— И это что ещё такое? — голос Вадима прозвучал за спиной Ольги так резко, что она даже не вздрогнула, а лишь замерла на месте, ощущая, как внутри неё что-то холодное и тяжёлое окончательно застыло. — Я не понял, это платье новое? Мы же вроде договаривались, что в этом месяце экономим. У нас же цели, планы, или ты уже всё забыла?
Ольга медленно повернулась. Она стояла посреди комнаты, всё ещё ощущая на плечах приятную тяжесть новой ткани. Платье было недорогим, простым, купленным по скидке после тяжёлой рабочей недели, просто чтобы хоть как-то себя порадовать. Она посмотрела на мужа. Он стоял в проёме, скрестив руки на груди, и смотрел на неё тем самым взглядом, который она научилась ненавидеть — взглядом праведного обвинителя, который заранее знает, что он прав, а его собеседник — виноват.
— Цели и планы у нас всегда, Вадим, — спокойно ответила она. — Только почему-то эти цели всегда означают, что экономить должна именно я. На себе.
— Опять ты за своё! — он сделал шаг вперёд, повышая голос. — При чём тут ты? Мы — семья! Бюджет у нас общий. Каждая лишняя трата — это удар по нашему общему будущему. Я думал, ты это понимаешь. Неужели так сложно было потерпеть? Купила бы в следующем месяце, когда посвободнее с деньгами будет.
Он говорил так, будто читает лекцию неразумному ребёнку. Ольга слушала его и чувствовала, как последние остатки её терпения, истончившиеся за годы вот таких вот «разговоров», испаряются без следа. Она молчала, давая ему выговориться, выплеснуть весь свой накопившийся праведный гнев по поводу платья за полторы тысячи рублей. Она смотрела на его искажённое недовольством лицо и впервые в жизни не чувствовала ни обиды, ни желания оправдаться. Только холодную, звенящую ясность. Он закончил свою тираду, ожидая от неё либо раскаяния, либо ответных криков. Но она просто смотрела на него, и в этой тишине ему, кажется, стало неуютно.
— Что ты молчишь? Сказать нечего? Признаёшь, что была неправа? — с нажимом спросил он, явно желая закрепить свою победу.
Ольга криво усмехнулась. Победа. Он даже не представлял, какую войну только что проиграл.
— Знаешь что, дорогой мой… — произнесла она ровным, лишённым всяких эмоций голосом, но муж её перебил, не дав сразу всё сказать:
— И что же?
— Ты сначала со своей сестрой разберись, которая из нашего холодильника продукты таскает, а потом уже мне будешь рассказывать, что я слишком много денег на себя трачу!
Вадим опешил. Он явно не ожидал удара с этой стороны. Его лицо на мгновение растеряло всю свою спесь, сменившись выражением глупого удивления.
— При чём тут Катя? Не смей её трогать! Она моя сестра, она приходит в гости.
— В гости? — Ольга сделала шаг ему навстречу, и теперь уже он инстинктивно отступил. — В гости приходят с тортиком к чаю, а не с пустыми сумками, которые на выходе набиты доверху мясом, сыром и колбасой, купленными на мои деньги. Или ты думаешь, я не замечаю, как после каждого её «визита» наши полки пустеют? Ты делаешь вид, что слепой, а я должна делать вид, что у меня денег куры не клюют?
— Это бред какой-то, ты всё преувеличиваешь! — начал закипать он, понимая, что его привычная тактика обвинения не работает. — Она же семья! Родной человек! Тебе что, жалко для неё куска колбасы? Какая же ты мелочная, Оля, я просто поражаюсь!
— Мелочная? — переспросила она, и в её голосе прорезались стальные нотки. — Да, я мелочная. Я считаю каждую копейку, потому что знаю, каким трудом она мне достаётся. И я устала кормить твою тридцатилетнюю здоровую сестрицу, которая вполне может сама себе купить еды. Так что наш разговор о моём платье на этом закрыт. А вот разговор о твоей сестре мы только начинаем.
Вадим последовал за ней на кухню, его шаги были тяжёлыми, возмущёнными. Он был уверен в своей правоте и не собирался отступать.
— Я просто в шоке, Оля. Моя сестра, моя единственная сестра! Она приходит к нам в дом, а ты считаешь, сколько кусков сыра она съела! Это же унизительно! Ты пытаешься поссорить меня с моей семьёй, вот что ты делаешь!
Ольга молча прошла к холодильнику, её спина была прямой, а движения — выверенными и спокойными, что бесило Вадима ещё больше его собственного крика. Он ожидал ответной ругани, ссоры, чего угодно, но не этого ледяного, презрительного спокойствия. Ему нужно было, чтобы она сорвалась, чтобы они оба оказались в грязи скандала, где он чувствовал себя увереннее. Но она не давала ему этого шанса.
— Ты меня вообще слышишь? — не унимался он, нависая над ней. — Катя любит тебя, она всегда так хорошо о тебе отзывается! А ты за её спиной…
Ольга не ответила. Она просто взялась за ручку и с лёгким щелчком открыла дверцу холодильника. Белый свет выхватил из полумрака кухни удручающую картину. Она сделала шаг в сторону, приглашая его взглянуть.
— Смотри, — её голос был тихим, но в звенящей тишине кухни он прозвучал как выстрел. — Просто смотри. Вот здесь, — она указала на пустую полку, — вчера лежал целый кусок буженины, который я купила нам на ужины на три дня. Его нет. Вот тут, — её палец переместился на дверцу, — стояла упаковка из шести йогуртов. Осталось два. А вот на этой полке, рядом с твоим пивом, лежал большой кусок твёрдого сыра и палка дорогой салями. Где они, Вадим? Испарились? Может, у нас мыши-мутанты завелись, которые умеют открывать холодильник и уносить еду целыми упаковками?
Вадим замолчал, глядя на зияющие пустоты на полках. Доказательства были слишком наглядными, чтобы их можно было отрицать. Но признать правоту Ольги означало предать сестру, а это в его системе ценностей было немыслимо.
— Ну… может, она взяла немного, — неуверенно пробормотал он, отводя взгляд. — Что в этом такого? Я ей разрешил. Ей, может быть, нужнее. У неё зарплата меньше.
Это было последней каплей. Ольга медленно закрыла холодильник. Звук захлопнувшейся дверцы был окончательным и бесповоротным. Она повернулась к нему, и в её глазах он не увидел ни злости, ни обиды. Он увидел решение.
— Хорошо. Раз ей нужнее, значит, так тому и быть, — отчеканила она. — Так вот, слушай сюда, дорогой. С завтрашнего дня я покупаю еду только для себя. На одну порцию. Ровно столько, сколько мне нужно на ужин. А ты, раз уж ты такой щедрый и разрешаешь раздавать наши продукты, ходи теперь питаться к своей сестричке. У неё же теперь есть и буженина, и сыр, и колбаса. Пусть поделится.
— Что? Ты что, шутишь? — он недоверчиво ухмыльнулся, пытаясь свести всё к глупой женской истерике. — Прекращай этот концерт. Будешь мне ещё условия ставить?
— Это не условия. Это новый порядок нашей жизни, — её голос не дрогнул. — И ещё одно. Если я ещё раз увижу твою сестру с нашими продуктами в руках или замечу, что из холодильника пропало хоть что-то, что я купила для себя, — этот холодильник опустеет навсегда. Я-то найду, где мне поесть, поверь. А вот ты тут с голоду помрёшь. Живи со своей сестрой, раз она тебе дороже.
Вадим смотрел на неё, и до него медленно начало доходить, что это не шутка и не угроза. Это был приговор. Но его мужское эго всё ещё отказывалось в это верить.
— Да делай что хочешь, — махнул он рукой, пытаясь сохранить лицо. — Посмотрим, надолго ли тебя хватит в эти игры играть. Детский сад.
Вадим проснулся на следующее утро с неприятным осадком, но твёрдой уверенностью, что Ольга просто дуется. Он привык к её вспышкам, которые обычно заканчивались тихим примирением через день-два. Женские капризы, не более. Он демонстративно собрался на работу, не сказав ей ни слова, уверенный, что к вечеру всё вернётся на круги своя. Голод, как он считал, — лучший учитель для строптивых жён.
Когда он вернулся домой, квартира встретила его непривычной тишиной. Обычно в это время с кухни уже доносились аппетитные запахи ужина. Сегодня же не пахло ничем. Ольга сидела в кресле в гостиной с ноутбуком на коленях и, кажется, даже не заметила его прихода.
— Я дома, — бросил он, скидывая обувь.
— Вижу, — не отрываясь от экрана, отозвалась она.
Раздражение кольнуло его. Он прошёл на кухню, ожидая увидеть хоть что-то, что можно было бы съесть. Холодильник гудел ровно и бесстрастно. Вадим открыл его и замер. Он не был пустым. Он был хуже — он был демонстративно, оскорбительно аккуратным. На средней полке, на чистой тарелке, лежала одна запечённая куриная грудка, рядом стоял небольшой контейнер с гречкой и овощным салатом. Одна порция. На дверце одиноко примостился один питьевой йогурт. Всё. Остальные полки сияли девственной чистотой.
— Это что такое? — его голос сорвался на крик.
Ольга появилась в дверном проёме, спокойная и непроницаемая.
— Это мой ужин. Я его скоро буду есть.
— А я? — он ткнул пальцем себе в грудь. — А мне что есть? Я с работы пришёл, я голодный!
— Не знаю, Вадим, — она пожала плечами, и в этом жесте было столько безразличия, что его затрясло от злости. — Ты же сам вчера сказал, что твоей сестре нужнее. Я предположила, что ты решил вопрос со своим питанием. Позвони Кате, может, у неё что-то осталось от наших запасов. Она ведь живёт в соседнем подъезде, сходи, это недолго.
— Ты издеваешься надо мной? — прорычал он. — Ты решила войну устроить из-за куска колбасы?
— Я? Нет. Я просто последовала твоему совету и перестала быть мелочной. Я больше не считаю, сколько продуктов уходит из нашего общего холодильника. Потому что теперь у меня есть свой, персональный продуктовый набор, — она говорила с ним как с посторонним. — А всё остальное меня не касается.
Именно в этот момент, когда напряжение в воздухе, казалось, можно было резать ножом, в дверь позвонили. Коротко, по-свойски. Вадим, не сдержав ругательства, пошёл открывать. На пороге стояла Катя. Улыбающаяся, свежая, с неизменной вместительной сумкой через плечо, пока ещё пустой.
— Приветики! А я к вам на огонёк! Думаю, забегу, чайку попью, — прощебетала она, проскальзывая мимо брата прямо в коридор. — Оль, привет! А чем у вас так вкусно пахнет? Я голодная как волк!
Ольга, вышедшая из кухни, преградила ей путь. На её лице не было и тени враждебности, только спокойная, вежливая отстранённость.
— Привет, Катя. Ничем не пахнет, тебе показалось. И на кухню не нужно, там всё равно ничего нет.
Катя замерла, её улыбка сползла с лица. Она перевела растерянный взгляд с Ольги на брата и обратно.
— В смысле… нет? Совсем?
— Совсем, — твёрдо подтвердила Ольга. — У нас сегодня не приёмный день. Магазин закрыт. Так что извини, но чая не будет.
Оскорблённая до глубины души, Катя покраснела, развернулась и, не сказав ни слова, подлетела к брату, который так и застыл в прихожей, наблюдая за этой сценой.
— Вадик, ты это видел? — зашептала она громким, возмущённым шёпотом. — Она меня за кого принимает?! Ты позволишь ей так обращаться с твоей сестрой?
— Ты что себе позволяешь?! — голос Вадима, до этого растерянный, налился тёмной, ядовитой яростью. Унижение перед сестрой было для него страшнее любого скандала наедине. Он развернулся, оттесняя Катю за спину, и пошёл на Ольгу, как бык на красную тряпку. — Ты что ей наговорила?! Ты её ещё выгони из дома! Из моего дома! Ты кто такая, чтобы решать, кому сюда приходить, а кому нет?
Ольга не отступила ни на шаг. Она смотрела прямо на него, в его горящие злобой глаза, и видела в них не праведный гнев мужчины, а испуг мальчика, которого поймали за руку.
— Из твоего дома? — спокойно переспросила она. — Интересно. А кто оплачивает большую часть ипотеки за этот «твой» дом, не напомнишь? Кто работает на двух работах, чтобы у нас были не только стены, но и еда в холодильнике? Еда, которую твоя сестра выносит сумками.
— Не смей считать деньги! Это низко! — взвизгнул он. — Я тоже работаю!
— Да, ты работаешь. И твоей зарплаты едва хватает, чтобы покрыть кредит за твою машину и твои личные расходы. Всё остальное — на мне. И я не против. Я была не против, пока не осознала, что содержу не только нас двоих, но и твою взрослую, трудоспособную сестру. Я устала быть дойной коровой, Вадим.
Катя за его спиной ахнула, изображая смертельную обиду.
— Вадик, ты слышишь, что она говорит? Она меня оскорбляет! Она считает меня нахлебницей!
— А ты не нахлебница? — Ольга перевела на неё холодный, изучающий взгляд. — Ты приходишь в чужой дом с пустыми руками и уходишь с полными сумками. Ты ни разу не спросила, как у нас дела, хватает ли нам денег. Ты просто приходишь и берёшь. Это не называется «быть нахлебницей»? Каким словом ты это называешь? «Родственная помощь»? Только помощь почему-то всегда течёт в одну сторону.
Вадим окончательно потерял контроль. Он схватил Ольгу за плечо, не сильно, но властно.
— Замолчи! Я запрещаю тебе так разговаривать с моей семьёй! Ты должна извиниться перед ней. Немедленно!
Ольга медленно опустила взгляд на его руку на своём плече, а затем снова посмотрела ему в лицо. Её взгляд был таким, что он невольно отдёрнул руку, словно обжёгся.
— Твоя семья? — она произнесла это так тихо, что Вадиму и Кате пришлось напрячься, чтобы расслышать. — Значит, она — твоя семья. А я кто, Вадим? Я кто в этой твоей системе координат? Удобное приложение? Источник ресурсов?
— Ты — моя жена! И ты должна уважать мою сестру! Это не обсуждается! — выпалил он, понимая, что проигрывает, и от этого зверея ещё больше. — Это моя кровь! Моя семья! И если тебе что-то не нравится, то это твои проблемы!
Он произнёс эти слова. Роковые, окончательные. Слова, которые перечеркнули всё. В комнате повисла тишина, но не тяжёлая и давящая, а лёгкая и прозрачная, как воздух после грозы. Ольга смотрела на него, и на её лице впервые за весь вечер появилось что-то похожее на улыбку. Кривую, горькую, но определённо улыбку.
— Хорошо, — сказала она всё тем же ровным голосом. — Теперь всё понятно. Ты прав. Это мои проблемы. И я их сейчас решу.
Она развернулась и прошла в спальню. Вадим, не понимая, что происходит, остался стоять посреди коридора. Катя дёргала его за рукав. — Что она задумала? Вадь, она какая-то ненормальная сегодня!
Через минуту Ольга вернулась. В руках она держала его спортивную сумку, которую он брал в командировки. Она бросила её ему под ноги.
— Собирай свои вещи, — сказала она. — И уходи. К своей семье.
Вадим тупо уставился на сумку, потом на неё.
— Что? Ты… ты меня выгоняешь?
— Я не выгоняю. Я отпускаю тебя к твоей настоящей семье, о которой ты так печёшься. Ты ведь сам только что всё объяснил. Она — твоя семья. А я — так, проблема, которой не нравится твоя семья. Вот я и решаю эту проблему. Убираю себя из вашего уравнения. Собирай вещи. Только самое необходимое. Остальное заберёшь потом.
Он стоял, как громом поражённый, не в силах поверить в реальность происходящего. Этого не могло быть. Жёны так себя не ведут. Они кричат, плачут, бьют посуду, но они не выставляют мужей за дверь с ледяным спокойствием.
— Ты… ты пожалеешь об этом! — выдавил он из себя единственную угрозу, которая пришла ему в голову.
— Не думаю, — ответила Ольга, прислоняясь к дверному косяку и скрещивая руки на груди. — Начинай. Или тебе помочь?
Это было окончательное унижение. Он, растерянный и раздавленный, подхватил сумку и пошёл в комнату, бестолково сгребая с полок первые попавшиеся вещи. Катя семенила за ним, что-то причитая. Ольга не сдвинулась с места. Она просто наблюдала, как её муж, её проблема, упаковывает себя и готовится исчезнуть из её жизни. Когда он, набив сумку, прошёл мимо неё к выходу, он не посмотрел на неё. Он не решился. Дверь за ним и его сестрой закрылась с тихим щелчком. Ольга осталась одна. Она глубоко вдохнула. Воздух в квартире вдруг показался удивительно чистым и свежим…
