— Ты отдал наш старый автомобиль своему брату бесплатно, хотя мы договаривались продать его и внести деньги за ипотеку! Дима, у нас просрочка висит, а ты занимаешься благотворительностью для здорового лба, который палец о палец не ударил! — орала Екатерина, глядя на мужа, который с невозмутимым видом развязывал шнурки в прихожей.
Дмитрий выпрямился, и в его позе сквозило то самое раздражающее спокойствие человека, уверенного в своей абсолютной моральной правоте. Он не выглядел виноватым или испуганным. Наоборот, его лицо светилось самодовольством, словно он только что спас щенка из пожара, а не пробил дыру в семейном бюджете размером в двести тысяч рублей. Он аккуратно поставил ботинки на полку, снял куртку и прошел мимо жены на кухню, будто её крик был всего лишь назойливым шумом работающего телевизора.
— Кать, не начинай, — бросил он через плечо, открывая холодильник. — Ты слишком драматизируешь. Просрочка — это всего пара дней, банк не развалится. А Пашка… Ну ты бы видела его глаза. Пацану двадцать пять, а он всё на маршрутках трясётся. Перед девчонками стыдно. Я старший брат, я должен помогать. Семья — это не дебет с кредитом, это поддержка.
Екатерина стояла в дверном проёме кухни, скрестив руки на груди, чтобы унять дрожь. Её трясло не от истерики, а от холодной, ядовитой злости, которая поднималась от желудка к горлу. Она смотрела, как Дима достает кастрюлю с борщом, который она сварила вчера в час ночи после второй смены, и наливает себе полную тарелку. Его движения были уверенными, хозяйскими. Он искренне не понимал, почему она не разделяет его восторга от собственного «благородства».
— Стыдно, говоришь? — тихо, но с угрожающей интонацией переспросила она. — А тебе не стыдно, что я третий месяц без выходных работаю? Что я зимние сапоги заклеиваю в мастерской, потому что мы каждую копейку откладываем? Мы договорились, Дима. Мы. Договорились. Продаем «Ладу», закрываем долг за три месяца и дышим свободно. Ты забыл? Или твоё слово ничего не стоит, как только Пашенька бровку домиком сделал?
Дмитрий отломил кусок хлеба и, наконец, удостоил жену взглядом. В его глазах читалось снисходительное утомление, смешанное с жалостью к её «приземленности».
— Договорились, договорились… Обстоятельства изменились, Катя. Я встретил Пашку, он весь в депрессии. Работы нормальной нет, настроения нет. Машина для него сейчас — это шанс. Шанс почувствовать себя человеком, найти что-то получше, начать двигаться. А мы с тобой и так справляемся. Ну, затянем пояса еще немного, не умрем же. Зато родной человек счастлив. Разве это не стоит каких-то паршивых бумажек? Ты же не жадная, Кать.
— Паршивых бумажек? — Катя шагнула к столу, и Дмитрий невольно отодвинулся, защищая тарелку локтем. — Эти «бумажки» — это моя жизнь, Дима. Это мое здоровье, которое я оставляю на складе по двенадцать часов. Ты не просто отдал машину. Ты вынул у меня из кармана двести тысяч и швырнул их Паше, чтобы он мог катать своих девиц с комфортом. Ты понимаешь, что ты сделал? Ты украл у нас деньги. У нашей семьи.
Дмитрий с грохотом опустил ложку в тарелку. Брызги борща разлетелись по белой скатерти красными, жирными каплями, похожими на кровь.
— Хватит! — рявкнул он, и лицо его пошло красными пятнами. — Не смей называть помощь семье воровством. Ты вечно все сводишь к бабкам! Меркантильная, расчетливая… Я мужик, я принял решение. Машина была оформлена на меня, значит, и распоряжаюсь я. А тебе лишь бы кубышку набить. У Паши сейчас сложный период! Ты должна была поддержать меня, сказать: «Молодец, Дима, ты настоящий брат». А ты пилишь меня с порога.
— У Паши сложный период с рождения, — отрезала Катя, чувствуя, как внутри что-то окончательно надламывается. — Ему двадцать пять, Дима. Он не инвалид, не студент. Он просто ленивый паразит. А ты — его спонсор. Только раньше ты ему по пять тысяч на пиво подкидывал, а теперь решил поиграть в олигарха. На меня машина была оформлена или на тебя — куплена она была в браке. На общие деньги. И большая часть этих денег была моей премией.
Она подошла к окну и резко дернула ручку, распахивая створку. В кухню ворвался холодный осенний воздух и шум улицы, но это не остудило атмосферу. Ей хотелось выветрить запах мужа, запах этого проклятого борща, запах его предательства.
— Где документы? Договор дарения оформил или просто ключи кинул? — спросила она, не оборачиваясь, глядя на серый асфальт двора.
— Переписали мы всё, — буркнул Дмитрий, снова принимаясь за еду, всем своим видом показывая, что разговор окончен и обсуждать тут нечего. — Через Госуслуги всё быстро делается, сейчас технологии, знаешь ли. Так что успокойся. Поезд ушел. И вообще, Паша обещал, что, как встанет на ноги, будет помогать. Может, даже отдаст часть суммы потом. Когда разбогатеет.
Катя резко развернулась. Её смех был сухим и коротким, похожим на кашель больного человека.
— Отдаст? Паша? Ты сам-то в это веришь? Он у матери пенсию занимает и «забывает» отдать годами. Ты не просто идиот, Дима. Ты предатель. Ты предал меня ради его комфорта. Ты выбрал его понты вместо моего спокойствия.
— Заткнись, — Дмитрий ударил ладонью по столу, да так, что подпрыгнула сольница. — Не смей оскорблять моего брата в моем доме. Если ты такая мелочная, что готова удавиться за кусок старого железа, то это твои проблемы с головой. Я сделал доброе дело. И точка. Ешь давай, остынет всё.
В этот момент в прихожей требовательно зажужжал домофон. Звук был резким, противным, сверлящим мозг. Дмитрий замер с ложкой у рта, а потом его лицо расплылось в довольной, почти детской улыбке.
— О, а вот и Пашка. Легок на помине. Я ему сказал заехать, там в багажнике домкрат остался хороший, и канистра с маслом. Не покупать же ему, раз у нас есть, а нам без машины оно ни к чему.
Катя смотрела на мужа, и ей казалось, что она видит его впервые. Это было не лицо любимого человека, с которым она прожила пять лет. Это была маска тупого самодовольства. Он не только отдал машину. Он собирался отдать и всё остальное, что к ней прилагалось — инструменты, расходники, ресурсы, — лишь бы младшенький улыбнулся и похлопал его по плечу.
— Открывай, — сказала она ледяным тоном, от которого у нормального человека мурашки побежали бы по коже, но Дмитрий был слишком толстокож в своей правоте. — Пусть заходит. Мне тоже есть что сказать твоему «нуждающемуся».
Дмитрий хмыкнул, встал из-за стола и, вытирая рот рукой, пошел к трубке домофона.
— Смотри, не опозорь меня, — бросил он, нажимая кнопку. — Веди себя прилично. Человек с новой машиной, радостью поделиться хочет. Не порть людям праздник своей кислой миной.
Катя ничего не ответила. Она смотрела на красные капли борща на скатерти и думала о том, что пятна эти, скорее всего, уже не отстираются. Как и всё остальное в их жизни. Она слышала, как открылась дверь подъезда, как застучали быстрые, легкие шаги по лестнице — шаги человека, который привык брать всё, не давая ничего взамен.
— Здорово, семейство! — голос Павла разнесся по прихожей, заглушая шум работающего холодильника.
Дверь распахнулась широко, ударившись ручкой о стену, и на пороге возник младший брат Дмитрия. Он был в расстегнутой кожаной куртке, из-под которой виднелась мятая футболка с каким-то нелепым принтом. На лице играла та самая нагловатая улыбка человека, которому все должны просто по факту его существования. Он даже не подумал вытереть ноги, шагнув в грязных кроссовках на чистый коврик, который Катя пылесосила сегодня утром перед работой.
Дмитрий тут же выскочил из кухни, едва не споткнувшись о порог. Его лицо светилось собачьей преданностью.
— Пашка! Ну что, как добрался? Как машина? — затараторил он, протягивая руку для приветствия. — Зверь, а не тачка, скажи?
Павел лениво пожал руку брата, словно делал одолжение, и скривил губы, оглядывая прихожую, будто оценивал ремонт.
— Ну, зверь — это ты загнул, Димон. Ведро с гайками, если честно, — хмыкнул он, проходя вглубь коридора. — Сцепление хватает в самом конце, я пока доехал, чуть ногу не вывихнул. И воняет в салоне чем-то… то ли псиной, то ли старыми тряпками. Ты бы хоть химчистку сделал перед тем, как отдавать. Не солидно как-то.
Катя, стоявшая в дверях кухни, почувствовала, как у неё перехватило дыхание. Она ожидала чего угодно: сухого «спасибо», неловкого молчания, даже притворного отказа. Но она не ожидала претензий.
— Химчистку? — переспросила она, выходя в коридор. Её голос был тихим, но в нем звенела сталь. — Может, тебе еще кожаный салон перешить и водителя нанять? Тебе подарили машину, Паша. Бесплатно. А ты нос воротишь?
Павел перевел на неё взгляд, полный искреннего недоумения. В его глазах не было ни грамма благодарности, только холодный расчет.
— О, Катюха, привет. А че ты такая злая? — он усмехнулся, подмигивая брату. — ПМС, что ли? Я же по факту говорю. Брат брату говна не подгонит, правильно? Машина должна быть в порядке, чтобы перед людьми не стыдно было. А там на крыле царапина, Димон, ты видел? Я на парковке у дома встал, пацаны подошли, сразу пальцем тыкать начали. «Че, Пашок, битую взял?». Неприятно.
Дмитрий, вместо того чтобы осадить наглеца, виновато засуетился.
— Да это я во дворе притерся год назад, ерунда там, полирнуть можно, — начал оправдываться он, словно школьник перед директором. — Паш, ну ты пойми, машина не новая. Зато движок перебранный, ходовая живая. Я ж для тебя старался.
— Старался он, — фыркнул Павел. — Ладно, дареному коню, как говорится… Слушай, я че зашел-то. Я в багажник глянул — пустой. Ты говорил, у тебя зимняя резина есть на дисках. Где она? Мне переобуваться скоро, не буду же я на этой лысине скользить. Я ж не камикадзе.
— А, резина! — Дмитрий хлопнул себя по лбу. — Точно! Она на балконе лежит. Сейчас, Паш, сейчас вынесу. И домкрат еще хороший отдам, гидравлический. Тебе пригодится.
Дмитрий метнулся в комнату, на ходу сбивая с тумбочки Катину сумку, но даже не остановился, чтобы поднять её. Катя смотрела на эту суету и чувствовала, как внутри неё поднимается волна отвращения. Это было уже не просто предательство. Это было унижение. Её муж, взрослый тридцатилетний мужчина, бегал на задних лапках перед сопляком, который только и умел, что требовать.
Она преградила путь Дмитрию, встав в проеме балконной двери.
— Ты никуда не пойдешь, — сказала она твердо. — Резина денег стоит. Мы её в прошлом сезоне покупали за двадцать пять тысяч. Если ему надо — пусть покупает. Или пусть ездит на автобусе, там безопасно.
Дмитрий замер, сжимая в руках пакет с какими-то инструментами, которые уже успел схватить. Лицо его исказилось от злости.
— Катя, отойди. Не позорь меня, — прошипел он. — Это для безопасности брата. Ты хочешь, чтобы он разбился? Тебе резины жалко?
— Мне жалко себя, Дима! — крикнула она, не сдерживаясь. — Этот человек стоит в нашей прихожей, в грязной обуви, обсирает нашу машину, которую мы, между прочим, мыли каждые выходные, и требует ещё! А ты лебезишь перед ним! У тебя есть хоть капля самоуважения?
Павел, услышав крики, подошел ближе. Он облокотился о косяк двери, скрестив руки на груди, и с интересом наблюдал за сценой, словно смотрел реалити-шоу.
— Димон, ну ты даешь, — протянул он лениво. — Как ты с ней живешь вообще? Истеричка какая-то. Из-за резины удавиться готова. Я ж тебе говорил, бабы — они такие, им только деньги нужны. Братской любви не понимают.
Эти слова стали последней каплей. Катя повернулась к Павлу.
— Братской любви? — переспросила она, глядя ему прямо в глаза. — А где твоя любовь, Паша? Ты хоть раз спросил, как у Димы дела? Ты знаешь, что у нас долг за ипотеку? Ты знаешь, что он эту машину хотел продать, чтобы долги закрыть? Нет, тебе плевать. Ты пришел, взял, плюнул в душу и еще добавки просишь. Ты не брат. Ты паразит.
Павел нахмурился, его расслабленная поза исчезла.
— Слышь, ты полегче, — процедил он. — Это ваши семейные разборки, меня в них не впутывай. Димон сам предложил, сам ключи дал. Я никого за язык не тянул. А если у вас денег нет — так работать надо лучше, а не на родственниках экономить.
Дмитрий, наконец, протиснулся мимо жены, грубо оттолкнув её плечом.
— Не слушай её, Паш, — бросил он, открывая балкон. — Она просто устала. Сейчас вынесу колеса. Поможешь до лифта дотащить?
— Помогу, че не помочь, — хмыкнул Павел, снова расплываясь в самодовольной ухмылке победителя. — Давай быстрее только, меня там Юлька ждет, обещал покатать.
Дмитрий начал выкатывать тяжелые колеса в коридор, пачкая пол черной резиной. Он пыхтел, краснел, но старался изо всех сил. Катя стояла у стены, прижавшись к холодным обоям, и смотрела, как два самых близких ей (как она думала) человека объединились против неё. Один — потому что был слепым и глупым, второй — потому что был наглым и циничным.
Они выволакивали колеса, перебрасываясь короткими фразами о том, «какие бабы дуры», и этот мужской союз, скрепленный её деньгами и её унижением, казался сейчас самым прочным на свете.
— Домкрат не забудь, — напомнил Павел уже у выхода. — И это, Димон, там бензина почти ноль. Подкинь косарь на заправку, а? А то до Юльки не доеду, стрёмно будет встать посреди дороги.
Катя увидела, как рука Дмитрия потянулась к кошельку, лежащему на полке. К тому самому кошельку, где лежали последние две тысячи до её зарплаты.
Дверь захлопнулась, отсекая шум лифта и довольный голос Павла. В квартире повисла тишина, но это была не та мирная тишина, которая наступает после ухода гостей, а тяжелая, предгрозовая пауза перед катастрофой. Дмитрий вернулся в кухню не сразу. Катя слышала, как он долго мыл руки в ванной, словно пытаясь смыть с себя грязь от колес, а заодно и остатки здравого смысла.
Когда он наконец вошел, вид у него был вызывающе бодрый. Он напустил на себя вид человека, который только что совершил подвиг и теперь ожидает, если не медали, то хотя бы молчаливого признания своих заслуг.
— Ну вот, отправил, — громко объявил он, садясь напротив жены. — Довольный, как слон. Сказал, что мы его спасли. Кстати, он просил передать тебе спасибо за резину, хоть ты и зажала доброе слово на прощание.
Екатерина сидела за столом, глядя в черный экран своего телефона. Она не плакала. Слез не было, их высушило понимание той финансовой ямы, в которую её только что столкнул собственный муж. Она медленно подняла глаза на Дмитрия. Взгляд её был пугающе спокойным, сканирующим, будто она видела перед собой не мужа, а дефектную ведомость.
— Ты отдал ему последнюю тысячу, — констатировала она. Это был не вопрос.
— Ему на бензин надо было, Кать! — Дмитрий всплеснул руками, снова заводясь. — Ну не мог же он толкать машину до заправки. Что за мелочность? Я с аванса верну, в чем проблема?
— Проблема в том, Дима, что аванс у тебя через две недели. А ипотеку списывают завтра в девять утра, — она разблокировала телефон, открыла приложение банка и развернула экран к мужу. — Смотри. На счету двести тридцать рублей. А должно быть двадцать восемь тысяч. Те самые, которые мы планировали получить с продажи машины.
Дмитрий отмахнулся от телефона, как от назойливой мухи.
— Опять ты со своей арифметикой! Найдем мы деньги! Займу у кого-нибудь, перехвачу. Нельзя же всё время жить в страхе перед банком. Ты зациклилась на этих цифрах, перестала видеть людей. Пашка — мой брат! Ему машина нужнее, чем банку наши проценты. У него жизнь личная рушится из-за отсутствия статуса!
Катя медленно положила телефон на стол. Внутри неё, где раньше жила любовь и тепло к этому человеку, теперь работал холодный калькулятор. Она начала говорить, чеканя каждое слово, словно вбивала гвозди в крышку гроба их брака.
— Давай посчитаем, Дима. Без эмоций. Просто факты. Эту машину мы купили три года назад. Помнишь, на чьи деньги? Нет? Я напомню. Это была моя годовая премия плюс деньги, которые я откладывала на лечение зубов. Я ходила с временными пломбами полгода, чтобы мы могли взять эти колеса. Ты тогда вложил ровно ноль, потому что «искал себя» после увольнения.
Дмитрий насупился, его лицо пошло красными пятнами, но Катя не дала ему вставить и слова.
— Дальше. Резина. Двадцать пять тысяч. Куплена с моей подработки переводами. Магнитола, которую Паша обозвал старьем — твой подарок мне на день рождения, купленный с общего счета. И сегодня ты отдал всё это — мой труд, мое здоровье, мое время — человеку, который даже спасибо не сказал, а только потребовал химчистку. Ты понимаешь, что ты сделал? Ты не машину подарил. Ты подарил ему куски моей жизни.
— Ты всё врешь! — взорвался Дмитрий, вскакивая со стула. — Мы семья! У нас всё общее! Неважно, кто сколько вложил! Я мужик, я решаю, как распоряжаться нашими ресурсами. А ты ведешь себя как бухгалтерша, а не как жена. Тебе жалко для родни! Ты эгоистка, Катя! Ты думаешь только о своей шкуре!
— О своей шкуре? — Катя тоже встала. Она была ниже мужа на голову, но сейчас казалось, что она смотрит на него сверху вниз. — Я работаю на двух работах, Дима. Я встаю в шесть утра и прихожу в десять вечера. Я не покупала себе новой одежды два года. Я тяну эту ипотеку, пока ты «ищешь себя» и играешь в благородного рыцаря. А твой Паша? Он здоровый лось, который живет с мамой и тратит зарплату на клубы. И ты жалеешь его?
— Ему тяжело! — заорал Дмитрий, срываясь на визг. — Он младший! Ему поддержка нужна! А ты сильная, ты справишься. Ты всегда справляешься. Подумаешь, месяц перебьемся на макаронах. Зато Пашка человеком себя почувствует. А ты… ты просто завидуешь. Завидуешь, что я его люблю, а тебя сейчас — нет, потому что ты превратилась в мегеру!
Эти слова повисли в воздухе. Дмитрий тяжело дышал, раздувая ноздри, уверенный, что поставил жену на место. Он ждал, что она сейчас заплачет, начнет оправдываться, скажет, что он прав, что семья важнее.
Но Катя молчала. Она смотрела на него и видела перед собой абсолютно чужого человека. Инфантильного, глупого, жестокого подростка в
— Ты прав, Дима. Я сильная. Я справлюсь, — произнесла Екатерина совершенно спокойным голосом, в котором больше не было ни ноты истерики, ни капли сомнения. — А раз я справляюсь сама, то и балласт мне больше не нужен.
Она развернулась и прошла в прихожую. Дмитрий остался стоять посреди кухни, растерянно моргая. Он ожидал продолжения скандала, криков, битья тарелок — чего угодно, что можно было бы назвать «женскими эмоциями» и привычно проигнорировать. Но Катя действовала молча и пугающе рационально.
Он услышал звук открываемой входной двери. Сквозняк потянул по полу, холодя ноги.
— Эй, ты куда собралась на ночь глядя? — крикнул он, выглядывая в коридор.
Но Катя никуда не уходила. Она стояла у распахнутой настежь двери, а затем резко схватила с вешалки его куртку и швырнула её на грязную лестничную площадку. Следом полетела шапка, шарф и только что снятые ботинки. Один ботинок гулко ударился о железные перила и отлетел к мусоропроводу.
— Ты что творишь, дура?! — взвизгнул Дмитрий, бросаясь к ней, но Катя преградила ему путь, выставив вперед руку. В другой руке она сжимала связку ключей — его ключей, которые лежали на тумбочке.
— Собирай вещи и иди к брату, пусть он тебя теперь возит и кормит, — сказала Катя, глядя ему прямо в глаза. В её взгляде было столько холода, что Дмитрий невольно попятился. — Я меняю замки. Прямо сейчас. Вызываю мастера, плачу ему последние деньги, но этой ночью ты сюда не войдешь. И кстати, половину рыночной стоимости машины ты мне вернешь через суд при разделе имущества.
— Какой суд? Какое имущество? Это моя квартира! — заорал он, пытаясь схватить её за руку, но она ловко увернулась и с силой толкнула его в грудь.
Дмитрий, не ожидавший такого физического напора от всегда покладистой жены, пошатнулся, споткнулся о порог и вывалился на лестничную клетку, едва удержав равновесие. Он оказался в одних носках на холодном бетоне, в окружении своих разбросанных вещей.
— Это квартира моей матери, Дима, доставшаяся мне по наследству до брака, — напомнила она ледяным тоном, отрезая ему путь назад. — Ты здесь только прописан временно. А регистрация твоя закончилась месяц назад, ты просто забыл продлить. Так что юридически ты здесь никто. Бомж.
— Катя, не дури! — он попытался шагнуть обратно, но перед его носом с сухим металлическим щелчком захлопнулась тяжелая железная дверь.
Щелкнул замок. Один оборот. Второй. Третий. Затем лязгнула задвижка.
Дмитрий остался стоять в подъезде. Тишина, наступившая после захлопнувшейся двери, давила на уши сильнее любого крика. Он несколько секунд смотрел на обивку двери, не веря в происходящее. Потом ярость накрыла его с головой. Он начал колотить кулаками в металл.
— Открой! Открой немедленно! Ты не имеешь права! Я полицию вызову! Катя!
За дверью было тихо. Ни звука шагов, ни голоса. Она просто вычеркнула его из своей реальности, как вычеркивают ошибку в тетради.
Поколотив дверь еще минуту и отбив костяшки, Дмитрий остановился. Адреналин начал отступать, и пришло осознание холода. Он стоял в носках на грязном бетоне. Соседи могли выйти в любой момент. Стало стыдно и страшно. Он торопливо начал собирать свои вещи, раскиданные по площадке. Натянул ботинки, накинул куртку.
— Ну и пошла ты, — прошипел он в сторону закрытой двери. — Пожалеешь еще. Приползешь. А я не прощу. Я к своим пойду. Там меня ценят.
Он дрожащими руками достал телефон. На экране светилось имя «Паша». Вот кто его поймет. Вот кто поддержит. Они сейчас вместе посмеются над этой истеричкой, выпьют пива, отпразднуют покупку машины. Брат не бросит.
Длинные гудки тянулись вечность. Наконец, трубку сняли. На фоне играла громкая музыка и слышался женский смех.
— Алло, Димон? Чего тебе? — голос Павла был недовольным и каким-то чужим, словно он говорил с надоедливым страховым агентом, а не с братом, подарившим ему автомобиль час назад.
— Паш, слушай, тут такое дело… — Дмитрий попытался придать голосу уверенность, но вышло жалко. — Катька с катушек слетела. Выгнала меня. Замки закрыла. Я сейчас к тебе приеду, ладно? Переночую пару дней, пока она не остынет.
В трубке повисла пауза. Музыка на фоне стала тише — видимо, Павел прикрыл динамик рукой.
— Э-э, Димон, погоди, — протянул брат, и в его голосе появились нотки раздражения. — Куда ко мне? У меня Юлька тут. Мы… ну, ты понимаешь, отмечаем. Романтик, все дела. Квартира однокомнатная, куда я тебя положу? На коврик в прихожей?
Дмитрия словно ударили под дых. Он прислонился спиной к холодной стене подъезда, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
— Паш, мне идти некуда. Я на улице. Я тебе машину отдал. Ты не можешь меня пустить на одну ночь?
— Слышь, ты давай не дави на жалость, — резко перебил Павел. — Машину ты сам отдал, я тебя не заставлял. А теперь что, счет мне выставляешь? Не по-мужски это, брат. Решай свои проблемы сам. Сними гостиницу или к друзьям напросись. Мне тут третий лишний не нужен, я только жизнь налаживать начал. Всё, давай, не обламывай кайф.
Короткие гудки ударили по барабанным перепонкам больнее, чем пощечина.
Дмитрий медленно опустил руку с телефоном. Экран погас, отражая его перекошенное, растерянное лицо. Он стоял на лестничной клетке между этажами, сжимая в руке бесполезный теперь ключ от почтового ящика. Сверху, из-за двери его бывшей квартиры, не доносилось ни звука. Снизу, из телефона, веяло равнодушием.
Он посмотрел на свои ботинки — те самые, которые он не успел почистить. Вспомнил, как гордо кидал ключи от машины на стол перед братом. Вспомнил лицо Кати, когда она говорила про зубы и премии.
Впервые за вечер до него дошло. Не было никакого благородства. Была только глупость. Он собственными руками разрушил свой дом, чтобы построить шалаш для человека, который даже не пустит его погреться.
Дмитрий сполз по стене вниз и сел на корточки, обхватив голову руками. В кармане не было ни копейки — последнюю тысячу он отдал на бензин для машины, которая теперь везла его брата к чужому счастью. В подъезде пахло старой краской, кошачьей мочой и его собственным, полным и окончательным одиночеством…
