Тикали кухонные часы. Монотонно, назойливо, отсчитывая секунды ожидания. Анна механически помешивала тушеную картошку с мясом – фирменное блюдо для Дениса, его «любимое с детства». Аромат лука, моркови и говядины обычно наполнял дом уютом. Сегодня он казался ей приторным, почти удушающим. Как и сама эта кухня – свидетельница тысяч чаепитий, за которыми Галина Петровна, ее свекровь, методично, словно долотом по мрамору, высекала в Анне чувство вины и неполноценности.
Ключ щелкнул в замке. Денис вошел. Не с привычным усталым кряхтением, а как-то тихо, осторожно. Анна не обернулась, но спиной почувствовала его напряженную энергетику. Он скинул куртку, долго возился с ботинками, дольше обычного. Тянет время, – пронзила ее мысль. Опять «мама».
– Привет, – бросил он негромко, подходя. Попытался обнять сзади, но Анна чуть наклонилась к плите, уклоняясь от касания. Его руки повисли в воздухе, затем опустились. – Ужин пахнет… классно.
– Спасибо, – отозвалась она ровно, наконец поворачиваясь. Лицо Дениса выдавало его с головой: нахмуренный лоб, бегающий взгляд, губы, сложенные в тугую ниточку. Вид человека, несущего тяжелую и неудобную ношу. – Ты рано. Пробки не было?
– Не-а… – Он потянулся к шкафчику за стаканом, налил воды. Выпил залпом. Поставил стакан со стуком. Вздохнул. Глубоко, театрально. Приготовление к речи. – Звонила… мама.
В кухне стало тихо. Тиканье часов превратилось в гулкий стук. Анна перестала мешать. Ждала. Двадцать лет. Двадцать лет Галина Петровна была незримым, но вездесущим членом их семьи. Ее критические замечания о чистоте (вернее, о ее отсутствии – по мнению свекрови), о кулинарных способностях Анны («Дениска в детстве такое не ел, я всегда готовила правильно»), о ее карьере («Ну что это за работа? Платят копейки»), о самом главном – отсутствии детей («В мои годы я уже двоих вырастила, а ты все по гинекологам бегаешь?»), даже о ее внешности («Ты бы, Анечка, прическу сменила, старит тебя это мелирование») – все это висело в воздухе густым, ядовитым туманом. Денис предпочитал не замечать. «Она же старенькая», «Она просто заботится», «Не обращай внимания». До сегодняшнего дня.
– И? – Анна поставила ложку. Звук металла о керамику прозвучал отчетливо.
Денис отвернулся, стал разглядывать календарь на стене, будто впервые его видел.
– У нее… знаешь, эта нога… Артроз. Сильно обострился. Врач сказал – покой. Полный. Ходить почти не может. Встать с кровати – проблема. Готовить, убираться… в аптеку сходить… – Он обернулся, и в его глазах Анна увидела не столько тревогу за мать, сколько панический страх перед тем, что он сейчас скажет. – Ей нужен уход, Аня. Постоянный. Кто-то должен быть рядом. Хотя бы пару недель. Пока не полегчает.
Тишина сгустилась, стала физически ощутимой. Анна смотрела на мужа. Смотрела, как на незнакомца, который вдруг заговорил на чужом, абсурдном языке. Картошка на плите начала тихонько шипеть, пуская пузыри, но запах гари не достиг ее сознания. Внутри все горело иным огнем.
– И? – повторила она. Один слог. Ледяной.
Денис сглотнул. Видно было, как кадык дернулся на его шее. Он сделал шаг вперед, протянул руки в немом жесте мольбы.
– Ну… Ты же сейчас не работаешь… Проект тот завершился… – Он говорил быстро, запинаясь. – Я подумал… Может… Поедешь к ней? Поживешь немного? Поможешь? Она будет… ну… – он безнадежно махнул рукой, – она будет тебе благодарна! Очень!
«Благодарна». Слово повисло в воздухе, как насмешка. Анна вдруг рассмеялась. Коротко, резко, беззвучно. Только плечи слегка вздрогнули.
– Благодарна? – переспросила она, и смешок мгновенно испарился, сменившись сталью в голосе. – Галина Петровна? Благодарна мне? Денис, ты слышишь себя? Твоя мама за двадцать лет не сказала мне ни одного доброго слова! Ни одного! Только упреки, колкости и наставления, как мне «правильно» жить с ее сыном! И ты предлагаешь мне стать ее… сиделкой? За благодарность?!
Он нахмурился, на его лице появилось знакомое выражение – смесь обиды и праведного гнева.
– Анна, что за тон?! Речь идет о беспомощном человеке! О больной старушке! Моей матери! – голос его крепчал, набирая силу праведного возмущения. – Ты просто ДОЛЖНА…
Он не успел договорить. Анна резко стукнула ладонью по столешнице. Грохот заставил Дениса вздрогнуть и замолчать.
– ДОЛЖНА?! – ее голос сорвался, зазвенел, заполнив все пространство кухни. Годы терпения, годы проглатываемых слез, годы унизительного молчания – все это вырвалось наружу одним яростным потоком. – Я ДОЛЖНА заботиться о женщине, которая с первого дня нашей свадьбы смотрела на меня, как на грязь на ботинке ее бесценного сыночка?! Которая за глаза называла меня «дурой», «неряхой», «бесплодной пустышкой»?! Которая каждый ее визит превращала в пытку для меня?! Помнишь, как она «случайно» пересолила суп, который я варила, а потом при тебе сказала: «Вот, Дениска, видишь, она даже соль отмерить не умеет, как ты с ней живешь?» Помнишь?! Помнишь, как она «заботливо» подарила мне на юбилей нашей свадьбы книгу «Искусство быть идеальной женой»?! Это был подарок или плевок в лицо?! ДВАДЦАТЬ ЛЕТ, Денис! Двадцать лет этой травли! И ты сейчас говоришь мне – ДОЛЖНА?! Должна ЧТО?! Вытирать ей попу?! Слушать ее гадости с улыбкой?! Извини, но у меня закончились силы на это самоунижение!
Она задыхалась, грудь вздымалась, в глазах стояли не слезы, а бешеная, наконец вырвавшаяся наружу ярость. Денис стоял, как громом пораженный. Он видел ее злой, обиженной, плачущей. Но такой – холодной, яростной, сметающей все на своем пути – он не видел никогда. Его рот был приоткрыт.
– Но… но она же сейчас не та… – пробормотал он, отступая под напором ее слов. – Она больна… Страдает… Мы же семья, должны помогать друг другу в беде…
– СЕМЬЯ?! – Анна фыркнула, и этот звук был полон презрения. – Твоя мама и ты – да, семья. Вы связаны кровью, историей, взаимным обожанием. Я? Я всегда была тут посторонней. Объектом для критики и унижения. Удобной мишенью. «Должна»? Нет, Денис. Я тебе кое-что объясню, и слушай внимательно, потому что повторять не буду.
Она сделала шаг вперед, сокращая дистанцию. Смотрела ему прямо в глаза. Взгляд ее был абсолютно спокоен теперь. Ярость улеглась, оставив после себя ледяную, незыблемую твердость.
– Твоя мама меня ненавидит. Искренне и последовательно. Двадцать лет. Это не моя фантазия. Это реальность, в которой мы живем. И которую ты всегда игнорировал. Удобнее было не замечать, да? Чтобы сохранить свой покой. Так вот: я НИЧЕГО не должна этой женщине. Ни капли моего времени, ни грамма моих сил, ни йоты моего внимания. Она для меня – пустое место. Понял? Пустое. Место.
Денис покраснел. Сперва пятнами, потом вся его шея и лицо залились густым багрянцем. Обида и злость пересилили растерянность.
– Это чудовищный эгоизм! – выкрикнул он, ткнув пальцем в воздух. – Человеку плохо! Он страдает! А ты тут трясешь старыми обидами, как тряпками! Какие могут быть обиды перед лицом беспомощности?!
– Мои «старые обиды» – это двадцать лет систематического уничтожения моего достоинства! – парировала Анна. Ее голос был низким, опасным. – И ее нынешняя «беспомощность» не вызывает во мне ни капли жалости. Знаешь почему? Потому что я прекрасно помню, какой сильной она была, когда травила меня. Как ловко манипулировала тобой! Как наслаждалась своей властью! Пусть теперь эта «беспомощная старушка» вспомнит каждое свое злое слово, каждую колкость. Пусть подумает, заслужила ли она хоть каплю помощи от человека, которого два десятилетия считала ниже себя. А ты…
Она указала на него пальцем, и жест этот был как выстрел.
– Ты хочешь помочь своей маме? Отлично. Прекрасный порыв. Действуй. Найми профессиональную сиделку. Самую дорогую, самую квалифицированную. Круглосуточный уход. Деньги у тебя есть. Или возьми отпуск за свой счет. Посиди у ее постели сам. Подай суп, поменяй памперс, выслушай ее жалобы на жизнь и на меня. Ты – ее плоть и кровь. Ее сын. Это ТВОЯ святая обязанность. Не моя. Никогда не была. И никогда не будет.
– Ты бессердечная эгоистка! – заорал Денис, топая ногой. Его лицо исказила гримаса гнева. – Это же МОЯ МАТЬ! Ты, как моя жена, просто ОБЯЗАНА…
– Обязана? – Анна перебила его, и в ее глазах вспыхнули последние искры давно угасшего огня. – Знаешь что? Ищите другую сиделку. Или… – она сделала маленькую паузу, подчеркивая каждое слово, – другую невестку. Может, следующая окажется покладистее. Может, ей понравится роль бесплатной прислуги и объекта для оскорблений. Может, она родит вам внука, и тогда Галина Петровна снизойдет до снисходительной улыбки в ее адрес. Я же… – она развела руками в легком, почти невесомом жесте, – я снимаю с себя этот крест. Окончательно. И бесповоротно. Игра окончена.
Она повернулась к плите. Резким движением выключила конфорку под почерневшей, забытой картошкой. Сняла фартук – синий, в мелкий белый горошек, купленный когда-то с мыслью о домашнем уюте. Аккуратно сложила его вдвое, потом еще раз. Положила на стул у стола. Каждое движение было осознанным, медленным, как прощальный ритуал.
– Куда ты?! – голос Дениса сорвался на визгливую ноту. В нем наконец пробилась настоящая паника, предчувствие необратимого. Он видел, как привычный мир рушится, а он не знает, как его удержать.
– Наверх, – ответила Анна просто, не оборачиваясь. Голос ее был удивительно спокоен. – Собирать вещи. Поживу у Кати, пока не найду квартиру. А ты… – она на миг обернулась, и ее взгляд скользнул по его лицу, не задерживаясь, – ты оставайся. Заботься о своем доме. И о своей маме. Думаю, у вас теперь будет много времени для душевных разговоров. Наверняка ей есть что тебе рассказать. Обо мне. О жизни.
Она пошла к двери. Шаги были твердыми, ровными. Никакой дрожи в коленях, никаких сомнений. Только огромная, всепоглощающая усталость – как после долгой, изматывающей битвы, которая внезапно закончилась. И понимание, что сражение было проиграно еще двадцать лет назад, просто она отказывалась это признать.
– Анна! Стой! – Денис бросился за ней, в коридоре схватил ее за руку выше локтя. Сжал сильно. – Давай поговорим! Нормально! Без истерик! Ты же не можешь вот так просто взять и уйти! Из-за глупости! Из-за мамы!
Анна остановилась. Медленно, очень медленно опустила взгляд на его руку, сжимающую ее рукав. Потом подняла глаза на его лицо. На этом знакомом, когда-то любимом лице она увидела только страх – страх потерять удобство, привычный распорядок, человека, который терпел. Страх перед необходимостью взять ответственность за свою мать. Ни капли раскаяния. Ни капли понимания. В ее глазах не было больше ни гнева, ни боли. Только бескрайняя пустота и абсолютная ясность.
– Разговоры, Денис, – произнесла она тихо, отчетливо, разделяя слова, – закончились. Ровно в тот момент, когда ты сказал «ты должна». Освободи. Мою. Руку.
Он разжал пальцы, будто дотронулся до раскаленного металла. Анна вышла в прихожую. Открыла шкаф-купе. Достала с верхней полки старую, но добротную дорожную сумку на колесиках – ту самую, с которой когда-то приехала в этот дом. Поставила ее на пол. Звук отъезжающей молнии – длинный, шипящий – разрезал тишину как нож.
Она поднялась в спальню. Денис стоял внизу, у подножия лестницы, запрокинув голову, словно парализованный. Анна включила свет. Комната, их комната… Она начала методично, без суеты, складывать вещи. Не все. Только самое важное, самое свое. Книги, которые он никогда не читал. Альбомы с фотографиями родителей, подруг, ее молодости – до него. Документы. Несколько любимых свитеров. Косметичка. Ноутбук. Она не плакала. Странное ощущение – будто тяжелый камень свалился с души. Оставив после себя пустоту, но чистую. Выжженную, но свою.
На лестнице скрипнула ступенька. Потом еще одна. Денис стоял в дверном проеме. Лицо серое, растерянное.
– Аня… – начал он хрипло, голос дрожал. – Давай… давай не будем рубить с плеча. Мама… она, может, и вправду… осознала… Болезнь… она меняет людей… Может, это шанс… начать все заново… Нормально?
Анна не обернулась. Она закрыла наполненную сумку, застегнула молнию до конца. Потом подошла к туалетному столику. Взяла в руки маленькую шкатулку. Открыла. Там, на бархате, лежало обручальное кольцо – простое, золотое, без камней. Она сняла его со своего пальца несколько месяцев назад, после особенно мерзкого телефонного разговора со свекровью, в котором Денис снова не заступился. Просто не надела обратно. Теперь она вынула его из шкатулки. Положила на полированную поверхность комода. Рядом стояла его фотография в рамке – улыбающийся, на каком-то корпоративе. Кольцо легло рядом с улыбающимся лицом. Тихо. Звонко.
Она повернулась. Взяла сумку за ручку.
– Ищите другую сиделку, Денис, – сказала она, глядя куда-то мимо него, в пространство за его спиной. – И пока ищете… попробуйте пожить в ее мире. Полностью. День и ночь. Слушать ее. Ухаживать. Быть идеальным сыном. Может, тогда… – она чуть заметно пожала плечами, – может, тогда ты что-то поймешь. А может, и нет. Мне уже все равно. По-настоящему все равно.
Она двинулась к двери. Сумка на колесиках зашуршала по полу. Он загородил проход, но не физически, а всей своей растерянной, жалкой фигурой.
– Анна! – крикнул он ей вслед, когда она уже спускалась по лестнице. – Куда ты?! Это же наш дом! Вернись! Мы же можем все исправить!
Она не оглянулась. Не ответила. Надела пальто – теплое, темно-синее, купленное на свои первые большие гонорары. Накинула шарф. Взяла сумку. Открыла тяжелую входную дверь.
Порыв холодного ночного ветра ворвался в прихожую, сметая запах тушеной картошки, запах его одеколона, запах двадцати лет жизни, которая оказалась не ее. Анна переступила порог. И закрыла дверь. Не хлопнула. Закрыла. Тихо. Окончательно. Громко щелкнул замок.
Стоя на холодном крыльце, она сделала глубокий вдох. Морозный воздух обжег легкие – чисто, болезненно, освобождающе. Впереди была темная улица, подруга Катя, которая всегда говорила «хватит терпеть», и неизвестность. Но эта неизвестность не пугала. Она пахла не затхлостью старых обид, а снегом, свободой и возможностью дышать полной грудью. Впервые за долгие-долгие годы. Она потянула сумку за собой. Колесики застучали по мерзлому асфальту. Уходя. Прочь. Домой. К себе.
