— Оль, я помою. Только попозже, ладно? Сил нет совсем, — голос Максима, ленивый и расслабленный, доносился из гостиной, где он уже уютно устроился на диване перед телевизором. Звуки выстрелов и автомобильных погонь из фильма глухо перемешивались с его словами, превращая их в фоновый шум.
Ольга стояла на пороге кухни и смотрела на раковину. Это была не просто раковина с грязной посудой. Это был монумент. Памятник его незыблемому принципу «потом». Башня из тарелок с присохшими остатками гречки и тёмными разводами от вчерашнего гуляша опасно кренилась, напоминая какое-то сюрреалистическое творение безумного архитектора. Рядом с ней в мутной воде покоились три кружки с коричневыми, въевшимися в фаянс ободками от кофе. Вилки и ложки, слипшиеся в единый ком от чего-то липкого и сладкого, лежали на дне, как затонувшее сокровище. Венцом композиции служила огромная сковорода, дно которой покрывал толстый, застывший слой белого жира, похожий на ледяную корку на зимней луже. Всё это источало тонкий, кисловатый запах заброшенного быта.
Это была его посуда. Исключительно его. Ольга свою мыла сразу после еды, почти рефлекторно. Она не могла расслабиться, зная, что в раковине её ждёт грязная тарелка. Это было для неё физически неприятно, как ходить в мокрой обуви. Максим же был устроен совершенно иначе. Он существовал в другом временном континууме, где «потом» было не просто словом, а волшебной, безграничной страной, куда можно было сослать любую неприятную обязанность. И судя по состоянию кухни, он был очень щедрым правителем, отправлявшим туда всё больше и больше подданных.
Поначалу она пыталась говорить. Спокойно, потом с нотками раздражения, потом почти срываясь на ультиматумы. Ответ всегда был один и тот же, произнесённый с обезоруживающей небрежностью: «Да помою я, чего ты начинаешь?». Иногда, когда гора становилась совсем неприличной, и в доме заканчивались чистые тарелки, он, тяжело вздыхая, как атлант, которому на плечи взвалили небо, действительно шёл и мыл. Делал он это шумно, брызгая водой во все стороны и с грохотом швыряя тарелки в сушилку, чтобы все в доме, включая кота, знали, какой нечеловеческий подвиг он совершает. А через два дня история повторялась с математической точностью.
Ольга выключила свет на кухне, чтобы не видеть этого безобразия, и прошла в комнату. Максим, развалившись на диване, с увлечением смотрел какой-то боевик, закинув ноги на подлокотник. Его лицо, освещаемое быстрыми вспышками взрывов на экране, было абсолютно безмятежным. Его не волновал ни запах из кухни, ни её затянувшееся молчание. Он был в своей зоне комфорта, в своём мире, где проблемы решаются сами собой или кем-то другим.
Она села в кресло и посмотрела на него. Не с обидой. Обида кончилась где-то неделю назад, после очередного невыполненного обещания. Сейчас внутри было что-то другое. Холодная, отстранённая усталость, похожая на усталость металла. Когда гнёшь его туда-сюда слишком долго, он не просто ломается. Он сначала теряет упругость, становится мёртвым, безвольным. Вот и в ней что-то умерло. Желание просить, объяснять, надеяться.
Она смотрела на его профиль, на то, как он машинально закидывает в рот чипсы из пачки, и вдруг в её голове родилась мысль. Простая, ясная и до ужаса логичная. Она не была злой или мстительной. Она была просто… справедливой. Если «потом» — это его любимое время и место, то почему бы не помочь ему его организовать? В более подходящей обстановке, где у него точно найдётся пара свободных минут.
На её губах появилась лёгкая, непривычно светлая улыбка. Максим, мельком взглянув на неё в перерыве между перестрелками на экране, удивлённо приподнял бровь.
— Ты чего?
— Да так, — она встала и подошла к нему. Наклонилась и легко поцеловала в колючую щёку. — Отдыхай, дорогой. Я сама всё сделаю.
Утром Максим, как всегда, носился по квартире в поисках второго носка. Он опаздывал, и лёгкое раздражение уже начало закипать в нём, как вода в чайнике. Ольга двигалась по кухне с непривычным, почти театральным спокойствием. Она не упрекала его, не торопила. Она просто налила ему кофе и протянула тяжёлый, плотно завёрнутый в несколько пакетов свёрток. Он был увесистым и странно побрякивал.
— Это что? — спросил он, с подозрением оглядывая пакет.
— Обед, — просто ответила она, и в её глазах не было ни намёка на подвох. — Вчера много приготовила, решила тебе побольше положить. Там несколько контейнеров.
Он хмыкнул. Неожиданная забота после вчерашнего молчания показалась ему знаком капитуляции. Значит, до неё дошло. Подулась и хватит. Он с благодарностью, но без лишних сантиментов схватил пакет, чмокнул её в щёку и вылетел за дверь. Мысль о том, что жена наконец-то взялась за ум, приятно грела его самолюбие всю дорогу до офиса.
Ровно в час дня офисный планктон потянулся на кухню. Воздух наполнился запахами разогретой еды: кто-то достал котлеты, кто-то греческий салат, кто-то лапшу быстрого приготовления. Максим с гордостью водрузил свой объёмный пакет на стол.
— Ого, Макс, что у тебя там? Целый поросёнок? — хохотнул Витя, здоровяк из отдела продаж.
— Жена решила меня откормить, — самодовольно бросил Максим, развязывая узел. — Говорит, совсем отощал на работе.
Коллеги с любопытством наблюдали. Он развернул первый слой пакета, потом второй. И тут в нос ударил тот самый, знакомый кисловатый запах со вчерашней кухни. Максим нахмурился, не понимая. Он потянул за край последнего пакета, и на стол с глухим стуком вывалилось его содержимое.
Это была посуда. Та самая. Тарелка с окаменевшей гречкой. Кружка с кофейным налётом. Жирная сковорода. Вокруг воцарилась недоумённая тишина. Витя, который уже открыл было рот для очередной шутки, замер с полуоткрытым ртом. Светлана из бухгалтерии брезгливо сморщила нос.
А потом кто-то нервно хихикнул. И плотину прорвало. Сначала это был тихий смешок, потом он перерос в громкий хохот. Витя ржал так, что сотрясался весь стол, хлопая себя по ляжкам. Светлана издавала пронзительные, похожие на визг смешки. Даже тихий программист Игорь, обычно не проявлявший никаких эмоций, давился от смеха, прикрывая рот рукой.
— Макс… это… это что за перформанс? — задыхаясь от хохота, выдавил Витя. — Жена решила, что ты на работе помоешь?
— Оригинальный способ намекнуть! — подхватила Светлана. — Мой бы за такое ночевал на коврике!
Лицо Максима залила густая, тёмная краска. Он смотрел на грязные тарелки, на смеющиеся лица коллег, и унижение, острое и горячее, как раскалённый металл, обожгло его изнутри. Это был не просто розыгрыш. Это было публичное унижение. Она выставила его идиотом, ленивым ничтожеством на посмешище всему офису.
Он не сказал ни слова. Его движения стали резкими, механическими. Он сгрёб посуду обратно в пакет, не обращая внимания на то, что руки испачкались в жире. Смех за его спиной не утихал, становясь только громче от его молчаливой реакции. Он схватил пакет, как гранату, и, ни на кого не глядя, вылетел из кухни, а затем и из офиса. Он не слышал окликов начальника, не замечал удивлённых взглядов. В ушах у него стоял гул — смех коллег и стук его собственной крови в висках. Он сел в машину, бросил пакет на соседнее сиденье и вдавил педаль газа в пол. Он ехал домой не разговаривать. Он ехал уничтожать.
— Ты совсем ненормальная?! Зачем ты мне вместо обеда завернула с собой грязную посуду?! Думаешь, это смешно?! Да надо мной весь офис ржал!
Ольга сидела в кресле в гостиной, будто ждала его. Она даже не вздрогнула от его крика. Она медленно отложила книгу и подняла на него абсолютно спокойный, холодный взгляд. Этот взгляд, лишённый страха и эмоций, взбесил его ещё больше, чем сам поступок. Он ожидал слёз, оправданий, истерики — чего угодно, но не этого ледяного безразличия.
— Что это?! — прорычал он, делая шаг в её сторону и потрясая в воздухе пакетом, который всё ещё сжимал в руке.
— Посуда. Грязная, — ответила она ровным, лишённым всякой интонации голосом. Словно констатировала очевидный факт, как погоду за окном. — Ты же говорил, что помоешь их «потом». Я решила, что на работе у тебя будет больше времени, раз дома ты за неделю так и не удосужился этого сделать.
Она сделала паузу, чуть наклонив голову. На её лице не дрогнул ни один мускул.
— Заодно и контейнер для обеда не нужен, всё уже готово. Просто вылижи грязные тарелки.
Последняя фраза прозвучала как щелчок хлыста. Лицо Максима превратилось в багровую маску. Воздуха ему не хватало, он смотрел на её спокойное лицо, на её чуть заметную, ядовитую усмешку, и в голове у него полыхнуло. Он не видел перед собой жену. Он видел врага, который расчётливо и хладнокровно унизил его, растоптал его мужское достоинство перед всеми.
— Ах ты… — он не нашёл слов. Вместо них был жест. С размаху, вложив в него всю ярость и всё унижение этого дня, он швырнул пакет с посудой на кухонный пол.
Раздался оглушительный звон и грохот. Толстые фарфоровые тарелки и фаянсовые кружки, ударившись о кафельную плитку, разлетелись на сотни осколков. Сковорода с глухим металлическим лязгом прокатилась до самой стены. В воздухе снова повис тот самый кислый запах недельной грязи, теперь смешанный с пылью от разбитой керамики.
Но даже это её не тронуло. Она лишь медленно перевела взгляд с разгрома на кухне обратно на него. И тогда он взорвался окончательно.
Он в два шага пересёк кухню. Его пальцы, как стальные клещи, впились в её волосы на затылке. Ольга не вскрикнула, лишь коротко выдохнула от резкой боли. Он рывком поднял её с кресла и потащил на кухню, прямо к раковине, где всё ещё сиротливо лежала пара не поместившихся в пакет грязных ложек. Он грубо ткнул её лицом в металлическую поверхность, прямо в осколки, усыпавшие столешницу.
— Вот твоя обязанность! Здесь! Мыть! Поняла?! — он рычал ей прямо в ухо, с силой прижимая её голову к раковине.
Затем он дёрнул её голову вверх и с силой ударил лицом о край мойки. Раздался глухой, влажный удар. Он отпустил её. Ольга медленно сползла на пол, зажимая лицо руками. Из-под её пальцев по подбородку и на белый кухонный фартук потекла тонкая, тёмная струйка крови.
Максим выпрямился, тяжело дыша, и с каким-то мрачным удовлетворением посмотрел на дело своих рук. На разбитую посуду, на жену, сидящую на полу, на кровь. Он преподал ей урок. Жестокий, но, как ему казалось, справедливый. Он посмотрел на часы. Обед уже заканчивался. Он молча развернулся, подобрал с пола ключи и вышел из квартиры, оставив её одну посреди разгрома, который они вместе создали.
Ольга сидела на холодном кафельном полу несколько минут. Вокруг неё, как лепестки уродливого цветка, были разбросаны осколки их семейной жизни. Боль в носу была не острой, а тупой, пульсирующей, и с каждым ударом сердца она отдавалась в висках. Она поднесла руку к лицу и почувствовала тёплую, липкую кровь. Но слёз не было. Внутри была звенящая пустота, чистота, какая бывает после сильной грозы, когда воздух становится прозрачным и холодным. Унижение в офисе было последней каплей. Удар в лицо стал точкой. Не многоточием, не запятой. Окончательной и жирной точкой.
Она медленно поднялась, стараясь не смотреть в зеркало. Подошла к раковине, отвернула кран с холодной водой и, намочив ладонь, осторожно приложила её к лицу. Затем, не меняя выражения лица, она взяла рулон бумажных полотенец и, оторвав несколько листов, зажала нос, чтобы остановить кровь. Её движения были медленными, механическими, как у робота, выполняющего программу.
Она прошла в спальню. Открыла шкаф. Её взгляд скользнул по его рубашкам, висевшим рядом с её платьями. Она не стала ничего швырять или рвать. Она просто начала методично доставать свои вещи. Платья, блузки, джинсы. Она складывала их небрежно, но быстро, бросая на кровать. Затем она достала большую дорожную сумку и чемодан. Бельё. Косметика. Фен. Зарядка для телефона. Всё, что было лично её.
Закончив со своими вещами, она остановилась и обвела взглядом квартиру. Её взгляд упал на новый телевизор с огромной диагональю, который они купили три месяца назад на её премию. Она подошла к нему, аккуратно отсоединила все провода и сложила их рядом. Затем она прошла на кухню. Кофемашина, подарок её родителей на годовщину свадьбы. Микроволновка, которую она покупала сама, выбрав самую мощную модель. Она посмотрела на них, потом на осколки на полу. Решение было принято.
Она достала телефон. Её пальцы не дрожали. Она нашла номер грузового такси с услугами грузчиков.
— Здравствуйте, — её голос был ровным и деловым. — Мне нужна машина и двое грузчиков. Как можно скорее.
Через сорок минут в дверь позвонили. Два крепких парня в рабочих комбинезонах с недоумением смотрели на женщину с зажатым бумажным полотенцем носом и на разгром на кухне.
— Вот это, — она указала на телевизор. — И вот это, — она кивнула в сторону кофемашины и микроволновки. — И чемоданы из спальни.
Они работали молча и быстро. Пока они выносили вещи, она в последний раз обошла квартиру. Пустое место на стене в гостиной, где висел телевизор, зияло тёмным прямоугольником с сиротливо торчащими креплениями. Пустота на кухонной столешнице казалась неестественной. Она не стала убирать осколки на полу. Она не стала вытирать маленькое бурое пятно крови на фартуке. Это больше не её дом. Это его проблема. Его «потом» наконец-то наступило.
Когда грузчики спустили последнее, она закрыла за собой дверь, не запирая её, и спустилась вниз. Она села в кабину рядом с водителем и назвала адрес родителей. Она ни разу не обернулась.
Максим вернулся домой около семи вечера. Ярость дня улеглась, сменившись тяжёлым, мрачным удовлетворением. Он представлял, как откроет дверь и увидит притихшую, заплаканную Ольгу, которая бросится к нему с извинениями. Он даже приготовил в голове речь — что-то снисходительное, мужское, о том, что так делать нельзя, но он готов её простить, если она усвоила урок.
Он вошёл в квартиру и замер на пороге. Его встретила непривычная гулкая тишина. И пустота. Первое, что бросилось в глаза — дыра на стене в гостиной. Нет телевизора. Он прошёл дальше, как во сне. В спальне на кровати валялись его рубашки, которые она сбросила с вешалок, чтобы достать свои платья. Шкаф был полупустым.
Он зашёл на кухню. Картина разгрома осталась нетронутой. Осколки хрустели под ногами. На белой плитке застыла капля крови. И зияли пустые места там, где ещё утром стояли кофемашина и микроволновка. Он стоял посреди всего этого, и до него медленно, как ледяная вода, просачивающаяся сквозь одежду, доходила суть произошедшего.
Она не просто ушла. Она выпотрошила их жизнь, забрав не только свои вещи, но и частицы его комфорта. Она не оставила ему записки. Она оставила ему счёт. Разгромленную кухню, пустые места и звенящую тишину, в которой эхом отдавался его собственный крик и хохот коллег. Он стоял один, посреди остывающей квартиры, и смотрел на гору грязных, разбитых тарелок на полу. Он выиграл спор. И проиграл всё остальное…
