— Как он мог?! Как?! Почему он снова меня обманул?!…
Этот беззвучный крик бился о внутреннюю сторону её черепа, как обезумевшая птица о стекло. Снаружи Карина была неподвижна. Она сидела на жёстком кухонном стуле уже битый час, и единственным, что двигалось в комнате, была секундная стрелка на настенных часах, отмерявшая время её новой, пустой реальности. Перед ней на столе, словно надгробная плита на их общей мечте, лежал белый лист бумаги. Выписка из банка. Чёрные цифры на белом фоне равнодушно сообщали, что на их общем накопительном счёте осталось три тысячи четыреста пятьдесят один рубль и четырнадцать копеек. Год экономии. Год отказов от отпуска, от спонтанных покупок, от ужинов в ресторане. Год её скрупулёзного планирования и его фальшивых обещаний — всё это теперь умещалось в цене двух билетов в кино.
Ещё утром она говорила с прорабом, договариваясь о завозе материалов. Она с воодушевлением описывала ему, какого цвета должна быть краска в гостиной и какую плитку они с Олегом выбрали для ванной. А сейчас этот разговор казался фрагментом из чужой, счастливой жизни.
Входная дверь щелкнула, и в квартиру ввалился Олег. Как всегда, немного шумный, усталый после работы, но довольный. Он сбросил сумку на пол в коридоре, начал расшнуровывать ботинки, напевая под нос незамысловатый мотив, который крутили сегодня по радио весь день.
— Карин, привет! Замёрз как собака! А у нас есть что-нибудь горячее? Представляешь, сегодня шеф…
Он замолчал на полуслове, войдя на кухню. Она не обернулась. Она просто сидела, глядя в одну точку на столе. Его взгляд невольно проследил за её, упёрся в белый прямоугольник бумаги и застыл. Он не сразу понял, что это. Но когда до его сознания дошёл смысл тонких строчек и цифр, вся его напускная бодрость испарилась, оставив после себя лишь бледное, растерянное лицо.
Карина, не говоря ни слова, медленным, выверенным движением подвинула лист по столешнице в его сторону. Бумага беззвучно проскользила и остановилась прямо перед ним, как предъявленное обвинение.
— Карин, я… я всё объясню, — его голос, только что бывший таким звонким, сел и стал похож на шуршание старой плёнки. Он вцепился в спинку стула, будто боялся упасть. — У Димы были проблемы. Очень серьёзные. Ему коллекторы угрожали, обещали ноги переломать. Это был самый-самый последний раз, честно! Он клялся, что завяжет!
Она наконец подняла на него глаза. В них не было ничего из того, что он ожидал и боялся увидеть — ни ярости, ни слёз, ни обиды. В них была только спокойная, отстранённая пустота, как на зимнем озере, скованном толстым слоем льда. Его жалкие оправдания отскакивали от этой ледяной поверхности, не оставляя даже царапины.
— Понятно, — произнесла она ровно. Этот единственный ответ прозвучал страшнее любой истерики.
Она медленно встала. Подошла к холодильнику и распахнула дверцу. На полках, как на витрине, лежали продукты, которые она купила вчера на всю неделю: упаковки творога, свежее мясо в вакууме, овощи, дорогой сыр, греческие йогурты. Она взяла большой пакет-майку и начала методично, без суеты, складывать в него всё, что покупала на свои деньги. Олег смотрел на её механические движения, и в его глазах плескалось непонимание.
— Ты что делаешь? — выдавил он.
Она закончила, завязала пакет и поставила его на свободный стул. Затем окинула взглядом осиротевший холодильник, где теперь одиноко лежали его сосиски, начатая банка маринованных грибов и половина вчерашнего батона.
— Это моё, — она кивнула на пакет. — Остальное – твоё. С этой минуты у нас раздельный бюджет. Квартплата и счета — строго пополам. Еда — каждому своя. Ремонт, как ты понимаешь, отменяется навсегда. Ты выбрал своего брата. Теперь живи с последствиями своего выбора.
Она развернулась и пошла к спальне. В дверях остановилась, не оборачиваясь, и добавила голосом, холодным, как хирургическая сталь:
— И не смей ко мне прикасаться.
— Карин…
— Ты отдал наши накопления своему брату?! Все деньги, что мы год откладывали на ремонт, ушли этому игроману, Олег?! Я нашла выписку! Ты снова меня обманул!
Дверь не хлопнула. Она закрылась с тихим, почти бесшумным щелчком, который прозвучал оглушительнее любого скандала. Олег остался один на враждебной, гулкой кухне. Перед ним на столе лежал приговор. Он смотрел на полупустой холодильник, на пакет с её едой, и до него медленно, мучительно начало доходить, что он не просто отдал деньги. Он только что собственными руками проложил первую траншею на территории их квартиры, начав холодную войну, в которой ему уже было суждено проиграть.
Утро не принесло облегчения. Оно принесло с собой новую, удушающую реальность. Они проснулись в одной кровати, но между ними пролегала пропасть шире, чем сам матрас. Олег лежал на своей половине, боясь пошевелиться, и слушал её ровное дыхание. Карина встала первой. Не сказав ни слова, она взяла с кресла свой халат и полотенце и вышла. Он слышал, как включилась вода в душе. Никакого стука, никакого приглашения. Просто звук воды, отрезающей её от него. Когда она вышла из ванной, свежая, с мокрыми волосами, завёрнутыми в полотенце, она даже не взглянула в его сторону, проходя мимо кровати на кухню.
Олег встал и побрёл следом. Картина, открывшаяся ему, была абсурдной и дикой. На плите стояли две сковородки. На одной, её, шипел аккуратный омлет с зеленью. На другой, его, сиротливо поджаривались две сосиски, которые он достал из своей части холодильника. Она двигалась по своей траектории, от плиты к столу, наливая себе кофе из турки. Он включил чайник, чтобы заварить свой растворимый. Воздух на кухне был густым и тяжёлым, его можно было резать ножом.
— Карин, ну давай поговорим, — начал он, не выдержав этого молчаливого спектакля. Его голос прозвучал неуверенно и жалко. — Я виноват, я всё понимаю. Но он же брат мне. Я не мог его бросить.
Она поставила свою чашку на стол. Взяла вилку. Она не ответила. Она просто начала есть свой омлет, глядя в окно. Она не игнорировала его. Она вела себя так, будто его не существовало в этой комнате. Будто его голос был просто фоновым шумом, как гудение холодильника или капающая вода из крана. Он почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Это было унизительнее любого крика. Он быстро доел свои сосиски прямо со сковородки, не желая пачкать тарелку, которую потом придётся мыть самому. Карина же доела, встала, вымыла за собой свою тарелку, свою вилку и свою чашку. Вытерла их насухо и поставила в шкаф. Затем взяла свой пакет с продуктами и унесла его в спальню.
Не успела за ней закрыться дверь, как в замке снова провернулся ключ, и в квартиру без стука ввалился Дима. Свежий, бодрый, с самодовольной ухмылкой на лице.
— Брат, привет! Есть чё пожрать? Я с ночной смены, голодный как волк!
Он прошёл на кухню, плюхнулся на стул и только потом заметил напряжённую позу Олега и гробовую тишину в квартире.
— А чё у вас тут? Поссорились, что ли? — он понизил голос до заговорщического шёпота. — Каринка опять недовольна?
Олег неопределённо махнул рукой. Ему было стыдно. Стыдно за свою ложь, за свою слабость и за то, что сейчас его жена и его брат находились в одной квартире. В этот момент из спальни вышла Карина. Она была уже одета для работы: строгая блузка, юбка-карандаш. Она прошла на кухню, чтобы взять из сумочки ключи. Дима тут же оживился, решив взять на себя роль миротворца.
— О, Каринка, привет! А мы тут с братом как раз про тебя. Ты чего дуешься? Ну помог он мне, что такого-то? Мы ж семья, должны друг другу помогать! Ты же не хочешь, чтобы меня какие-то отморозки в лесу закопали?
Он говорил это легко, с улыбочкой, будто речь шла о мелком бытовом недоразумении. Он смотрел на неё, ожидая реакции — возмущения, ответа, чего угодно. Но Карина, взяв ключи, просто повернулась и пошла к выходу. Она не удостоила его даже взглядом. Она прошла мимо него, как мимо пустого места. Эта демонстративная слепота взбесила Диму гораздо сильнее, чем любая перепалка.
— Эй, я с тобой разговариваю! — крикнул он ей в спину. — Совсем уже королевой себя возомнила? Деньги ей, видишь ли, жалко!
Карина остановилась у двери, надела туфли. Затем, так и не обернувшись, открыла дверь и вышла. Лязг закрывающегося замка прозвучал как выстрел. Братья остались на кухне одни. Олег стоял красный как рак, униженный перед братом молчанием собственной жены. Дима же смотрел на закрытую дверь с нескрываемой злобой.
— Да что с ней вообще такое? — прошипел он, поворачиваясь к Олегу. — Совсем берега попутала? Ничего, мы ей устроим весёлую жизнь. Посмотрим, надолго ли её хватит.
План был прост и жесток, как всё, что придумывал Дима. Олег, униженный утренним представлением и подстёгнутый злобой брата, согласился на него без раздумий. Если её нельзя было сломить извинениями, значит, её нужно было сломить силой. Психологической. Они решили не просто жить рядом, они решили сделать её жизнь невыносимой, превратить её же квартиру в минное поле. Цель была одна — заставить её сорваться. Вызвать крик, истерику, скандал, чтобы потом с полным правом обвинить её в неадекватности и занять позицию жертвы.
Вечером, когда Карина вернулась с работы, квартира встретила её враждебно. Из гостиной доносился рёв телевизора, где шёл какой-то боевик, и громкий, развязный хохот. Пахло дешёвой пиццей и пивом. На журнальном столике, который она всегда держала в идеальной чистоте, громоздились жирные картонные коробки, а рядом валялись скомканные салфетки. Дима развалился в их общем кресле, закинув ноги в грязных кроссовках на пуф. Олег сидел на диване, держа в руках бутылку пива, и его поза была нарочито расслабленной.
— О, а вот и наша мымра пришла, — протянул Дима, даже не повернув головы. Он обращался к Олегу, но говорил достаточно громко, чтобы слышала она.
— Дим, прекрати, — фальшиво одёрнул его Олег, бросив на Карину быстрый, оценивающий взгляд. Он ждал реакции.
Карина остановилась на пороге гостиной. Она молча обвела взглядом этот натюрморт из грязи и неуважения. Её лицо не дрогнуло. Она не сказала ни слова. Она просто развернулась и прошла в спальню. Щелчок замка прозвучал как точка в конце предложения. Братья переглянулись. Первый раунд остался за ними, как им казалось. Они победно ухмыльнулись и сделали по большому глотку пива.
Но их победа была иллюзией. Война перешла в новую фазу. Следующие несколько дней превратили квартиру в поле битвы. Они начали с кухни. В раковине выросла гора немытой посуды. Тарелки с засохшими остатками еды, жирные сковородки, кружки со следами кофе и пива. Карина обходила эту конструкцию стороной. Она доставала из спальни свою чистую тарелку, ела, тут же мыла её и уносила обратно. Она протирала для себя лишь небольшой квадрат на столешнице, чтобы поставить свою кофеварку, игнорируя крошки и липкие пятна, которые братья демонстративно оставляли вокруг.
Их это бесило. Её спокойствие, её методичность были как пощёчины. Они решили усилить натиск. В ванной на полу начали появляться их грязные носки и футболки. Зубная паста была размазана по раковине, а зеркало забрызгано. Карина купила себе отдельную косметичку, куда сложила свою щётку, пасту и крем, и теперь хранила её в спальне. Она заходила в ванную, быстро делала свои дела, не прикасаясь ни к чему лишнему, и уходила. Она будто передвигалась по квартире в невидимом скафандре, который защищал её от их грязи.
Кульминацией стал вечер пятницы. Они решили «отдохнуть». Включили музыку на полную громкость, заказали крылышки и снова пиво. Они кричали, болея за какую-то футбольную команду, их хохот сотрясал стены. Они ждали, что она выйдет, начнёт требовать сделать потише. Но дверь спальни оставалась закрытой. В какой-то момент Олег, уже изрядно выпивший, не выдержал. Он подошёл и постучал в дверь.
— Карин! Ты там живая вообще? Может, выйдешь, с народом пообщаешься? Мы тут веселимся!
За дверью было тихо. Потом он услышал, как она что-то передвинула. Дверь открылась. Карина стояла на пороге в домашних штанах и футболке. В ушах у неё были большие наушники. Она молча сняла их, и в оглушительной тишине, которая наступила после грохота музыки, её голос прозвучал неестественно громко и чётко.
— Что-то случилось?
Олег опешил. Он смотрел на неё, на её абсолютно спокойное лицо, и не знал, что сказать. Он ожидал чего угодно, но не этого. Позади него затих и Дима. Вся их бравада, подогретая алкоголем, схлынула.
— Да нет, ничего… — промямлил Олег. — Я просто… поинтересовался.
Карина посмотрела на него долгим, изучающим взглядом. Потом перевела взгляд на Диму, который съёжился под её взором. Она ничего не сказала. Просто снова надела наушники, развернулась и закрыла дверь. Музыка продолжала орать, но веселья больше не было. Олег вернулся на диван и залпом допил пиво.
— Она что, издевается? — прошипел Дима.
Но Олег не ответил. Он смотрел на закрытую дверь спальни, и впервые за эти дни ему стало по-настоящему страшно. Он понял, что их план провалился. Они пытались загнать её в угол, а вместо этого она сама выстроила вокруг себя неприступную крепость. И он не имел ни малейшего понятия, что она задумала, сидя там, в своей тишине, за этой запертой дверью. Он чувствовал, что это затишье перед настоящей бурей. И буря эта будет страшной.
Затишье перед бурей длилось два дня. Два дня абсолютной, звенящей тишины со стороны Карины и нарастающего, нервного раздражения со стороны братьев. Они проиграли психологическую войну, так и не сумев пробить её броню. В субботу днём Дима, проверяя что-то в телефоне, вдруг издал победный клич. Его ставка на какой-то заштатный футбольный матч сыграла. Он размахивал телефоном перед лицом Олега, который вяло улыбался.
— Я же говорил! Говорил, что «Астон Вилла» их сделает! Брат, мы должны это отметить! Погнали в спортбар, обмоем это дело как следует! Хватит киснуть в этой богадельне.
Олег согласился с облегчением. Ему отчаянно хотелось сбежать из этой квартиры, ставшей для него тюрьмой. Сбежать от молчаливого укора в виде спины жены, от грязной посуды, от гнетущей атмосферы. Они быстро собрались, бросив через плечо в сторону закрытой двери спальни: «Мы ушли!», и хлопнула входная дверь.
Карина слышала их уход. Она лежала на кровати, глядя в потолок. Она не читала, не смотрела фильм. Она просто слушала тишину. Тишину, которая наступила после того, как источник её несчастий покинул дом. И в этой тишине её решение, зревшее все эти дни, окончательно оформилось и затвердело, как быстросхватывающийся цемент. Она поняла, что слова больше не имеют никакого значения. Извинения, упрёки, правила — всё это было бессмысленным театром. Есть поступки, после которых можно только сжечь мосты. Или, в её случае, разрушить дом.
Она встала. Её движения были лишены суеты. Спокойные, почти ритуальные. Она подошла к большому шкафу в коридоре, где в углу стоял ящик с инструментами, купленный Олегом для будущего ремонта. Она открыла его. Молоток лёг в руку привычно и тяжело. Она взяла широкую стамеску и острый строительный нож.
Её целью стала гостиная. Сердце их квартиры. Она подошла к стене, оклеенной дорогими итальянскими обоями с витиеватым серебристым узором. Она помнила, как они выбирали их. Два часа спорили в магазине, потом смеялись, представляя, как будут пить здесь кофе по утрам. Она поддела край обоев ножом. Затем вставила под него стамеску и с силой провела вниз. Послышался сухой, разрывающий звук. Широкая полоса отошла от стены, обнажив унылую серую штукатурку. Карина не остановилась. Полоса за полосой. Она не рвала их в ярости. Она сдирала их методично, как хирург снимает кожу во время операции. Скрежет стамески о стену, шорох падающей бумаги. Через полчаса стена, бывшая их гордостью, превратилась в уродливое пятнистое полотно. Пыль от штукатурки висела в воздухе.
Следующей была ванная. Та самая плитка, «морская волна», которую она нашла после долгих поисков. Олег тогда ворчал, что дорого, но сдался. Она не стала её отбивать. Она взяла молоток. Первый удар по центру плитки. Глухой звук и тонкая паутинка трещин. Второй удар — сильнее. Плитка раскололась, осыпавшись на пол острыми осколками. Третий. Четвёртый. Она била не хаотично, а по одной плитке в каждом ряду, нарушая целостность рисунка, превращая его в бессмысленное крошево.
Последним был паркет в коридоре, который они уложили всего полгода назад. Её самое жестокое деяние. Она не стала его царапать. Она взяла стамеску и молоток. И начала выбивать одну плашку за другой. Глухой стук, треск дерева. Она выбила несколько досок прямо на проходе, создав в гладком полу уродливые, зияющие дыры.
Закончив, она не стала осматривать плоды своих трудов. Она бросила инструменты на пол посреди гостиной. Прошла в спальню, взяла свою сумочку, в которой лежали паспорт и кошелёк, и вышла. Она села в кресло в разрушенной гостиной и стала ждать.
Они вернулись через три часа, пьяные и шумные. Дверь распахнулась, и Дима, смеясь, толкнул Олега в квартиру.
— Я же говорил, брат, моя чуйка меня не под…
Он замолчал, споткнувшись о выбитую паркетную доску. Олег, вошедший следом, застыл как вкопанный. Их пьяный смех умер, не родившись. Перед ними была не их квартира. Перед ними были руины. Поле боя после артобстрела. Ободранные стены, выбитая плитка, расковырянный пол. И посреди всего этого хаоса, в кресле, сидела Карина. Спокойная и неподвижная.
Олег медленно переводил взгляд с ободранной стены на осколки плитки, на инструменты, валяющиеся на полу. Его пьяный мозг отказывался принимать реальность. Этого не могло быть. Это был какой-то чудовищный сон. Он посмотрел на Карину, и в его глазах был только один немой вопрос: «За что?»
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, закричать, спросить. Но смог выдавить лишь сдавленный хрип.
— Карина… что…
Она медленно поднялась. Посмотрела ему прямо в глаза, потом на Диму, который испуганно жался к стене. Её голос был ровным и тихим, но каждое слово било наотмашь, как удар молотка по плитке.
— Ты выбрал своего брата. Вот ваш дом. Живите.
Она развернулась и пошла к выходу. Она не бежала. Она шла ровным, уверенным шагом, переступая через обломки их прошлой жизни. Дверь за ней тихо закрылась. Братья остались одни посреди разгрома. Олег медленно опустился на колени прямо в строительную пыль. Война закончилась. Победителей не было. Были только руины и двое мужчин, стоящих посреди них…
