
Наталья вошла в гостиную. Виктор уже успел устроиться на диване, подложив под голову ортопедическую подушку — ту самую, которую он купил себе месяц назад за пять тысяч, жалуясь на боли в шее. Теперь он лежал, вытянув ноги в теплых шерстяных носках, и лениво переключал каналы. На экране мелькали новости, реклама лекарств и фрагменты ток-шоу, создавая в комнате иллюзию бурной жизни, от которой Наталья сейчас чувствовала лишь глухое раздражение.
— Ты всерьез считаешь, что закаливание — это когда ребенок ходит в одежде не по размеру и не по сезону? — спросила она, останавливаясь у входа. Она не собиралась садиться. Ей хотелось смотреть на него сверху вниз.
Виктор тяжело вздохнул, не отрывая взгляда от телевизора.
— Наташ, ты опять? Я же сказал: тема закрыта.
— Нет, Витя, тема не закрыта. Ты сказал, что Артему полезно мерзнуть. Я хочу понять твою логику. Подробно. Потому что пока я вижу только то, что ты экономишь на здоровье сына, чтобы оплатить ветеринара для кота женщины, с которой развелся три года назад.
Виктор нажал кнопку «Mute» на пульте. Звук пропал, и в комнате повисла тишина, нарушаемая лишь гудением холодильника из кухни. Он повернул голову к жене, и на его лице появилось выражение снисходительного учителя, вынужденного объяснять прописные истины нерадивому ученику.
— Логика простая, — начал он, демонстративно отставляя банку с пивом на журнальный столик. — Артем — будущий мужчина. Ему десять лет. В этом возрасте мы с пацанами сутками на горке пропадали, мокрые насквозь, штаны колом стояли, и ничего — живые. А ты над ним трясешься, как курица над яйцом. Чуть носом шмыгнул — сразу сиропы, таблетки, врачи. Ты из него ипохондрика делаешь. Пусть организм учится бороться. Пробежится до школы — согреется. Нечего на остановке стоять, движение — жизнь.
— Пробежится до школы… — эхом повторила Наталья. — Три километра. В минус пятнадцать. В куртке, где на спине одна болоньевая ткань, потому что синтепон вылез.
— Не преувеличивай, — отмахнулся Виктор. — Нормальная куртка. Я смотрел, еще сезон отходит. А вот у Лены ситуация действительно патовая. Ты просто не хочешь слышать. Она мне полчаса в трубку рыдала. Ты представляешь, что такое для одинокой женщины больное животное? Это как ребенок. Кот — это единственное, что у нее осталось от нормальной жизни. У нее депрессия, Наташа. Настоящая, клиническая, наверное. Ей страшно. Она одна в пустой квартире, работы нет, денег нет, кот умирает на руках.
Он говорил о бывшей жене с такой теплотой и участием, каких Наталья не слышала в свой адрес уже очень давно. В его голосе звучала искренняя тревога. Он упивался чужим страданием, потому что оно позволяло ему чувствовать себя значимым. Спасителем. Богом, от которого зависит чужая судьба.
— Ей страшно и одиноко, — медленно произнесла Наталья, разглядывая мужа, словно видела его впервые. — А то, что нашему сыну может быть холодно, тебе не интересно? То, что ему стыдно перед одноклассниками ходить в обносках, пока папа покупает себе гаджеты и спонсирует бывшую семью, тебя не волнует?
— Да при чем тут стыдно?! — Виктор начал раздражаться, его лицо пошло красными пятнами. — Что ты ему прививаешь эти комплексы? Одежда должна быть функциональной, а не модной. Чистая? Чистая. Целая? Почти. Всё. А насчет Лены… Знаешь, Наташа, в тебе просто говорит бабская ревность. Мелкая и глупая. Ты бесишься, что я помогаю человеку, с которым прожил часть жизни. А я не могу иначе. Я, в отличие от тебя, помню добро. Она мне, между прочим, когда-то помогала диплом писать.
— Диплом, — кивнула Наталья. — Это веский аргумент. Цена диплома — пневмония собственного ребенка. Отличный курс обмена, Витя.
— Типун тебе на язык! — он порывисто сел на диване. — Какая пневмония? Хватит каркать! Пацан здоровый лось. А вот у Лены нервный срыв может быть. Я ей деньги перевел не на развлечения, а на выживание. Она мне фото прислала — там в холодильнике мышь повесилась. Я ей еще продуктов заказал доставку. На неделю. Потому что я человек, Наташа. А ты превращаешься в черствую сухарину. Только «дай-дай» и «купи-купи».
Наталья молчала. Она смотрела на мужчину, который сидел перед ней в тепле, сытый, одетый в качественную домашнюю одежду, под боком у которого лежал дорогой телефон и пульт от плазменного телевизора. Вся эта обстановка — ремонт, техника, уют — была создана их общими усилиями, но сейчас казалось, что Виктор присвоил себе право распоряжаться всем этим единолично.
Он искренне верил в свою правоту. В его картине мира он был благородным рыцарем, который спасает несчастную принцессу от дракона нищеты, а его нынешняя жена выступала в роли злой мачехи, требующей золота и мешающей творить добро.
— Продукты заказал… — тихо сказала она. — Молодец. Щедрый. А Артем сегодня просил деньги на обед в школе, ты сказал, чтобы взял бутерброды из дома, потому что «нечего деньги транжирить».
— Бутерброды — это нормальная еда! — Виктор снова откинулся на спинку дивана, чувствуя, что отбил атаку. — Я в его годы вообще в столовую не ходил, и желудок, как видишь, гвозди переваривает. Ты его балуешь, Наташа. Растишь потребленца. Ему куртку новую подавай, обеды платные… А о душе когда думать будем? О сострадании? Вот вырастет он, посмотрит на отца и поймет: папа людей в беде не бросал. Гордиться будет.
Наталья почувствовала, как внутри нее что-то окончательно оборвалось. Словно тонкая струна, на которой держались остатки уважения к этому человеку, лопнула с едва слышным звоном. Она вдруг поняла, что спорить бесполезно. Он не слышит. Он живет в своем выдуманном мире, где он — герой, а все остальные — лишь декорации для его подвига.
Артем для него был просто «пацаном», ресурсом, который не требует вложений, потому что «само вырастет». А Лена была удобной жертвой, на фоне которой он мог сиять. Наталья же была просто функцией. Обслугой. Источником раздражения, когда она пыталась напомнить о реальности.
— Значит, сострадание, — произнесла она совершенно спокойным, лишенным эмоций голосом. — И гордость. Хорошо, Витя. Я тебя поняла. Ты расставил приоритеты предельно ясно. Лена и ее кот — на первом месте. Твое эго — на втором. А мы с сыном — где-то в конце списка, в графе «прочие расходы», которые можно урезать.
— Не утрируй, — буркнул Виктор, снова включая звук на телевизоре. — Я просто распределяю ресурсы грамотно. Сейчас Лене нужнее. В следующем месяце, может, и Артему что-то перепадет, если премию дадут. Всё, Наташ, дай кино посмотреть. Голова от тебя гудит.
Наталья кивнула. Она больше не собиралась мешать ему смотреть кино. Она развернулась и вышла из комнаты. Её шаги были тихими, почти неслышными. Она не пошла на кухню плакать. Она не пошла в спальню звонить маме. Она направилась прямиком в коридор, к большому шкафу-купе, где хранилась их верхняя одежда.
В её голове выстроился четкий, холодный план. Если Виктор так любит философствовать о закаливании и трудностях, то будет несправедливо лишать его возможности испытать эти прелести на собственной шкуре. Теория, не подкрепленная практикой, мертва. А Наталья всегда была за практический подход.
В гостиной продолжал бубнить телевизор. Виктор, уверенный, что буря миновала и семейная лодка снова покачивается на волнах привычного бытового штиля, даже начал тихонько подпевать какой-то рекламе. Он искренне считал, что разговор окончен. Жена «выпустила пар», он аргументированно, по-мужски, расставил все точки над «i», и теперь жизнь потечет своим чередом. Ведь так было всегда: Наталья поворчит, пообижается, а потом смирится, пойдет готовить ужин или гладить рубашки.
Наталья стояла в коридоре перед открытым шкафом-купе. Оттуда пахло кожей, дорогим парфюмом Виктора и едва уловимым запахом химчистки. Этот шкаф был его храмом, алтарем его комфорта.
Она протянула руку и провела ладонью по рукаву его любимой зимней парки. Темно-синяя, с модной нашивкой на плече, с капюшоном, отороченным натуральным мехом койота. Виктор купил её в прошлом году за сорок тысяч. «Мембрана, Наташ, — гордо объяснял он тогда, вертясь перед зеркалом. — В ней хоть на Северный полюс. Влагоотведение, терморегуляция. Вещь! Здоровье дороже денег».
Рядом висел пуховик полегче, для «европейской зимы», и утепленные спортивные штаны на флисе, в которых он любил гулять по выходным или ездить к друзьям в гараж.
Наталья сняла парку с вешалки. Вещь была тяжелой, добротной. Она чувствовала вес качественного утеплителя, который гарантировал, что её муж никогда не узнает, каково это — промерзнуть до костей на остановке. Она перекинула парку через руку, захватила штаны и второй пуховик.
Тихо, стараясь не шуметь, она прошла на кухню.
Виктор из гостиной крикнул: — Наташ! Там чай остался? Или сделай свежего, а? И бутеры с колбасой, если не сложно. Жрать охота, нервы все-таки потратил.
— Сейчас, Витя, — отозвалась она. Голос был абсолютно спокойным, даже немного ласковым. — Сейчас всё будет. Готовлю.
Она положила гору одежды на кухонный стол, прямо на клеенчатую скатерть, где еще полчаса назад лежал телефон с чеком на пятьдесят тысяч. Затем выдвинула ящик стола и достала оттуда большие портновские ножницы. Тяжелые, с черными ручками и длинными, хищно блестящими лезвиями. Она покупала их, когда увлекалась шитьем, но в последнее время использовала только для разделки курицы.
Наталья взяла парку. Вывернула её наизнанку. Подкладка была стеганой, шелковистой на ощупь, приятного серебристого цвета. Она на секунду замерла, глядя на ровные строчки. Жалости не было. Было странное, холодное любопытство хирурга перед ампутацией.
«Закаляться надо, — пронеслось у неё в голове голосом мужа. — Пацан не сахарный».
Лезвия ножниц с хрустом вонзились в ткань подкладки в районе воротника. Звук разрезаемого материала был сочным, резким — «хр-р-р-р». Наталья вела ножницами вниз, вдоль молнии, вспарывая внутренности куртки.
— Наташ, ты там долго? — снова донеслось из комнаты. — Реклама кончится сейчас!
— Ищу, Витя, ищу, — ответила она, запуская руку внутрь разреза.
Пальцы нащупали мягкий, пружинистый слой современного синтетического утеплителя. Тот самый «изософт» или «тинсулейт», о котором Виктор читал ей лекции. Она ухватила клок наполнителя и с силой дернула. Белая вата подалась легко, с тихим треском отрываясь от швов. Наталья вытащила первый ком «тепла» и положила его на стол.
Она работала методично и быстро. Ножницы щелкали, вспарывая подкладку на рукавах, на спине, в карманах. Она не просто кромсала ткань — она вырезала саму суть зимней одежды. Она вынимала из куртки душу, оставляя только внешнюю оболочку. Красивую, брендовую, непродуваемую мембрану, которая без утеплителя превращалась в холодный кусок пластика.
На столе росла гора белого пуха и синтепона, похожая на грязный городской сугроб. Парка Виктора обвисла, сдулась, превратилась в жалкую тряпку, сохранившую лишь форму, но потерявшую содержание. Теперь это была ветровка. Стильная, дорогая ветровка для летнего вечера.
Наталья отложила парку и взялась за утепленные штаны.
— Наташа! — в голосе Виктора послышалось раздражение. — Ты уснула там?
— Я сюрприз тебе готовлю, Витя. Потерпи, — ответила она, вонзая ножницы в плотный флис штанин.
С этими пришлось повозиться. Подкладка была пришита на совесть. Но Наталья не спешила. Она представляла, как Виктор выходит на улицу. Как морозный воздух, которого он так не боялся, сидя в теплой машине или квартире, мгновенно пробирается сквозь тонкую ткань. Как ледяной ветер охватывает его ноги, лишенные защиты. Она хотела, чтобы он прочувствовал каждую секунду того пути, который их сын проделывает до школы каждый день.
Она вырезала всё подчистую. Оставила только верхнюю ткань и карманы, чтобы было куда положить руки, когда они начнут коченеть.
Работа заняла минут пятнадцать. Кухня напоминала цех по производству мягких игрушек после взрыва. Повсюду валялись клочья утеплителя, обрезки подкладочной ткани, нитки. Наталья смахнула весь этот мусор в мусорное ведро, плотно утрамбовав ногой.
Затем она достала из кладовки большую спортивную сумку — ту самую, с которой Виктор ходил в тренажерный зал, когда у него случались приступы заботы о собственной фигуре. Она аккуратно сложила туда «модернизированные» вещи. Свернула опустошенную парку, положила сверху тонкие, как папиросная бумага, штаны и второй пуховик, который теперь весил не больше футболки.
Наталья застегнула молнию на сумке. Вжик. Звук прозвучал как финальный аккорд. Она посмотрела на свои руки. Они не дрожали. Наоборот, в них появилась какая-то новая сила, уверенность, которой ей не хватало все эти годы брака. Она больше не чувствовала себя жертвой обстоятельств или жадной женой, выпрашивающей копейки. Она была судьей, приводящим приговор в исполнение.
Она взяла сумку. Она не была тяжелой — теперь, без утеплителя, вещи Виктора почти ничего не весили. Легкая ноша. Как и его ответственность перед семьей.
Наталья вышла в коридор, поставила сумку у входной двери и громко, отчетливо произнесла:
— Витя! Иди сюда. Сюрприз готов.
В гостиной стих звук телевизора. Послышалось шуршание дивана, тяжелые шаги. Виктор появился в проеме двери, почесывая живот через футболку. Его лицо выражало смесь ленивого любопытства и ожидания еды.
— Ну чего там? — спросил он, щурясь от света лампы в прихожей. — Бутерброды где? О, а это что за баул? Ты куда собралась?
Он кивнул на спортивную сумку, стоящую у порога, и его брови поползли вверх в искреннем недоумении. Он всё еще не понимал. Он был настолько погружен в свое ощущение безнаказанности и правоты, что даже вид собранной сумки не вызывал у него тревоги. Наверняка подумал, что она решила перебрать вещи для стирки или отдать что-то в чистку.
Наталья стояла, прислонившись спиной к входной двери, перекрывая путь к отступлению, хотя отступать ему было некуда, кроме как вперед, в зиму.
— Это не я собралась, Витя, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. Её взгляд был сухим и колючим, как январский снег. — Это ты собрался. Одевайся.
— В смысле? — Виктор хохотнул, но смешок вышел нервным. — Ты чего, мать, белены объелась? Куда я собрался? Ночь на дворе. Шутки у тебя дурацкие. Давай ужин, я спать хочу. Завтра на работу рано.
— Ужина не будет, — отрезала Наталья. — И ночевать ты здесь больше не будешь. Ты сделал свой выбор. Ты выбрал Лену, её кота и их проблемы. Вот и иди решать их на месте. Я думаю, ей сейчас очень нужна мужская поддержка. А нам с Артемом нужно место в шкафу. И в жизни.
Виктор перестал улыбаться. Его лицо начало медленно наливаться краской. Он шагнул к ней, пытаясь использовать свой обычный прием — давление массой и голосом.
— Так, хватит, — рявкнул он. — Прекращай этот цирк. Ты мне тут условия ставить не будешь в моем доме. Убери сумку и иди на кухню, пока я не разозлился. Ты что, из-за пятидесяти тысяч готова семью развалить? Дура набитая!
— Семью развалил ты, когда решил, что твоему сыну не нужна теплая одежда, — спокойно ответила Наталья, не сдвинувшись с места. — Одевайся, Витя. Или я вышвырну твои вещи на лестничную клетку, а ты пойдешь за ними в чем есть. В футболке и носках. Выбирай.
— Ты не посмеешь, — прошипел он, но в его глазах мелькнул страх. Он увидел в её лице то, чего не видел никогда раньше — абсолютную, железобетонную решимость. Она не блефовала.
— Считаю до трех, — сказала Наталья и положила руку на замок двери. — Раз.
Виктор замер. Он смотрел на сумку, потом на жену. В его голове не укладывалось, как этот уютный, удобный мир мог рухнуть за один вечер из-за какой-то «мелочи». Но холод, идущий от Натальи, был реальнее любого мороза на улице.
— Два, — произнесла она, и щелкнул замок, открываясь.
— Три! — выдохнула Наталья, и её рука резко дернула ручку двери.
Подъездный сквозняк мгновенно ворвался в прихожую, принеся с собой запах курева и морозной свежести. Виктор, поняв, что блеф не удался и жена действительно готова выставить его на лестницу в домашней одежде, дернулся к вешалке. В его движениях была злость, смешанная с оскорбленным достоинством. Он хватал вещи так, словно они были виноваты в происходящем.
— Ты больная, Наташа. Ты реально больная, — бормотал он, натягивая джинсы прямо поверх домашних треников. — Тебе лечиться надо. Истеричка. Я уйду. Не вопрос. Но ты потом на коленях приползешь, умолять будешь, чтобы вернулся. А я подумаю. Крепко подумаю, нужна ли мне такая мегера.
Он схватил свою парку. На секунду его пальцы замерли. Куртка показалась ему странно легкой, почти невесомой, словно из неё выпустили воздух. Но адреналин и ярость застилали глаза, мешая анализировать тактильные ощущения. «Сдулась, пока висела», — пронеслось в голове. Он рывком натянул её на плечи, застегнул молнию до самого подбородка и подхватил сумку.
— Я к Лене поеду, — бросил он, уже стоя на пороге и глядя на жену с ненавистью. — Там меня, по крайней мере, ценят. Там понимают, что такое человечность. А ты оставайся тут, со своей жадностью и злобой. Жди, пока твой сынок спасибо скажет. Воспитаешь такого же жлоба, как сама.
Наталья смотрела на него спокойно, даже с легкой брезгливостью, как смотрят на переполненный мусорный пакет, который наконец-то выносят из дома.
— Иди к ней, — сказала она, и в её голосе не было ни дрожи, ни слез. Только ледяная сталь. — Пусть она тебя греет, раз ты такой щедрый. А мы с сыном как-нибудь сами. Закалились уже, благодаря тебе.
Она сделала шаг вперед и, не давая ему опомниться, вытолкнула его за порог. Дверь захлопнулась с тяжелым, плотным звуком. Щелкнул замок. Раз, два. И тишина.
Виктор постоял секунду перед закрытой дверью, не веря, что это произошло. Он хотел ударить кулаком по металлу, заорать, устроить скандал на весь подъезд, но сдержался. «Много чести», — подумал он. Он поправил сумку на плече и, гордо подняв голову, начал спускаться по лестнице. Лифт он ждать не стал — хотелось скорее оказаться подальше от этой сумасшедшей.
Он вышел из подъезда, и мороз тут же ударил в лицо. На улице было минус семнадцать, ветер усилился, швыряя в лицо колючую снежную крупу. Виктор уверенно шагнул к своей машине, припаркованной у бордюра, но тут же вспомнил: ключи от машины остались дома, на тумбочке. Наталья не отдала их. А возвращаться и звонить в дверь сейчас было ниже его достоинства.
«Плевать, — решил он. — Вызову такси. Или пешком до остановки дойду, тут недалеко. Заодно прогуляюсь, нервы успокою».
Он сделал первые десять шагов и вдруг почувствовал неладное.
Холод. Он был не просто снаружи. Он проникал внутрь. Сразу, мгновенно, безжалостно. Его хваленая парка за сорок тысяч рублей, его броня от русских морозов, почему-то не работала. Ветер продувал её насквозь, словно на нем была надета марлевая повязка, а не мембранная ткань. Ледяные иглы впивались в спину, в грудь, в руки.
Виктор остановился под фонарем. Его начало трясти. Не от злости, а от реального, физического холода. Он удивленно похлопал себя по груди. Рука почувствовала под тонкой тканью верха… пустоту. Свитер, футболка и тело. Никакой плотной, упругой прослойки утеплителя.
Он схватился за полу куртки, сжал её двумя пальцами. Ткань сложилась в тончайший лист. Подкладка и верх. Всё. Внутри не было ничего. Пустота.
— Что за… — прошептал он, и пар вырвался изо рта густым облаком.
Он расстегнул молнию, судорожно ощупывая внутренности куртки. Пальцы наткнулись на грубый, неровный разрез на подкладке. Он сунул руку внутрь. Пусто. Выпотрошено.
Виктор замер посреди заснеженного двора. До него дошел смысл фразы «сюрприз готов». Она не просто выгнала его. Она лишила его защиты. Она вырезала утеплитель. Из парки. Из штанов. Из всего.
Он стоял в дорогих брендовых тряпках, которые теперь грели не лучше, чем целлофановый пакет.
Мороз пробирал до костей. Зубы начали выбивать дробь. «Так вот как Артем себя чувствует», — мелькнула непрошеная мысль, но Виктор тут же её отогнал. Жалость к себе накрыла его с головой. Как она могла?! Это же вандализм! Это же вещи!
Нужно было срочно куда-то деться. В тепло. Он дрожащими пальцами достал телефон. Экран плохо реагировал на замерзшие пальцы. Он нашел номер Лены. «Ленусик».
Гудки шли долго. Виктор переминался с ноги на ногу, чувствуя, как леденеют бедра — штаны тоже были пустыми оболочками.
— Да? — голос Лены был недовольным и сонным. Или не сонным, а просто занятым.
— Лена, это я, Витя… — простучал зубами он. — Слушай, тут такая ситуация… Я к тебе сейчас приеду. С вещами. Наташка с ума сошла, выгнала. Я замерз как собака. Ты дома?
В трубке повисла пауза. Виктор слышал на заднем фоне какой-то шум, музыку, смех. Мужской смех.
— Вить, ты чего? — голос Лены изменился, стал жестким и отчужденным. — Какое «приеду»? Время одиннадцать ночи.
— Ну я же… Я тебе денег перевел сегодня. Полтинник. Ты говорила, тебе плохо, одиноко… — Виктор растерялся. Холод сковывал мысли.
— И что? — перебила Лена. — Спасибо за деньги, коту на корм хватит. Но это не значит, что ты можешь вваливаться ко мне посреди ночи. У меня, вообще-то, личная жизнь есть. Гости у меня. Неудобно, Витя. Ты бы хоть позвонил заранее.
— Но мне идти некуда… — прошептал он, чувствуя, как реальность бьет его сильнее мороза. — Я же помог тебе… Я ради тебя с семьей поругался.
— Ну это твои проблемы, Вить, — равнодушно ответила «слабая и беззащитная» женщина. — Ты взрослый мужик, решай сам. В гостиницу иди. Всё, не могу говорить. Пока.
Гудки. Короткие, частые гудки.
Виктор опустил руку с телефоном. Экран погас. Вокруг была темнота, снег и ветер. Он стоял один посреди пустого двора, в выпотрошенной куртке, с сумкой, набитой такими же бесполезными вещами.
Он посмотрел на окна своей квартиры. Там горел свет. Теплый, желтый свет на кухне. Он представил, как Наталья сейчас наливает чай, как Артем сидит в своей комнате. Там было тепло. Там была жизнь, которую он только что собственноручно разменял на пятьдесят тысяч рублей и холодное равнодушие бывшей жены.
Ветер рванул капюшон, срывая его с головы. Уши обожгло холодом. Виктор сжался, пытаясь сохранить хоть каплю тепла, но тепло уходило. Его не держала дорогая мембрана. Его не держало чувство собственной правоты.
Он остался на морозе. Совершенно один. И самое страшное было не то, что у его куртки не было подкладки. А то, что у всей его жизни, как оказалось, тоже не было никакой подкладки. Одна видимость. Один фасад. А внутри — пустота, которую теперь заполнял только ледяной январский ветер.
Он сделал шаг в сторону дороги, пытаясь поймать такси, но ноги в тонких штанах уже почти не гнулись. Закаляться, говорил он? Что ж, урок усвоен. Жаль только, что цена за этот урок оказалась такой высокой, и платить её пришлось не деньгами, а собственным промерзшим до самого сердца одиночеством…
