— Ты отдал материалы, которые мы купили для детской, своей сестре на ремонт кухни? Ты серьезно, Паша? Я на девятом месяце, мне рожать через две недели, а ты решил, что Лене новые обои нужнее, чем нашему ребенку кроватка? — кричала беременная жена на мужа, стоя в дверном проеме, который теперь вел в абсолютно пустую, гулкую комнату.
Крик этот не был визгливым или истеричным, он был наполнен тем особым, вибрирующим отчаянием, которое возникает, когда человек отказывается верить собственным глазам. Оксана судорожно сжимала дверной косяк, чувствуя, как под пальцами крошится старая краска. Еще утром, уходя в женскую консультацию, она бросила любовный взгляд на аккуратно сложенные у стены сокровища: четыре тяжелые коробки с итальянской мебелью цвета слоновой кости, стопку ламината, отливающего теплым дубом, и шесть рулонов виниловых обоев с едва заметными, нежными звездочками, которые светились бы в темноте. Она выбирала их месяц, сравнивала оттенки, читала отзывы, высчитывала каждую копейку из своих декретных.
А теперь комната была стерильна, как операционная после генеральной уборки. Серая бетонная стяжка пола, покрытая тонким слоем цементной пыли, казалась ледяной даже на вид. В углу, где должна была стоять кроватка, валялся лишь одинокий, скомканный обрезок малярного скотча — жалкий, грязный комок, насмешка над их планами. Исчезло всё: даже банка дорогой грунтовки и пакет с профессиональным клеем, который Оксана заказала через интернет.
Оксана сделала шаг внутрь, и звук её шагов эхом отскочил от голых стен. Ей показалось, что живот, огромный и тяжелый, вдруг стал каменным. Ребенок, который еще полчаса назад активно толкался, затих, словно тоже почувствовал эту внезапную, пугающую пустоту.
Из кухни донесся звон вилки о тарелку. Размеренный, спокойный звук. Кто-то ел, не торопясь, наслаждаясь ужином. Этот будничный скрежет металла о фаянс в сложившейся ситуации прозвучал для Оксаны как пощечина.
Она развернулась, стараясь не делать резких движений — поясницу прострелило тупой болью, — и направилась на кухню. Павел сидел за столом, уткнувшись в телефон. Перед ним стояла тарелка с макаронами по-флотски, обильно политыми кетчупом. Он жевал, лениво пролистывая новостную ленту большим пальцем, и даже не поднял головы, когда жена, тяжело дыша, вошла в помещение.
— Я тебя спросила, — сказала Оксана. Теперь она говорила тише, но в голосе звенел металл. — Где вещи? Где ламинат? Где краска? Где всё, Паша?
Павел наконец-то оторвался от экрана. Он медленно прожевал, громко сглотнул и вытер губы бумажной салфеткой. В его взгляде, устремленном на жену, читалась смесь скуки и легкого раздражения, какое бывает у человека, которого отвлекли от важного дела ради ерунды.
— Не начинай, Ксюш, а? — он поморщился, словно от зубной боли. — Ничего страшного не произошло. Ленка позвонила в обед, у неё там настоящий армагеддон. Сосед сверху, алкаш этот, забыл кран закрыть. Залил всё к чертям. У неё кухня только-только просохла, штукатурка отвалилась, линолеум вздулся пузырями. Она в истерике, ревет белугой. Денег нет, муж её, Вадим, в командировке на объекте, помочь некому.
Оксана смотрела на него, не моргая. Её мозг отказывался обрабатывать эту информацию. В её вселенной, где каждая покупка для малыша была выстрадана и запланирована, аргументы мужа звучали как бред сумасшедшего.
— И поэтому ты решил отдать ей наши материалы? — переспросила она, чувствуя, как внутри нарастает холод. — Ты взял ламинат тридцать третьего класса, который мы брали для детской, и отвез ей на кухню? Ты отвез ей обои со звездочками, Паша? На кухню?
— Ну а что такого? — Павел пожал плечами, снова потянувшись вилкой к макаронам. — Ламинат ей по цвету идеально подошел, у нас квадратура почти одинаковая, ей даже докупать не пришлось. А обои… Ну, она сказала, что ей сейчас не до жиру, главное — стены закрыть, чтобы грибок не пошел. Покрасит сверху, и нормально будет. Звездочки не видно будет под краской.
— А мебель? — Оксана вцепилась пальцами в спинку свободного стула так, что костяшки побелели. — Кроватка и комод? Ей тоже нужно было срочно закрыть дыры в стенах комодом?
— Мебель я просто к ней в гараж закинул, — отмахнулся Павел, даже не глядя на жену. — Чтобы тут место освободить. Мы же все равно сейчас ремонт делать не будем, раз материалов нет. Чего коробкам пылиться? Спотыкаться об них только. Потом заберем. Или новую купим.
Оксана почувствовала, как земля уходит из-под ног. Он говорил об этом с такой ужасающей простотой, будто одолжил соседке стакан сахара. «Потом заберем. Или новую купим».
— «Потом»? — переспросила она шепотом. — Паша, какое «потом»? У меня тридцать восемь недель. Врач сегодня сказала, что головка уже опустилась, шейка готова. Я могу родить сегодня ночью. Завтра. Послезавтра. Куда я принесу сына? В бетонную коробку? На пол положу?
Павел с грохотом опустил вилку.
— Да что ты заладила: «рожу, рожу»! — вспылил он. — Не родишь ты завтра. А если и родишь, то в роддоме еще пять дней продержит. Успеем мы всё купить. Сейчас магазины на каждом углу, дефицита нет. Поедем и возьмем другие обои, еще лучше прежних. Чего ты трагедию на ровном месте устраиваешь? У человека горе, потоп, а ты трясешься над своими рулонами, как курица над яйцом.
— Трясусь? — Оксана горько усмехнулась. — Паша, это были не просто рулоны. Это были мои декретные деньги. Это была премия, которую я откладывала полгода, отказывая себе в нормальной одежде и витаминах. Ты не вложил в этот ремонт ни копейки своих денег, потому что ты платишь кредит за свою машину. Ты просто взял моё и отдал сестре, чтобы выглядеть хорошим братом?
Павел покраснел. Упоминание денег всегда действовало на него как красная тряпка на быка.
— Мы семья! — рявкнул он. — У нас общий бюджет! И Ленка — это тоже моя семья! Я не мог бросить сестру в беде, когда у меня в соседней комнате стройматериалы без дела валяются. Валяются, Ксюша! А там — реальная проблема. Трубы, сырость, плесень! Ты эгоистка. Думаешь только о своем комфорте. Младенцу вообще плевать, какие там обои, хоть газеты клей. Ему главное, чтобы мать спокойная была, а ты стоишь тут и нервы мне мотаешь.
Он снова схватил стакан с водой и жадно, большими глотками, выпил содержимое, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Но для Оксаны всё только начиналось. Она смотрела на пятно от кетчупа в уголке его губ и понимала: он не просто не раскаивается. Он искренне считает себя героем.
Оксана медленно опустилась на табурет напротив мужа. Ноги гудели, наливаясь тяжестью, спину ломило, но физическая усталость сейчас казалась ничтожной по сравнению с той вязкой, липкой безнадежностью, что окутывала её сознание. Она смотрела на Павла и пыталась найти в его лице хоть тень раскаяния, хоть намек на то, что он понимает чудовищность ситуации. Но видела только глухую оборону.
— Расскажи мне, как это было, — тихо попросила она. — Как именно это произошло? Лена позвонила и сказала: «Паша, привези мне кроватку твоего сына, мне некуда ставить кастрюли»? Или как?
Павел дернул плечом, недовольно откладывая телефон экраном вниз.
— Не утрируй. Она позвонила в слезах. Реально рыдала в трубку, захлебывалась. Говорила, что жизнь кончена, что у неё на кухне «Сталинград». Что рабочие, которых она наняла по дешевке, требуют материалы здесь и сейчас, иначе уйдут и задаток не вернут. А у неё ни копейки, Вадим карту заблокировал перед отъездом, чтобы она лишнего не тратила. Ну, ты же знаешь Вадима, он прижимистый.
— Знаю, — кивнула Оксана. — Вадим умеет считать деньги. В отличие от нас. И что дальше?
— А дальше она спросила, не осталось ли у нас чего после ремонта в коридоре. Я сказал, что нет, но есть всё для детской. Она сначала отказывалась, — Павел гордо выпрямил спину, словно этот факт как-то его оправдывал. — Говорила: «Нет-нет, как я могу». Но потом снова разрыдалась. Сказала, что ей стыдно жить в разгроме, что она женщина, ей уют нужен. Ну я и предложил. Сам. Сказал: «Лен, не реви, я привезу. У нас все равно всё лежит мертвым грузом».
— Мертвым грузом… — повторила Оксана, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. — Паша, ты понимаешь, что эти вещи не лежали? Они ждали. Мы их выбирали. Мы ездили за ними в другой конец города. Ты помнишь, как мы выбирали матрас? Ортопедический, с кокосовой койрой. Ты сам читал про него, говорил, что для позвоночника полезно. А теперь он где? В гараже у Лены? В сыром, неотапливаемом гараже, где воняет бензином и крысиным ядом?
Павел отвел глаза. Этот удар достиг цели, но вместо того, чтобы признать вину, он перешел в наступление.
— Да что с матрасом будет-то? В пленке он! Завернут в десять слоев! Протрем тряпочкой — и как новый. Ты делаешь проблему из воздуха. Я же объяснил: ситуация форс-мажорная. Родная кровь в беде. Неужели кусок поролона важнее отношений с сестрой?
— Это не кусок поролона, Паша. Это спальное место твоего ребенка. И давай начистоту: у Лены не форс-мажор. У Лены просто нет денег на тот ремонт, который она себе нафантазировала, а умерить аппетиты ей гордость не позволяет. И ты решил спонсировать её амбиции за наш счет.
— За какой «наш» счет? — взвился Павел. — Я же сказал: отдам! Заработаем!
— Как? — Оксана жестко перебила его. — Как мы заработаем, Паша? Я в декрете. Мои выплаты закончились, остались копейки пособия. Твоя зарплата — пятьдесят тысяч, из которых двадцать уходит на кредит за твою машину, десять на коммуналку и еду. Мы копили на детскую полгода, откладывая каждую тысячу. У нас на картах сейчас ноль. На что мы будем жить, когда родится ребенок? На что покупать памперсы, если ты даже кроватку вывез?
Павел замолчал, надувшись. Математика была не на его стороне, и он это прекрасно знал. Но признать поражение означало признать себя неудачником, который не способен обеспечить семью и при этом пытается играть в благотворительность.
— Займу, — буркнул он. — У парней на работе перехвачу. Кредитку оформлю. Выкручусь. Я мужик, я найду решение.
— Ты уже нашел решение, — ледяным тоном парировала Оксана. — Ты решил проблему сестры за счет самой беззащитной части своей семьи. За счет младенца. Ты знаешь, сколько сейчас стоит такой ламинат? Он подорожал на тридцать процентов с момента покупки. Ты не просто отдал вещи, ты выбросил наши инвестиции.
— Да сдался тебе этот ламинат! — Павел вскочил, опрокинув стул. Грохот заставил Оксану вздрогнуть, но она не отступила. — Ребенку вообще пофиг, по какому полу ползать! Ему главное — мать рядом и сиська с молоком. А вы, бабы, вечно придумываете: «ой, кроватка не того цвета», «ой, обои не в тон». Это всё ваши закидоны, маркетинг! Наши бабки в тазах детей купали и в коробках держали, и ничего, нормальными людьми выросли!
— Нормальными людьми… — Оксана покачала головой. — Нормальные люди, Паша, готовят дом к приходу нового человека. Они создают гнездо. А ты наше гнездо разорил. Ты выдрал из него всё, до последней веточки, и отнес кукушке, которая даже спасибо не скажет.
— Лена сказала спасибо! — выкрикнул он, тыча пальцем в сторону телефона. — Она смску прислала! «Братик, ты лучший, спаситель». Вот! А ты? Ты только пилишь. Я пришел домой уставший, спину сорвал, пока эти коробки таскал, думал, жена пожалеет, накормит, поддержит. А тут — допрос. Суд присяжных!
Оксана смотрела на него и видела перед собой абсолютно чужого человека. Его лицо, искаженное обидой, казалось ей маской. Как она могла прожить с ним пять лет? Как могла решиться родить от него? Он искренне не понимал. Для него материальные ценности, купленные на деньги жены, были чем-то абстрактным, чем легко можно пожертвовать ради минутного триумфа, ради похвалы от сестры.
— Я не пилю, Паша, — сказала она очень спокойно, и это спокойствие было страшнее любого крика. — Я просто подвожу итог. У нас нет денег. У нас нет детской. У нас нет мебели. И, кажется, у нас больше нет доверия. Ты не просто украл вещи. Ты украл у меня чувство безопасности. Я не знаю, что ты вынесешь из дома завтра, если Лена позвонит и скажет, что ей не на чем спать. Наш диван? Телевизор? Меня ты тоже отдашь, если ей понадобится домработница?
— Дура, — выдохнул Павел, с ненавистью глядя на неё. — Какая же ты дура. Всё перевернула, всё изгадила. Я хотел как лучше. Хотел всем помочь. Чтобы и там хорошо было, и мы бы потом всё купили. А ты… Ты только о себе думаешь. О своем комфорте. Меркантильная, мелочная эгоистка.
Он схватил со стола пачку сигарет и направился к балкону.
— Я курить, — бросил он через плечо. — И не смей за мной ходить. Мне нужно успокоиться после твоего бреда.
Оксана осталась сидеть на кухне. Тиканье часов на стене казалось оглушительным. «Меркантильная эгоистка», — эхом звучало в голове. Она посмотрела на свой живот, погладила его дрожащей рукой. Ребенок внутри толкнулся — сильно, требовательно. Ему было все равно на ламинат, это правда. Но ему было не всё равно, куда его принесут и кто будет называть себя его отцом. И Оксане нужно было действовать. Не истерить, не плакать, не бить тарелки. А действовать.
Павел курил на балконе. Через стекло балконной двери Оксана видела его силуэт на фоне темнеющего вечернего неба. Он нервно затягивался, выпуская струи дыма в открытое окно, и что-то бормотал себе под нос, иногда жестикулируя свободной рукой, словно продолжал спор с невидимым оппонентом. Он все еще был уверен в своей правоте, убеждал себя, что жена просто капризничает, что гормоны ударили в голову, что завтра она остынет и поймет его благородство.
Оксана сидела неподвижно, чувствуя, как внутри неё что-то необратимо меняется. Это было похоже на то, как остывает раскаленный металл — быстро, жестко, принимая окончательную форму. Больше не было обиды. Было ледяное понимание реальности: она одна. Фактически, она мать-одиночка, просто в её паспорте пока еще стоит штамп, а в квартире присутствует биологический отец ребенка, который опаснее любого вора. Вор забирает вещи и уходит. Павел же оставался здесь, уверенный в своем праве распоряжаться их жизнью по указке сестры.
Она медленно встала, подошла к кулеру и налила себе стакан воды. Руки не дрожали. Она выпила воду мелкими глотками, чувствуя, как холодная жидкость остужает внутренности. Затем взяла телефон. Экран засветился, показывая время: 19:40. Еще не поздно.
Павел вернулся с балкона, неся с собой запах табака и холода. Он прошел мимо Оксаны, демонстративно не глядя на неё, сел обратно за стол и снова взял телефон.
— Знаешь, — сказал он, не отрывая глаз от экрана, — я тут подумал. Может, ты и права насчет кроватки. Немного погорячился. Но Ленке реально нужнее было. Давай сейчас ей позвоним? Она тебе сама все расскажет, подтвердит. Поплачет, извинится. Ты услышишь её голос и поймешь, что там реально край. Ну, хочешь?
Он протянул руку к кнопке вызова, но Оксана его опередила.
— Не нужно, — сказала она ровно. — Мне не о чем разговаривать с Леной. Она получила то, что хотела. А ты получил благодарность. Все довольны. Кроме твоего сына.
— Опять двадцать пять! — Павел закатил глаза. — Давай я ей наберу, она скажет, что вернет деньги. Не сразу, но вернет. Вадим приедет, они что-то придумают. Ну зачем нам ссориться из-за этого? Мы же семья. Давай, я включу громкую связь?
Он нажал на вызов. Гудки пошли громко, заполняя кухню.
— Алло, Пашка? — голос Лены был веселым, бодрым, на заднем плане играла музыка и слышался звон бокалов. Никаких следов «катастрофы» или «Сталинграда». — Чего звонишь? Мы тут обмываем ремонт! Вадим прислал денег на карту, представляешь? Разблокировал! Сказал: «Гуляй, раз такое дело». Мы пиццу заказали, винишко открыли. Ты подъедешь?
Павел замер. Его лицо вытянулось, краска отлила от щек, сменившись бледностью. Он судорожно пытался нажать на сброс, но пальцы не слушались.
— Лен, я тут… — пробормотал он, косясь на жену.
— Ой, слушай, ламинат лег просто бомба! — перебила его сестра, не подозревая, что её слушают. — Цвет — огонь! И обои эти со звездами… Я решила их на одну стену поклеить, как акцент. Дизайнерски так вышло, прикольно. Вадим сначала ворчал, что детские, а теперь говорит — креативно. Спасибо тебе, братик! Ты нас просто спас от совдепии. Ладно, давай, не могу говорить, тост произносят!
Связь оборвалась. В кухне повисла звенящая тишина. Павел сидел с телефоном в руке, словно держал гранату с выдернутой чекой. Он не смел поднять глаза на Оксану. Вся его легенда про «потоп», «горе» и «катастрофу» рухнула за тридцать секунд. Не было никакой трагедии. Была просто наглая, хитрая баба, которая развела брата-простака на бесплатный ремонт, и брат, который с радостью позволил себя развести, чтобы почувствовать себя значимым.
— «Горе», говоришь? — тихо спросила Оксана. — «Плакала белугой»? «Жизнь кончена»? А там музыка, пицца и «винишко». И муж деньги прислал. Значит, деньги у них были. Просто тратить свои на материалы жалко, когда есть дурачок Паша, у которого можно взять бесплатно.
— Ксюш, я не знал… — пролепетал Павел. Голос его дрожал. — Она мне другое говорила… Клянусь, она рыдала днем! Может, успокоилась просто? Может, Вадим только сейчас перевел…
— Хватит, — Оксана подняла руку, останавливая поток лжи. — Не унижайся еще больше. Ты слышал её. «Ламинат лег бомба». «Дизайнерский акцент». Она смеется над тобой, Паша. И над нами. Над нашим ребенком, у которого она украла комнату, чтобы сделать себе «креативную стену».
Она развернулась и вышла в коридор. Взяла свой телефон, нашла в контактах номер, который надеялась набрать только радостным поводом — когда родит внука.
— Пап, привет, — сказала она в трубку. Голос её был твердым, деловым. — Прости, что поздно. Ты можешь приехать? Сейчас. Нет, не рожаю. Мне нужна машина. Желательно, с прицепом или просто пустой багажник. Да, вещи перевезти. Мои вещи.
Павел выскочил в коридор.
— Ты кому звонишь? Тестю? Зачем? — он попытался выхватить у неё телефон, но Оксана резко отвернулась.
— Да, пап, все серьезно. Нет, не помиримся. Я объясню, когда приедешь. Просто забери меня. Пожалуйста. И, пап… возьми с собой дядю Сережу, если он не занят. Мне, возможно, понадобится помощь с тяжелыми вещами.
Она нажала отбой и посмотрела на мужа. В её взгляде не было ненависти — только бесконечная усталость и брезгливость.
— Ты что творишь? — прошипел Павел. — Какой переезд? На ночь глядя? Ты беременная! Тебе лежать надо! Ты шантажировать меня решила? Думаешь, я испугаюсь твоего папаши?
— Я не шантажирую, Паша. Я уезжаю. Я не могу здесь оставаться. Этот дом больше не безопасен для моего сына.
— Да какой «не безопасен»?! — заорал он, теряя контроль. — Из-за обоев?! Ты рушишь семью из-за кусков бумаги! Ты психопатка! Я полицию вызову, если ты начнешь мебель выносить! Это мое имущество тоже!
— Мебель ты уже вынес, — напомнила Оксана. — Ты сам сказал: «в гараж к Лене». Так что делить нам особо нечего. Я заберу только свое: одежду, посуду, которую дарила мама, и технику, купленную до брака. А ты оставайся. Живи в этих стенах. Любуйся на бетон в детской. Может, Лена тебе фотку пришлет своей новой кухни, порадуешься.
Она прошла в спальню и достала из шкафа большую дорожную сумку. Ту самую, которую приготовила для роддома. Только теперь она начала складывать туда не пеленки и распашонки, а свои свитера, джинсы, белье.
Павел бегал вокруг неё, то хватая за руки, то пытаясь закрыть шкаф.
— Прекрати! Немедленно прекрати! Это цирк! Ты никуда не поедешь! Я тебя не пущу! Я муж! Я имею право!
— Ты потерял все права, когда вывез кроватку своего ребенка, — отрезала Оксана, методично укладывая вещи. — Отойди, Паша. Не заставляй меня применять силу или звонить в полицию. Отец приедет через сорок минут. У тебя есть время собрать мои документы, они в верхней полке комода. Если ты их спрячешь или испортишь — я напишу заявление о краже документов. И поверь, я это сделаю.
Павел замер. Он впервые видел жену такой. Всегда мягкая, уступчивая Ксюша, которая часами выбирала шторы и плакала над мелодрамами, исчезла. Перед ним была незнакомая женщина с каменным лицом, которая действовала как робот, запрограммированный на эвакуацию.
— Ксюша, ну прости, — он резко сменил тон, упав перед ней на колени и обхватив её ноги. — Ну дурак я. Ну бес попутал. Ну хочешь, я сейчас поеду к Ленке? Прямо сейчас! Выломаю дверь, заберу все обратно! Привезу! Ночью привезу! Только не уходи. Как я буду без вас? Я же люблю тебя…
Оксана посмотрела на макушку мужа. Ей стало жалко его. Жалко, как бывает жалко бездомную собаку, которая кусает руку, дающую ей еду, просто потому что глупая. Но жалость эта была холодной, отстраненной.
— Встань, — сказала она. — Не пачкай джинсы. Ты никуда не поедешь. Ты не заберешь вещи у сестры, потому что ты боишься её обидеть больше, чем потерять меня. Ты всегда выбирал их. Маму, сестру, друзей. А я терпела. Думала, с появлением ребенка всё изменится. Но ты даже у ребенка украл, чтобы им угодить.
— Я заберу! Клянусь! — он поднял на неё заплаканное лицо. — Дай мне шанс! Один шанс!
— Шанс был, Паша. Сегодня днем. Когда ты грузил кроватку в машину. Ты мог остановиться. Мог сказать Лене «нет». Но ты этого не сделал. Ты сделал свой выбор. А теперь я делаю свой.
Она выдернула ноги из его объятий и продолжила сборы. В коридоре хлопнула дверца шкафа — она доставала обувь. Павел остался сидеть на полу в спальне, окруженный разбросанными вещами, и слушал, как рушится его жизнь. Где-то далеко, на другом конце города, его сестра пила вино на фоне его обоев, празднуя удачный день, а здесь, в его квартире, наступал конец света. И самое страшное было то, что он, Павел, этот конец света организовал своими собственными руками.
Звонок в дверь прозвучал как выстрел стартового пистолета, разрывая вязкую, удушливую атмосферу квартиры. Павел вздрогнул всем телом, затравленно оглядываясь, словно искал укрытие. Оксана же, напротив, выпрямилась. Она застегнула молнию на объемной спортивной сумке, и этот звук — «вжжжих» — показался окончательным приговором их совместной жизни.
Она прошла в прихожую, не обращая внимания на мужа, который метался между ней и входной дверью, пытаясь изобразить хозяина положения.
— Не открывай! — шипел он, хватая её за локоть потными, дрожащими руками. — Я не пущу их! Это мой дом! Мы сами разберемся! Ксюша, не позорь меня перед твоим отцом, скажи, что мы помирились!
Оксана молча стряхнула его руку, как стряхивают налипшую грязь, и повернула замок. Дверь распахнулась. На пороге стоял её отец, Андрей Петрович — грузный, поседевший мужчина в рабочей куртке, от которого пахло бензином и холодной улицей. За его спиной маячила мрачная фигура дяди Сережи, друга семьи, чьи кулаки напоминали пивные кружки.
— Пап, заходи, — просто сказала Оксана, отступая вглубь коридора.
Андрей Петрович переступил порог, и прихожая мгновенно стала тесной. Он даже не посмотрел на зятя, словно того не существовало, а сразу нашел взглядом дочь. Окинул её внимательным, сканирующим взором: не избита ли, цела ли. Увидев собранные сумки, коротко кивнул.
— Готова?
— Да. Вот эта сумка с вещами, и еще пакет на кухне.
Павел, почувствовав, что теряет контроль над реальностью, вдруг взвизгнул фальцетом:
— Вы не имеете права! Андрей Петрович, скажите ей! У неё гормоны! Она семью рушит из-за ерунды! Я просто сестре помог, а она устроила цирк!
Отец Оксаны медленно, как поворачивается башня танка, перевел взгляд на Павла. В его глазах не было гнева, только тяжелое, давящее презрение.
— Сестре помог? — переспросил он гулким басом. — Кроватку сына отдал? Молодец. Герой.
— Это временно! — Павел пятился, упираясь спиной в вешалку с одеждой. — Я бы все вернул! Мы бы купили! Вы не понимаете…
— Я понимаю одно, — перебил его тесть, делая шаг вперед, отчего Павел вжался в куртки. — Моя дочь беременна. Ей нервничать нельзя. А ты у неё из-под носа гнездо вынес. Отойди с дороги, «помощник».
Дядя Сережа молча прошел мимо остолбеневшего Павла, подхватил тяжелую сумку с вещами Оксаны одной рукой, словно она была набита пухом, и вынес её на лестничную площадку.
Оксана накинула плащ. Пуговицы не сходились на животе, и она просто запахнула его, затянув пояс. Она взяла папку с документами, которую предусмотрительно держала при себе последние полчаса, и повернулась к мужу.
Павел, поняв, что физически остановить их не сможет, перешел на единственное оставшееся оружие — ядовитые слова. Его лицо исказилось злобой, губы кривились, выплевывая обвинения.
— Ну и вали! — заорал он, брызгая слюной. — Катись к папочке! Маменькина дочка! Кому ты нужна будешь с прицепом? Думаешь, легко одной? Приползешь через неделю! Сама приползешь, когда деньги кончатся!
— Не приползу, — спокойно ответила Оксана. Она смотрела на него сухо, без слез. Слезы кончились еще там, в пустой детской.
— Это мой ребенок! — вдруг вспомнил Павел, меняя тактику. — Ты не имеешь права меня лишать сына! Я в суд подам! Я отец! Я буду требовать встреч!
Оксана горько усмехнулась. Она подошла к нему почти вплотную, глядя прямо в бегающие, испуганные глаза.
— Я поеду рожать к родителям, — сказала она, чеканя каждое слово, чтобы оно отпечаталось в его мозгу навсегда. — А ты живи с сестрой. В её новой кухне, на нашем ламинате. Любуйся на наши обои.
— Ты не смеешь… — начал было Павел, но задохнулся от её взгляда.
— В свидетельстве о рождении в графе «отец» будет прочерк, — жестко закончила Оксана. — Потому что у моего ребенка не может быть отца, который ворует у него ради прихотей сестры. Запомни это, Паша. Ты променял сына на «спасибо» от Лены. Вот и живи с этим «спасибо».
Она развернулась и вышла за дверь. Андрей Петрович вышел следом, напоследок одарив зятя таким взглядом, что у Павла подкосились ноги. Дверь захлопнулась. Щелчок замка прозвучал как выстрел в голову.
Павел остался один.
Тишина в квартире мгновенно стала оглушительной. Она давила на уши, звенела в висках. Он стоял в коридоре, слушая удаляющийся гул лифта. Уехали. Реально уехали.
Он метнулся на кухню, к окну. Увидел, как внизу, у подъезда, тесть помогает Оксане сесть в старый, надежный внедорожник. Как грузят её сумки. Машина мигнула габаритами, выпустила облако выхлопных газов и медленно выехала со двора, увозя его жену и его нерожденного сына.
Павел опустился на табурет. Его трясло. Злость ушла, оставив после себя липкий страх и пустоту. Он обвел взглядом кухню. Грязная тарелка с засохшими макаронами, пятно от кетчупа, стакан с недопитой водой.
Ему нужно было с кем-то поговорить. С кем-то, кто скажет ему, что он прав. Что Оксана — истеричка, что она вернется. Дрожащими пальцами он нашел в списке контактов «Ленусик».
Гудки шли долго. Наконец, трубку сняли.
— Ой, Паш, ну что ты названиваешь? — голос сестры был пьяным и недовольным. На фоне грохотала музыка, кто-то громко смеялся. — Мы в клуб собираемся, такси уже ждет. Что-то срочное?
— Лен… — голос Павла сорвался на хрип. — Ксюша ушла.
— Куда ушла? В магазин? — хихикнула Лена.
— Совсем ушла. С вещами. К родителям уехала. Сказала, что разводится. Из-за материалов этих… Из-за кроватки.
На том конце повисла секундная пауза, а потом Лена фыркнула:
— Ой, да не смеши! Попугает и вернется. Куда она денется с пузом на носу? Все они такие, цену себе набивают. Не унижайся, не звони ей. Пусть посидит у мамочки, остынет. Ты мужик или кто?
— Она сказала, что запишет ребенка на себя. Что я вор, — Павел сглотнул ком в горле. — Лен, может, вернуть вещи? Ну его нафиг этот ремонт? Я приеду, заберу? Вадим же денег прислал…
Голос сестры мгновенно изменился. Из пьяно-веселого он стал визгливым и жестким:
— Ты офонарел? Куда ты заберешь? Мы уже ламинат постелили! Обои поклеили! Ты что, хочешь, чтобы я всё отдирала? Вадим меня убьет! И вообще, подарок — не отдарок. Ты сам предложил! Не смей перекладывать свои семейные проблемы на меня. Разбирайся со своей истеричкой сам, а меня не впутывай. Я тебя за язык не тянула!
— Но Лен… — начал Павел.
— Всё, Паш, мне некогда! Такси приехало! Не будь тряпкой! Пока!
Короткие гудки забили в ухо, как гвозди в крышку гроба.
Павел медленно опустил руку с телефоном. Экран погас. В черном отражении он увидел свое лицо — жалкое, растерянное, одинокое.
Он встал и побрел в комнату, которая должна была стать детской. Включил свет. Голая лампочка осветила серый бетон, пятна пыли и тот самый кусок малярного скотча на полу. Пустота. Абсолютная, звенящая пустота.
Ни жены. Ни сына. Ни сестры, которая сейчас веселилась в клубе. Только эхо его собственных шагов и запах чужого ремонта, который стоил ему жизни.
Он сел на холодный пол, прямо посередине комнаты, подтянул колени к груди и впервые за этот вечер заплакал. Но это были не слезы раскаяния. Это были злые, бессильные слезы человека, который собственными руками сжег свой дом, чтобы согреть тех, кому было плевать на его холод…
