Голова была тяжелой, будто набитой влажной ватой.
Я с трудом разлепила веки. За окном лилось яркое полуденное солнце, наглое, безжалостное. Полуденное. Я подскочила на кровати, и комната качнулась, поплыла.
На тумбочке — ни телефона, ни записки. Только пустой стакан. Антон ушел, не разбудив. Это было хуже любого скандала. Он никогда так не делал.
В памяти всплыл вчерашний вечер. Приезд свекрови, Валентины Павловны. Ее улыбка, гладкая и непроницаемая, как поверхность полированного стола.
Ее тихий голос, обволакивающий, словно паутина.
Мы сидели на кухне. Я разливала по чашкам травяной сбор, который она привезла с собой.
«Для нервов, — сказала она, подвигая ко мне баночку с рассыпчатой смесью. — Тебе нужно расслабляться, деточка. Быт засасывает, я-то знаю».
— Антон жалуется, ты совсем без сил, — мягко продолжала она, размешивая что-то в моей чашке маленькой серебряной ложечкой.
— Говорит, приходишь с работы и сразу на диван. А ведь мужчине забота нужна. Уют.
— Я стараюсь, Валентина Павловна. У меня проект сложный сейчас.
— Проект… — она вздохнула, и в этом вздохе было столько вселенской скорби по загубленной мужской доле. — Семья — вот главный проект женщины. А ты, кажется, этого не понимаешь.
Ее взгляд скользнул по кухне. Неодобрительно задержался на полке со специями, которые я расставила не по алфавиту, а по цвету. Мне это казалось красивым. Ей, очевидно, — хаосом.
Я сделала глоток из чашки. Напиток был горьковатым, с привкусом пыли. Валентина Павловна наблюдала за мной, не моргая.
— Ты хорошая девочка, Алина, — вдруг сказала она, и ее тон стал почти ласковым. — Просто неопытная. Не научили тебя быть настоящей опорой для мужа.
Он ведь у меня какой? Требовательный. Ему нужна женщина-крепость, а не… — она запнулась, подбирая слово, — …не сонная муха.
Я тогда пропустила это мимо ушей. Просто кивнула, чувствуя, как по телу разливается странная, свинцовая усталость.
Глаза начали слипаться прямо за столом. Помню, как Антон помог мне дойти до спальни, укоризненно качая головой.
И вот теперь — полдень. Телефон нашелся на кухне. Три пропущенных от начальника и одно сообщение от мужа, написанное два часа назад: «Надеюсь, ты выспалась. Я поел в кафе».
В груди что-то неприятно сжалось. Он не просто ушел. Он демонстративно показал, что я не справилась.
Не накормила завтраком, не проводила на работу. Не выполнила свою функцию.
Я снова посмотрела на пустой стакан на тумбочке. Валентина Павловна сама принесла мне его вчера, налив воды. «Запей, — сказала она. — Крепче спать будешь».
И я спала. Крепко. Слишком крепко.
Я вышла на кухню. Валентина Павловна сидела за столом с книгой в руках, идеально прямая спина, безупречная укладка.
На плите что-то аппетитно скворчало. Она создавала образцовый уют в моем доме. Для своего сына.
Она подняла на меня глаза, и в них плескалась забота. Слишком явная, слишком напоказ.
— Проснулась, соня? Я уж думала, к врачу звонить. Антоша так переволновался за тебя.
Я подошла к столу и села напротив. Посмотрела на баночку с ее «успокоительным» сбором.
— Что вы мне вчера подсыпали?
Улыбка сползла с ее лица, но лишь на мгновение. Тут же вернулась, но уже другая — холодная, снисходительная.
— Девочка моя, о чем ты? Это же просто травки. Валериана, пустырник. Тебе надо нервы лечить, а не на людей бросаться.
— Я проспала до полудня. Меня уволят. Антон даже не разбудил меня.
— Так он же видел, как ты устала! Пожалел тебя, — она говорила так убедительно, что я на секунду сама усомнилась в своих подозрениях. — Алина, мужчине не нравится, когда жена вечно уставшая и недовольная.
Он хочет видеть рядом с собой порхающую бабочку, а не загнанную лошадь. Ты сама его отталкиваешь своей вечной занятостью.
Дверь щелкнула. Вернулся Антон. Он вошел на кухню и сразу нахмурился, глядя на меня. Его мать тут же преобразилась. Лицо ее приняло страдальческое выражение.
— Антоша, хорошо, что ты пришел. А то я не знаю, что и делать. Алина почему-то решила, что я ее отравить хочу.
Антон бросил на стол ключи. Звук получился резким, злым.
— Алин, ты серьезно? Мама приехала помочь, а ты устраиваешь сцены? Я весь день как на иголках, звонил тебе, волновался.
— Она мне что-то подмешала, Антон! — я вскочила, голос сорвался. — Я никогда так не сплю!
— Что подмешала? Успокоительный сбор? — он повысил голос. — Я сам видел, как ты вчера от усталости шаталась!
Ты совсем себя довела со своей работой! Мама права, ты не умеешь распределять силы! Быть женой — это тоже работа, и ты с ней не справляешься!
Его слова хлестнули, как пощечина. Не потому что были новы. А потому что он говорил их с такой слепой уверенностью, глядя на свою мать, будто искал у нее поддержки. И находил.
Я схватила со стола баночку с травами.
— Давай отдадим это на экспертизу! Прямо сейчас! И посмотрим, что там за «валериана»!
Валентина Павловна ахнула, прижав руку к сердцу.
— Доченька, да что ж такое…
Она шагнула ко мне, протягивая руки, будто хотела обнять, успокоить. И в этот момент ее локоть «случайно» задел мою руку.
Баночка выскользнула из пальцев и с глухим стуком упала на пол. Содержимое рассыпалось по плитке, смешиваясь с пылью.
— Ой, какая я неловкая! — всплеснула руками свекровь. — Прости, деточка, прости!
Она смотрела на меня. В ее глазах не было ни капли сожаления. Только холодный, расчетливый триумф.
Я посмотрела на рассыпанные по полу травы. На торжествующее лицо свекрови. На гневное и растерянное — мужа. И вдруг рассмеялась. Тихо, но так, что они оба вздрогнули.
— Неуклюже, Валентина Павловна, — сказала я, выпрямляясь. — Очень неуклюже. Думали, это единственная улика?
Я прошла к кухонному шкафчику, открыла его и достала маленький пластиковый контейнер, в каких обычно продают соусы на вынос.
Внутри виднелся тот же сероватый порошок.
— Я вчера видела, как вы сыпали это мне в чашку. Ваша ложечка была слишком близко к банке, — я спокойно посмотрела ей в глаза. — Думала, может, у меня паранойя.
Поэтому, когда вы отвернулись, я просто взяла немного. На всякий случай.
Лицо Валентины Павловны медленно вытягивалось. Маска заботливой матери трещала по швам.
— Чашку я, разумеется, вылила в раковину, пока ходила «мыть руки». А сонливость… Ну, я хорошая актриса. Мне просто было интересно, как далеко вы зайдете.
Я повернулась к Антону. Он смотрел то на меня, то на мать, и в его взгляде наконец-то появилось сомнение.
— Антон, у нас есть два варианта. Первый: мы прямо сейчас берем вот это, — я встряхнула контейнер, — и едем в полицию. Пишем заявление. Отдаем порошок на экспертизу. Будет очень громко и некрасиво.
Валентина Павловна замерла.
— Ты… ты не посмеешь, — прошипела она.
— Посмею. Или вариант второй. Вы, Валентина Павловна, сейчас собираете свои вещи и уезжаете.
Навсегда. И больше никогда не появляетесь в нашем доме и в нашей жизни. С Антоном будете встречаться на нейтральной территории. Если он захочет.
Я поставила контейнер на стол. Точно между ними.
— Выбирай, Антон. Или твоя мать, которая пытается сделать из меня покорную идиотку с помощью снотворного. Или твоя жена, которая больше не позволит так с собой обращаться.
Наступила оглушительная пауза. Антон смотрел на контейнер, и я видела, как в его голове рушится привычный мир, где мама всегда была святой.
Он поднял взгляд на нее, и в нем уже не было слепого обожания. Только горькое разочарование.
— Мама… зачем?
Она не ответила. Просто сгребла со стула свою сумку, бросила на меня полный ненависти взгляд и, не сказав ни слова, вышла из квартиры. Дверь за ней хлопнула с оглушительной финальной точкой.
Антон сел на стул и закрыл лицо руками.
— Алина, я… прости.
Я не подошла к нему. Не стала утешать. Я просто стояла, чувствуя, как внутри меня вместо тревоги и усталости разливается твердая, холодная уверенность. Я вернула себе свой дом. И себя.
— Нам о многом нужно будет поговорить, Антон, — сказала я. — Но сначала я сварю себе настоящий, крепкий кофе.
Тот разговор за чашкой кофе стал самым сложным в нашей жизни. Он был горьким, как и сам напиток, который я тогда сварила.
Мы не кричали. Мы говорили тихо, взвешивая каждое слово. Антон сидел напротив, осунувшийся, постаревший на несколько лет.
Он больше не смотрел на меня с упреком или снисхождением. Он смотрел с растерянностью, будто впервые увидел меня настоящую, а не ту удобную картинку, что рисовала ему мать.
— Я не понимал, — повторял он. — Я правда думал, что она хочет помочь. Думал, ты просто устала, а она… заботится.
— Она не заботилась, Антон. Она боролась за тебя. Со мной. И в этой борьбе выбрала не самые честные методы.
Я рассказала ему все. Про постоянные мелкие уколы, про обесценивание моей работы, моих увлечений.
Про то, как его мать годами внушала ему мысль, что я «неправильная» жена. Что я не делаю его счастливым. Антон слушал, и на его лице отражалась вся гамма чувств: от отрицания до стыда.
Мы не помирились в тот же вечер. Такое не лечится объятиями. Потребовалось время.
Мы начали разговаривать. Не обмениваться фразами о быте, а именно говорить — о чувствах, о страхах, об ожиданиях. Я училась отстаивать свои границы, а он — их видеть и уважать.
Он съездил к матери через неделю. Один. Вернулся мрачный. Она не извинилась.
Она обвинила во всем меня, назвав хищницей, которая увела ее мальчика. После того разговора Антон сам прекратил с ней всякое общение.
Это было его решение. Болезненное, но необходимое. Он выбрал нашу семью. Настоящую, а не ту, что существовала в ее воображении.
Прошел год. Мой проект на работе успешно завершился, и я получила повышение. Я больше не чувствовала себя загнанной лошадью. Я научилась говорить «нет» — и на работе, и дома. Я научилась отдыхать без чувства вины.
Однажды вечером мы сидели на той же кухне. Я расставляла по полкам новые баночки со специями, купленные на восточном базаре. Антон подошел сзади и обнял меня.
— Опять не по алфавиту? — тихо спросил он мне в волосы.
— Опять не по алфавиту, — улыбнулась я. — Зато красиво.
Он прижался щекой к моей щеке.
— Ты знаешь… ты действительно не умеешь быть такой женой, какой хотела мама.
Я напряглась, но он тут же добавил:
— И слава богу. Потому что я люблю именно ту жену, какая ты есть. Сильную. Умную. Немного колючую.
И очень красивую, когда ты расставляешь свои специи.
Я повернулась к нему. В его глазах больше не было тени его матери. Там был только он. И я. Мы построили свою крепость.
Не ту, о которой говорила Валентина Павловна, где женщина — молчаливая стена для мужчины.
А другую. Где двое — партнеры. Где уважают и слышат друг друга. И где ни в одном травяном сборе нет ничего, кроме трав.