— Мам, ну горячо же! Сильно горячо! — захныкал Саша, пытаясь выдернуть ногу из пластикового таза с теплой водой.
— Терпи, Саня. Если сейчас не прогреем, завтра с соплями сляжешь. А мне на больничный никак нельзя, у нас инвентаризация, — Ольга говорила мягко, но руки её двигались жестко и быстро, растирая покрасневшие, ледяные ступни сына грубым махровым полотенцем.
Кожа мальчика была мраморно-бледной, с пугающим синюшным оттенком у мизинцев. Это был уже третий раз за неделю, когда он приходил из сада с ногами, похожими на две ледышки. В узкой прихожей, под чуть теплой батареей, сиротливо сушились его ботинки. Они выглядели жалко, как старики, прожившие слишком тяжелую жизнь: носы сбиты до серой замши, на правом боку змеилась предательская трещина. На прошлой неделе Ольга заливала её «Моментом», надеясь, что обувь продержится хотя бы до декабря, но клей, словно в насмешку, рассохся и отвалился кусками. «Демисезонные» — так было написано на коробке два года назад. Сейчас, в конце ноября, когда лужи по утрам уже хрустели стеклянной коркой, эти ботинки годились разве что для сменки в помещении, но никак не для долгих прогулок на площадке детского сада.
Ольга вытерла ноги сына насухо, натянула на него колючие шерстяные носки, связанные еще прабабушкой, и шлепнула ладонью по мягкому месту:
— Всё, беги в комнату, под одеяло. И мультики громко не включай.
Когда сын убежал, она устало опустилась на край ванны, глядя на мутную воду в тазу. В голове крутилась бесконечная, изматывающая арифметика бедноты. До зарплаты четыре дня. В кошельке — триста рублей бумажкой и горсть мелочи, оттягивающая карман пальто. Нужно купить молоко, хлеб и, видимо, снова те самые бэушные ботинки с «Авито», которые она присмотрела вчера у какой-то мамочки с соседнего района. Продавец просил полторы тысячи. Для их нынешнего бюджета это была пробоина ниже ватерлинии. Придется занимать у сестры, а потом снова выслушивать лекции о том, что ей пора менять жизнь.
В замке входной двери заскрежетал ключ. Звук был резким, требовательным. Ольга вздрогнула, стряхивая оцепенение, вылила воду и вышла в коридор, на ходу вытирая руки о домашние штаны.
Виктор ввалился в квартиру вместе с клубами морозного воздуха. Он был неестественно бодр для человека, который, по его же легенде, вторую неделю «пахал как проклятый» в две смены. Щёки горели здоровым румянцем, глаза блестели какой-то лихорадочной, детской радостью, которую он безуспешно пытался спрятать за маской вселенской усталости.
— О, привет! — он стянул шапку, взъерошив потные, прилипшие ко лбу волосы. — Ужинать будем? Я голодный как волк. На работе сухомятка одна, желудок к позвоночнику прилип, сил нет.
Он неловко боком протиснулся вглубь коридора, стараясь загородить спиной длинный черный чехол, который держал в правой руке. Предмет был упакован в плотную, добротную ткань, но характерная форма жесткого тубуса угадывалась безошибочно. Это был чехол для профессионального удилища. Такие вещи Ольга видела в дорогих спортивных магазинах, когда они еще могли позволить себе заходить туда просто поглазеть, мечтая о будущем отпуске.
— Вить, это что? — голос Ольги прозвучал глухо, словно через вату. Она кивнула на черный предмет, который муж поспешно пытался пристроить в темный угол за обувницей, подальше от света лампы.
Виктор замер на секунду, его плечи напряглись, но он тут же расслабился и небрежно махнул рукой:
— А, это… Да Серега с работы попросил подержать пару дней. У него там дома ремонт капитальный, пыль столбом, штукатурка сыпется. Жена его звереет, всё выкидывает. Боится, что работяги раздавят или загадят. Вещь-то дорогая, профессиональная. Вот, говорит, Витек, выручай, у тебя кладовка есть сухая. Ну я и взял, мне не жалко. Пусть постоит, хлеба не просит.
Он врал. Ольга поняла это мгновенно, не умом, а каким-то звериным чутьем, которое обостряется у женщин, когда семья балансирует на грани выживания. Виктор врал слишком легко, слишком детально, нагромождая подробности про ремонт и злую жену Сереги, хотя обычно ограничивался односложными ответами. К тому же, от него пахло не цеховой пылью и металлической стружкой, а едва уловимым ароматом дорогого магазина, новой вещи и почему-то пластиком.
— Ясно, — только и сказала она. Сил спорить, уличать или допрашивать прямо сейчас не было. Внутри всё сжалось в тугой, болезненный ком предчувствия беды.
Виктор, явно обрадованный тем, что допрос с пристрастием не состоялся, скинул куртку и бросил её прямо на пуфик в прихожей, хотя вешалка была в полуметре.
— Оль, а макароны с тушенкой остались? — крикнул он уже из ванной, с шумом включая воду. — И это, плохие новости. Зарплату опять тормознули. Бухгалтерша сказала, денег на счетах нет, заказчики кинули, ждите, мол, к концу недели. Так что, мать, затягиваем пояса еще туже. Режим жесткой экономии продолжается. Никаких излишеств.
Шум воды заглушил его бодрый голос. Ольга стояла в коридоре, глядя на брошенную куртку мужа. «Режим жесткой экономии». Эти слова звучали в их доме последние полгода как проклятие, как оправдание для всего: для отсутствия фруктов ребенку, для её штопаных колготок, для того, что Саша ходит в сад в заклеенных обносках.
Она машинально потянулась к куртке, чтобы повесить её на крючок — привычка убирать за ним вырабатывалась годами и работала уже на автомате, вопреки обиде. Куртка была тяжелой, холодной. Ольга встряхнула её, расправляя плечики, и в этот момент из бокового, незастегнутого кармана, словно белый змеиный язык, вывалился длинный кассовый чек.
Он, кружась, спланировал на грязный коврик у двери, перевернувшись текстом вверх.
Ольга хотела просто поднять его и выбросить в мусорное ведро на кухне. Мало ли, чек из продуктового или с заправки — Виктор часто не выкидывал мусор из карманов месяцами. Но взгляд невольно зацепился за логотип, напечатанный жирным, агрессивным шрифтом вверху ленты: «Рыболов-Элит. Всё для трофейной рыбалки».
Сердце пропустило удар, а потом забилось где-то в горле. Медленно, словно во сне, она наклонилась и подняла бумажку. Пальцы предательски дрожали. Чек был длинный, свежий, напечатанный всего два часа назад — в 18:30. В то самое время, когда Виктор, по его словам, «разгребал завалы» на работе и спасал производство.
Она поднесла листок ближе к глазам, щурясь от тусклого света прихожей лампочки. Буквы прыгали, расплывались, но цифры были четкими, черными, безжалостными, как приговор.
«Спиннинг Graphiteleader Super Veloce… 1 шт… Цена: 29 990.00 руб.» «Воблер Lucky Craft… 2 шт… Цена: 1 800.00 руб.» «Итого к оплате: 31 790.00 руб.»
Ольга подняла глаза на закрытую дверь ванной, за которой весело шумела вода, и перевела взгляд на маленькие, стоптанные ботиночки сына, стоящие под батареей. Полторы тысячи рублей. Ей не хватало всего полторы тысячи, чтобы ноги её ребенка были в тепле. А здесь, на клочке термобумаги, была пробита сумма, на которую они могли бы жить два месяца.
В ванной стихла вода. Щелкнул замок.
— Оль, ты чего там затихла? — голос Виктора звучал расслабленно и довольно. — Разогревай давай, я сейчас выйду!
Ольга медленно сжала чек в кулаке. Бумага хрустнула громко, сухо. Этот звук показался ей страшнее любого крика.
Виктор вышел из ванной распаренный, с полотенцем на шее, насвистывая какой-то прилипчивый мотивчик. Он уже предвкушал ужин и спокойный вечер перед телевизором. В квартире пахло не едой, а тяжелой, спертой тишиной. Он заглянул на кухню. Пусто. На плите не шкворчала сковородка, кастрюли стояли холодные и чистые.
Ольга сидела за кухонным столом. Перед ней лежал не накрытый ужин, а тот самый смятый кусок термобумаги. Её спина была неестественно прямой, словно она проглотила лом.
— Оль, я не понял, — Виктор нахмурился, чувствуя, как хорошее настроение начинает испаряться, уступая место раздражению. — Мы сегодня на диете? Я же сказал, что голодный.
Ольга медленно подняла на него глаза. В них не было привычной усталости или укора. В них было что-то новое, страшное — ледяное спокойствие хирурга, обнаружившего неоперабельную опухоль. Она молча разгладила чек ладонью, прижимая его к клеенке стола.
— Садись, Витя. Поговорим о твоем «режиме жесткой экономии».
Виктор подошел ближе, бросил взгляд на стол и побелел. Румянец после горячего душа схлынул мгновенно, оставив на лице серые пятна. Он узнал этот чек.
— Ты… ты чего по карманам лазишь? — его голос сорвался на фальцет, он попытался схватить бумажку, но Ольга накрыла её рукой. — Совсем стыд потеряла? Это личное пространство!
— Личное пространство стоит тридцать две тысячи? — тихо спросила она, и от этой тишины у Виктора по спине побежали мурашки. — Тридцать две тысячи, Витя. Это две мои зарплаты. Или три месяца оплаты коммуналки. Или… — она набрала в грудь воздуха, и голос её наконец дрогнул, набирая силу. — Или нормальная одежда для твоего сына на всю зиму.
— Это… это премия! — выпалил Виктор, отступая к холодильнику. — Мне выдали леваком, мимо кассы! Я имел право! Я пахал!
Ольга встала. Стул с противным скрежетом отъехал назад.
— Ты купил себе новый спиннинг за тридцать тысяч, когда у ребёнка нет нормальной зимней обуви и куртки? Витя, ты в своём уме? Ты крадёшь у собственного сына, чтобы раз в год съездить на рыбалку?
— Я же говорю: я имею на это полное право! — тоже начал кричать он.
— Ты только что, пять минут назад, стоял в коридоре и врал мне в лицо, что денег нет! Что зарплату задержали! Обрекая семью на голод, ты купил себе палку для развлечения!
Виктор, поняв, что отпираться бессмысленно, резко сменил тактику. Страх в его глазах сменился злобой загнанного зверя. Он швырнул полотенце на стул.
— Да, купил! Да, купил, и что? — заорал он в ответ, брызгая слюной. — Я мужик или кто? Я работаю как вол, света белого не вижу! Я имею право хоть раз в пятилетку порадовать себя? Это не просто палка, дура ты набитая, это Graphiteleader! Это инвестиция! А ты только и знаешь, что пилить: дай денег, дай денег, купи то, купи сё. Я задыхаюсь в этой квартире с тобой!
— Инвестиция? — Ольга горько усмехнулась, подходя к нему вплотную. — Инвестиция во что? В рыбу, которую ты никогда не приносишь? Ты забыл, как на прошлой неделе мы выбирали между курицей и стиральным порошком? Ты забыл, как Саша плакал сегодня, потому что у него пальцы на ногах не разгибались от холода?
— Не делай из пацана инвалида! — огрызнулся Виктор, открывая пустой холодильник и с грохотом захлопывая его обратно. — Ничего с ним не случится, переходит в старых, носок подденет! Все так росли, и я так вырос, не сахарный, не растаял! — Виктор сорвался на визг, чувствуя, как земля уходит из-под ног, и пытаясь заглушить голос совести громкостью. — Подумаешь, ноги замерзли! Это закаливание! А ты из мухи слона делаешь, лишь бы меня виноватым выставить! Лишь бы не дать мне порадоваться!
Ольга смотрела на него, и ей казалось, что она видит мужа впервые. Словно с него слезла привычная кожа, обнажив что-то склизкое, жалкое и невероятно жестокое. Она молча развернулась и вышла в коридор. Виктор осекся, ожидая, что она уйдет плакать в ванную, как делала обычно, но Ольга вернулась через секунду.
В руках она держала те самые ботинки Саши. Мокрые, тяжелые, с грязными разводами от реагентов. Она с размаху швырнула их на кухонный стол. Грязь брызнула на клеенку, один ботинок гулко ударился о сахарницу, но Ольга даже не моргнула. Она ткнула пальцем в разверзнутую пасть трещины на правом башмаке, из которой торчала серая, влажная подкладка.
— Смотри, — ее голос упал до шепота, который был страшнее крика. — Смотри сюда, «кормилец». Видишь? Это сквозная дыра. Туда палец пролезает. Твой сын сегодня ходил по ледяной каше практически босиком. А теперь посмотри на чек.
Ольга схватила смятую бумажку и поднесла её к самому носу мужа, заставляя его отшатнуться.
— Спиннинг «Графитлидер». Тридцать тысяч. Это двадцать пар таких ботинок, Витя. Двадцать! Ты мог купить ему лучшую обувь в магазине, ты мог купить ему куртку, в которой он не будет дрожать на остановке, ты мог забить холодильник мясом на месяц! Но ты выбрал палку. Ты выбрал кусок углепластика, чтобы понтоваться перед мужиками, которым на тебя плевать.
— Ты ничего не понимаешь! — Виктор оттолкнул её руку, его лицо пошло красными пятнами. Он чувствовал себя загнанным в угол, и от этого становился еще агрессивнее. — Это статус! Я не могу ездить на рыбалку с китайским ширпотребом, меня засмеют! Я там единственный, кто до сих пор ловил на дрова! Мне стыдно, Оля! Стыдно быть нищебродом в глазах коллектива!
— Тебе стыдно перед чужими мужиками? — Ольга горько усмехнулась, и по её щеке наконец покатилась первая слеза, горячая и злая. — А перед собственным ребенком тебе не стыдно? Перед сыном, который просит Деда Мороза не «Лего», а чтобы ножки не мерзли, тебе не стыдно? Ты променял здоровье своего ребенка на дешевые понты. Ты обокрал нас, Витя. Ты крыса, которая тащит из дома последнее.
Слово «крыса» повисло в воздухе, тяжелое, как удар пощечины. Виктор замер. Его глаза сузились. Вся его бравада, вся его напускная усталость исчезли, уступив место холодной, мелочной злобе.
— Ах так? — процедил он сквозь зубы. — Я крыса? Я, который горбатится на этом заводе? Да если бы не я, вы бы с голоду сдохли! А ты… ты просто неблагодарная баба, которая не умеет ценить мужа. Не нравится? Иди заработай сама! Купи ему хоть «Гуччи», если такая умная! А мои деньги не считай. Я их заработал, я их и потрачу.
Он резко развернулся, чуть не опрокинув стул, и рванул в коридор. Ольга слышала, как он возится в углу, хватая тот самый черный тубус, как гремит замком входной двери, но не уходит, а просто перекладывает свое «сокровище» поудобнее, словно боясь, что жена сейчас отнимет игрушку и сломает об колено.
В этот момент дверь в детскую тихонько скрипнула.
На пороге кухни стоял Саша. Он был в пижаме с медвежатами, один носок сполз с пятки. Мальчик прижимал к груди плюшевого зайца и смотрел на родителей огромными, испуганными глазами. Он слышал всё. Каждое слово.
— Мам? Пап? — его голос дрожал. — Вы чего ругаетесь? Из-за ботинок? Я… я могу потерпеть, честно. Я буду быстро бегать, тогда не холодно. Не ругайтесь, пожалуйста.
У Ольги внутри что-то оборвалось. Она увидела, как Виктор замер с тубусом в руках. На секунду ей показалось, что сейчас в нем проснется отец. Что он бросит эту проклятую удочку, подбежит к сыну, обнимет его, попросит прощения. Что он поймет, какой чудовищный выбор он сделал.
Но Виктор лишь поморщился, словно от зубной боли. Присутствие сына не вызвало у него раскаяния — только раздражение от того, что сцену прервали и он теперь выглядит еще хуже.
— Вот, довольна? — рявкнул он в сторону Ольги, не глядя на ребенка. — Разбудила пацана своими истериками. Мать года. Укладывай давай, мне завтра на работу рано. А я спать. И чтобы я ни звука больше не слышал про этот спиннинг. Это моя вещь. Точка.
Он демонстративно, крепко прижимая к себе чехол, прошел мимо сына, даже не потрепав его по голове, и скрылся в спальне, громко хлопнув дверью. Щелкнул замок. Он заперся. Не от воров, а от собственной семьи, чтобы никто не посмел посягнуть на его драгоценную покупку.
В кухне повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь гудением старого холодильника. Саша шмыгнул носом и сделал неуверенный шаг к столу. Он посмотрел на свои грязные, разорванные ботинки, лежащие рядом с белым чеком, потом на маму.
Ольга сползла по стене на табуретку. Сил не было даже на то, чтобы заплакать. Было только пустое, выжженное понимание: это конец. Не просто ссора, не просто кризис. Это была точка невозврата. Человек, запершийся в спальне с удочкой за тридцать тысяч, больше не был ей мужем. И, что самое страшное, он больше не был отцом этому мальчику.
— Мам, — Саша подошел и уткнулся носом ей в бок. — Он не злой, он просто устал, да? Ты же сама говорила.
Ольга обняла сына, прижимая его к себе так крепко, что у самой захрустели костяшки пальцев. Запах детского шампуня и теплого сна немного привел её в чувство. Она поцеловала его в макушку, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Да, родной. Он устал. Иди в кроватку, я сейчас приду.
Когда Саша ушел, Ольга взяла чек. Она долго смотрела на него, а потом на ботинки. В её голове, где еще полчаса назад билась паника безденежья, вдруг наступила ледяная ясность. Она поняла, что нужно делать. Жалость к себе исчезла. Осталась только злость — холодная, расчетливая злость волчицы, у которой пытаются обидеть волчонка.
Она достала телефон. Экран был разбит, но работал. Ольга зашла в приложение банка. Остаток: 312 рублей. Потом открыла сайт «Авито». Нашла объявление о тех самых б/у ботинках за полторы тысячи. «Забронировано до завтра» — гласила надпись. Кто-то уже успел перехватить.
Ольга стиснула зубы. Она перевела взгляд на дверь спальни. Оттуда доносился приглушенный звук телевизора. Виктор уже успокоился, он смотрел свои передачи, обнимая свою «прелесть». Он был уверен, что буря улеглась, что жена поворчит и смирится, как смирялась всегда. Затянет пояс, займет у соседей, сварит суп из топора, но простит.
«Нет, — подумала Ольга, вставая и решительно вытирая лицо ладонью. — Не в этот раз».
Она взяла со стола тяжелые, грязные ботинки сына. Но не для того, чтобы убрать их в коридор. Она положила их в пакет, аккуратно свернула чек и сунула его в карман джинсов. Затем она подошла к шкафчику с инструментами, который Виктор так и не разобрал, достала оттуда тяжелый молоток и взвесила его в руке. Нет, она не собиралась никого бить.
Ольга тихо, на цыпочках, подошла к двери спальни. Прислушалась. Храпа еще не было. Она глубоко вдохнула и решительно нажала на ручку. Заперто. Конечно.
— Витя, открой, — сказала она громко и спокойно. — Мне нужно забрать постельное белье. Я буду спать с Сашей.
За дверью послышалось недовольное ворчание, шлепанье босых ног. Замок щелкнул. Дверь приоткрылась, и в проеме появилось недовольное лицо мужа.
— Ну чего еще? Дай поспать чело…
Он не успел договорить. Ольга толкнула дверь плечом, заставив его отступить, и вошла в комнату. Тубус стоял в углу, у шкафа, черным обелиском его эгоизма. Ольга не смотрела на мужа. Она смотрела только на тубус.
Виктор отпрянул, когда увидел в руке жены молоток. Его лицо, только что выражавшее сонное раздражение, исказилось страхом. Он рефлекторно прикрыл пах руками и вжался спиной в платяной шкаф.
— Ты что, дура?! — взвизгнул он, и голос его сорвался на тонкий, петушиный фальцет. — Совсем крыша поехала? Убью! Полицию вызову!
Ольга не удостоила его ответом. Она прошла мимо мужа, словно он был пустым местом, мебелью, досадным препятствием на пути к цели. Её движения были плавными и точными, лишенными той суетливости, что обычно сопровождала их семейные скандалы. Она подошла к углу, где стоял черный тубус, и взяла его левой рукой. Правая, с молотком, поднялась вверх, зависнув над дорогой покупкой.
— Не подходи, — сказала она тихо. Это не была просьба. Это была констатация факта, такая же непреложная, как закон гравитации.
Виктор дернулся было вперед, чтобы защитить свою «прелесть», но замер, увидев её глаза. В них не было истерики, не было слез. Там была лишь холодная, смертельная усталость и решимость человека, которому нечего терять. Он понял: она ударит. Не его — она ударит по тубусу. Один удар молотком — и хваленый японский карбон превратится в горстку бесполезных осколков. Тридцать тысяч рублей превратятся в пыль.
— Оля, положи, — просипел он, выставляя ладони вперед. — Это же… Это же денег стоит… Не дури.
— Денег, — эхом повторила Ольга. — Правильно, Витя. Это стоит денег. Тех самых, на которые мы могли жить два месяца. Тех самых, которых «нет» на счетах твоей фирмы.
Она медленно попятилась к двери, не сводя с мужа тяжелого взгляда и крепко прижимая тубус к боку. Молоток оставался в поднятой руке, как дамоклов меч над их браком.
— Завтра утром, — чеканя каждое слово, произнесла она, — я иду в магазин «Рыболов-Элит». Я делаю возврат. Чек у меня.
— Не смей! — Виктор покраснел, вены на его шее вздулись. — Тебе не вернут! Это технически сложный товар! Там паспорт нужен, моя карта! Ты не имеешь права!
— Имею, — оборвала она его. — По закону о защите прав потребителей я имею право вернуть товар, не бывший в употреблении, в течение четырнадцати дней. Упаковка цела, бирки на месте. А если понадобится твоя карта… — она горько усмехнулась. — Ты пойдешь со мной. И ты приложишь её к терминалу.
— С чего бы это? — огрызнулся он, чувствуя, что физическая угроза миновала, и пытаясь вернуть контроль над ситуацией. — Никуда я не пойду. Сдам эту палку в ломбард назло тебе, а деньги пропью!
Ольга остановилась в дверях.
— Если ты не вернешь эти деньги в семейный бюджет завтра же, — сказала она ровно, — я подаю на развод. И на алименты. В твердой денежной сумме. Я соберу все чеки, Витя. За этот спиннинг, за твои «командировки», я найду свидетелей твоих левых заработков. Я вытрясу из тебя душу в суде. Ты будешь платить Саше до восемнадцати лет, и поверь мне, это выйдет дороже, чем одни зимние ботинки.
Виктор открыл рот, чтобы выдать очередную порцию оскорблений, но промолчал. До него наконец дошел смысл происходящего. Это была не манипуляция. Она говорила правду. Он посмотрел на пустой угол, где минуту назад стояла его мечта, потом на жену. Впервые за долгие годы он увидел в ней не удобную функцию по приготовлению борща, а опасного противника.
— Забирай, — буркнул он, отворачиваясь к окну. — Подавись ты этими копейками.
Ольга вышла и плотно прикрыла за собой дверь. Ноги у неё подкашивались, сердце колотилось так, что отдавалось в ушах глухим набатом. Она зашла в детскую, положила тубус на пол, под кровать сына, а молоток сунула под свою подушку на раскладном диванчике, где иногда спала, когда Саша болел.
Всю ночь она лежала с открытыми глазами, слушая сопение сына. Виктор из спальни так и не вышел. Он не пришел извиняться, не пришел договариваться. Он просто лег спать, обиженный на весь мир за то, что у него отняли игрушку. Эта тишина за стеной сказала Ольге больше, чем любые крики. Она поняла, что семьи уже нет. Есть просто два человека, делящих жилплощадь, и один из них паразитирует на другом.
Утро выдалось серым и колючим. Ольга встала раньше всех, собрала Сашу в сад. Она надела на него двое теплых носков, с трудом втиснув ноги в старые ботинки, и замотала трещину скотчем. Это выглядело убого, но должно было продержаться пару часов.
Виктор вышел на кухню, когда они уже обувались. Он был хмур, небрит и старательно отводил глаза.
— Я сегодня задержусь, — бросил он в пространство, наливая себе кофе. — В цеху аврал.
— Карта, — коротко сказала Ольга, протягивая руку.
— Что?
— Дай мне карту, с которой платил. Возврат делают на неё. Или ты идешь со мной. Магазин открывается в десять.
Виктор скрипнул зубами, полез в бумажник и швырнул кусок пластика на тумбочку.
— Пин-код ты знаешь. Имей в виду, там только возврат. Снимать наличку я тебе не разрешал.
— Мне не нужны твои разрешения, — ответила Ольга, забирая карту. — Мне нужны ботинки сыну.
Путь до магазина казался бесконечным. Саша, чувствуя напряжение матери, шел молча, крепко сжимая её руку своей маленькой варежкой. Оставив сына в саду и наказав воспитательнице следить, чтобы он не промочил ноги на прогулке, Ольга с тяжелым тубусом на плече поехала в торговый центр.
В магазине «Рыболов-Элит» пахло деньгами и мужским тщеславием. Продавец, молодой парень с модной бородкой, расплылся в улыбке, увидев знакомый чехол, но улыбка тут же угасла, когда он встретился взглядом с Ольгой.
— Доброе утро. Возврат, — она положила тубус и чек на стеклянный прилавок.
— Эм… А что-то не подошло? — продавец растерянно почесал затылок. — Это же топовая модель, вчера только мужчина брал, радовался так…
— Не подошло, — отрезала Ольга. — По семейным обстоятельствам. Слишком дорогое удовольствие, когда ребенку носить нечего.
Парень смутился, быстро опустил глаза и замолчал. Видимо, что-то в голосе этой женщины заставило его забыть скрипты продаж и возражений. Он молча проверил целостность упаковки, просканировал штрих-код и вставил карту в терминал.
— Введите пин-код.
Ольга нажала четыре цифры. Терминал пискнул, выплюнул чек возврата.
— Деньги придут в течение трех дней, но обычно сразу, банк у нас быстрый, — пробормотал продавец.
В этот момент телефон в кармане Ольги звякнул. Смс от банка. «Возврат покупки: 31 790 руб. Баланс: 32 102 руб.»
Ольга выдохнула. Воздух со свистом вышел из легких, и только сейчас она поняла, что всё это время не дышала. Плечи, которые она держала в напряжении последние сутки, наконец опустились.
Она вышла из магазина, щурясь от яркого света витрин. Прямо напротив был большой детский отдел. Ольга зашла туда уверенным шагом. Она не смотрела на ценники с ужасом, как делала это раньше. Она подошла к полке с зимней обувью.
— Девушка, — позвала она консультанта. — Мне нужны самые теплые, непромокаемые ботинки тридцатого размера. Мембрана, натуральная шерсть. И куртку. Хорошую, финскую, чтобы до минус тридцати.
Через час она вышла из торгового центра с объемным пакетом. В нем лежали новые, темно-синие ботинки на толстой подошве, яркая пуховая куртка и даже набор «Лего», о котором Саша мечтал полгода.
На карте осталось еще около пятнадцати тысяч. Ольга знала, что Виктор увидит смс о списании. Она знала, что вечером будет скандал. Он будет орать, что она потратила «его» деньги, что она транжира. Но ей было всё равно.
Она шла по улице, вдыхая морозный воздух, и впервые за долгое время чувствовала себя живой. Она не знала, что будет с их браком завтра. Скорее всего, ничего хорошего. Но сегодня вечером, когда она заберет Сашу из сада, она увидит, как загорятся его глаза при виде новых ботинок. Она увидит, как он побежит по снегу, не боясь замерзнуть.
И это стоило любой удочки. Это стоило любого скандала.
Ольга остановилась у мусорной урны, достала из кармана длинный чек из рыболовного магазина, который продавец вернул ей вместе с копией возврата, и медленно разорвала его на мелкие кусочки. Белые хлопья бумаги смешались со снегом, падающим с серого неба, и исчезли под ногами прохожих.
В раздевалке детского сада пахло тушеной капустой, хлоркой и мокрой шерстью — вечный, неизменный запах детства. Саша сидел на низенькой скамеечке, уныло ковыряя пальцем дырку на колготках. Увидев маму, он не вскочил, как обычно, а лишь виновато поджал ноги, словно боялся, что она снова начнет ругаться из-за мокрой обуви.
— Мам, я правда старался в лужи не лезть, — тихо пробормотал он, глядя исподлобья. — Но там на площадке каша такая…
Ольга опустилась перед ним на корточки. В её глазах, обычно уставших и тревожных, плясали незнакомые озорные искорки.
— А нам теперь всё равно, Саня, — подмигнула она. — Хоть в лужи, хоть в сугроб, хоть на Северный полюс. Закрывай глаза.
Мальчик послушно зажмурился, хотя ресницы подрагивали от любопытства. Ольга с шуршанием достала из пакета коробку.
— Открывай!
Саша распахнул глаза и ахнул. Перед ним стояли ботинки. Настоящие, «взрослые» ботинки на тракторной подошве, темно-синие, с яркими светоотражающими полосками и тугой, надежной шнуровкой. Они пахли новой кожей и магазинной свежестью. Рядом Ольга положила куртку — пухлую, невесомую, цвета спелой вишни, с глубоким капюшоном, отороченным густым мехом.
— Это… мне? — прошептал сын, боясь прикоснуться к этому великолепию. — Это не дяди Сережи? Не с Авито?
— Это твоё, — твердо сказала Ольга, чувствуя, как к горлу подкатывает горячий ком. — Новое. Твоё. Надевай.
Когда они вышли на улицу, вечер уже сгущал синие сумерки. Фонари выхватывали из темноты кружащиеся снежинки. Саша не шел — он маршировал. Он специально топал по хрустящей ледяной корке, с восторгом слушая, как гулко отзывается толстая подошва. Он заходил в сугробы, прислушиваясь к ощущениям, и каждый раз поворачивал к матери сияющее лицо:
— Мам, тепло! Вообще не дует! Как в танке!
Ольга шла рядом, неся пакет со старыми вещами, и улыбалась. Впервые за долгое время в её душе царил покой. Страх перед будущим, перед безденежьем, перед гневом мужа отступил. Она смотрела на сына, который превратился из нахохлившегося воробья в уверенного маленького человечка, и понимала: она всё сделала правильно. Это была лучшая «инвестиция» в её жизни.
Домой возвращаться не хотелось, но мороз крепчал. Ключ в замке повернулся с привычным скрежетом. В квартире было тихо и темно, лишь из кухни пробивалась полоска света.
Виктор сидел за столом. Перед ним стояла начатая бутылка пива и пустая тарелка. Он не обернулся, когда они вошли, но его спина излучала напряжение высоковольтной линии. Телефон лежал рядом с ним экраном вверх — немой свидетель банковских уведомлений.
— Раздевайся, мой руки и иди играть в комнату, — громко сказала Ольга сыну, помогая расстегнуть новую куртку.
Саша, чувствуя наэлектризованный воздух, кивнул и мышкой юркнул в ванную, прижимая к груди коробку с конструктором, которую мама отдала ему уже в подъезде.
Ольга вошла на кухню. Она не стала садиться, осталась стоять в дверях, скрестив руки на груди.
— Пятнадцать тысяч двести рублей, — произнес Виктор, не глядя на неё. Голос его был глухим, лишенным вчерашней истеричной визгливости. — Ты потратила пятнадцать тысяч на тряпки. И три тысячи на игрушку.
Он наконец поднял голову. Лицо его было серым, обвисшим, в глазах плескалась смесь обиды и мелочной злобы.
— Я видел смски, Оля. Ты меня ограбила. Ты понимаешь, что до зарплаты теперь — шиш? Что мы будем жрать? Твои ботинки?
— Мы будем есть то, что есть в холодильнике. Крупы, картошка, соленья. Как обычно, Витя, — спокойно ответила она. — Только теперь мой сын не будет приходить домой с синими ногами. И он будет играть в Лего, а не смотреть, как папа полирует удочку за тридцатку.
— Ты не имела права… — начал было он, ударив ладонью по столу, но Ольга перебила его. Тихо, но так, что он осекся.
— Я имела право. Я мать. И я жена, которая тащит этот дом на себе, пока ты играешь в «добытчика», пряча деньги по карманам. Знаешь, что самое страшное, Витя? Не то, что ты купил спиннинг. А то, что ты смотрел на дырявые ботинки своего ребенка и ничего не чувствовал. Ты был готов лечить его от пневмонии, лишь бы не сдавать свою игрушку обратно.
Виктор скривился, словно проглотил лимон.
— Ой, не надо патетики. Вырастили неженку. Я в детстве в валенках ходил, и ничего…
— Ты не в детстве, Витя. Ты взрослый мужик. И ты облажался, — она подошла к столу, взяла его карту, которая так и валялась возле сахарницы, и положила её перед ним. — Забирай. Там осталось достаточно на еду. Если не хватит — займешь у друзей. Или продашь воблеры. Мне всё равно.
— В смысле «тебе всё равно»? — он растерянно моргнул. — А ты?
— А я завтра подаю на развод, — слова упали в тишину кухни тяжело и весомо, как камни.
Виктор замер. Он ожидал криков, оправданий, скандала, после которого они бы помирились, и всё пошло бы по-старому. Он привык, что Ольга — это константа, удобная и безотказная.
— Ты блефуешь, — неуверенно усмехнулся он. — Куда ты пойдешь? Кому ты нужна с прицепом? На свою зарплату продавца проживешь?
— Проживу, — кивнула Ольга. — Трудно будет, не спорю. Но, знаешь, Витя, одной с ребенком выжить легче, чем с ребенком и еще одним взрослым, который жрет за троих, а в семью не приносит ничего, кроме вранья и долгов. Балласт нужно сбрасывать.
Она развернулась, чтобы уйти, но остановилась на пороге.
— И кстати. Спиннинг был плохой инвестицией. А вот то, что Саша сейчас сидит в своей комнате счастливый и здоровый — это лучшее вложение капитала. Подумай об этом на досуге.
Ольга вышла, плотно прикрыв за собой дверь, отсекая запах перегара и кислого сожаления. Она вошла в детскую.
На полу, среди рассыпанных разноцветных деталей конструктора, сидел Саша. Он уже собрал какую-то фантастическую машину с крыльями. Увидев маму, он просиял той самой чистой, абсолютной улыбкой, на которую способны только дети, чувствующие себя в безопасности.
— Мам, смотри! Это вездеход! Он может ездить по снегу и плавать! — воскликнул он.
Ольга села рядом на ковер, поджав ноги. Она обняла сына, вдохнула запах его макушки, смешанный с запахом новой одежды.
— Классный вездеход, — прошептала она, целуя его в висок. — Самый лучший.
За стеной, на кухне, звякнуло стекло бутылки о стакан. Виктор остался там — в прошлом, со своими обидами, амбициями и дорогими игрушками. А здесь, на ковре в маленькой детской, начиналась новая жизнь. Может быть, небогатая, может быть, трудная. Но в ней точно больше не было места холоду.
Ольга взяла в руки красную детальку Лего и прикрепила её к крыше вездехода.
— Ну что, капитан, — улыбнулась она сыну. — Куда держим путь?
— Вперед! — серьезно ответил Саша. — Только вперед, мам.
И Ольга знала, что так оно и будет…
