— Ты видела, куда делась колбаса? Не та, что вчера купили, а та, дорогущая, с орехами, которую я из командировки привезла? — Ирина, помешивая ложкой кашу в маленькой кастрюльке, бросила вопрос мужу. Андрей, увлечённый пролистыванием ленты новостей на планшете, лишь неопределённо хмыкнул. Его мир, казалось, ограничивался цифровым пространством, где реальные проблемы растворялись в потоке информации.
— Да ладно тебе, Ир. Наверняка просто много готовишь. Мама же с Мишенькой возится, вот и есть хочется, — ответил он, не отрывая взгляда от экрана. Его голос звучал так, словно он отвечал на вопрос о погоде, а не о пропавших из их семейного бюджета продуктах.
Ирина поставила кастрюльку на плиту, прибавив огонь. «Мама…» — это слово начало звучать в её голове всё чаще и навязчивее, словно незваный гость, который слишком долго задержался. Галина Борисовна, свекровь, женщина видная, с пышными седыми волосами и нарочито лучезарной улыбкой, уже полгода была неотъемлемой частью их жизни. Она, с её слов, «безвозмездно» помогала с годовалым Мишенькой, пока Ирина пыталась вернуться в рабочий ритм после декрета. И поначалу Ирина была ей безмерно благодарна. Она мечтала о том, как вернётся в офис, как сможет снова чувствовать себя не только матерью, но и профессионалом. А Галина Борисовна, казалось, с радостью приняла на себя роль заботливой бабушки.
Но последние пару месяцев что-то изменилось. Ирина начала замечать странности. Холодильник, который она старалась пополнять с умом, выбирая лучшие продукты, начал пустеть с подозрительной скоростью. Если раньше ей хватало недельных закупок, то теперь к середине недели приходилось бежать в магазин за мелочами — молоком, хлебом, сыром. Сначала она списывала это на собственную забывчивость или на аппетит растущего малыша. Но Мишенька был ещё слишком мал, чтобы съедать палку дорогой колбасы или целую банку элитного кофе.
— Андрей, я серьёзно, — настаивала Ирина, поглядывая на холодильник, словно ожидая, что из него вот-вот выпрыгнет виновник всех её бед. — Ты же знаешь, я покупаю продукты на всю неделю. У нас с тобой и так не такие уж большие доходы, чтобы бездумно тратить деньги. А тут… Продукты буквально испаряются.
— Да сколько можно, Ира? — Андрей наконец оторвался от планшета, и его лицо выражало явное раздражение. — Ты же знаешь, как моя мама любит готовить. Она же всё время что-то новое придумывает, изыски. Может, она просто угощает соседку? Или подругу какую-нибудь? Ты же не хочешь, чтобы она себя здесь чувствовала как в гостях?
— Я хочу, чтобы мои деньги тратились на нас, а не на «угощения» для чужих людей! — тон Ирины становился всё более жёстким. — Ты помнишь, сколько стоит эта колбаса? Или тот кофе, который мы с тобой еле нашли? Мы сами не шикуем, а тут…
— Ир, ну хватит уже. Не накручивай себя. Это же мама. Она никогда ничего плохого не желала, — Андрей отмахнулся, снова погружаясь в свой цифровой мир. — Тебе просто кажется.
Ирина вздохнула. Его «мама» действовало на неё как красная тряпка. Сколько раз она пыталась говорить с ним о том, что Галина Борисовна стала чересчур… хозяйственной? Что её «помощь» оборачивается для их семейного бюджета ощутимыми потерями? Но Андрей всегда находил оправдания. «Она же бабушка», «она так любит Мишеньку», «ей скучно одной». Этакий бронзовый щит, который он поднимал перед матерью, не желая видеть правды.
В последнее время Ирина стала замечать, что Галина Борисовна стала гораздо чаще «забывать» свою сумку. И каждый раз, когда она её брала, сумка выглядела подозрительно полной. Не просто пакет с яблоками или пачкой печенья, а увесистая сумка, из которой торчали края упаковок. Ирина пыталась не думать об этом, но неприятный осадок оставался. Она чувствовала себя глупой, подозрительной, но что-то внутри неё не давало покоя. Это была не просто придирчивость. Это было интуитивное ощущение несправедливости.
Она даже несколько раз оставляла на видном месте дорогие продукты, чтобы посмотреть, как быстро они исчезнут. И они исчезали. Пачка масла, которую она купила специально для праздничного торта, пропала за один день. Кусок сыра, который Андрей так любил, растворился в неизвестности. Кофе, который стоил чуть ли не как золотой запас, тоже куда-то испарился.
— Тебе действительно кажется, — тихо сказала Ирина, обращаясь скорее к себе, чем к мужу, который уже, похоже, забыл о их разговоре. — Это мне уже не кажется.
Она посмотрела на часы. Почти полдень. Мишенька, как всегда, спал после первого кормления. А Галина Борисовна, наверное, готовила очередной «изысканный» обед, который потом «случайно» оказывался в её сумке. Ирина почувствовала, как внутри неё закипает что-то новое. Не просто раздражение, а решимость. Она знала, что больше не может просто так отмахиваться от своих подозрений.
— Андрей, — сказала она, её голос стал твёрже. — Я сегодня не пойду на работу. Что-то голова разболелась.
Андрей лишь махнул рукой:
— Как знаешь. Только Мишеньку не буди, мама только уложила.
Ирина кивнула, её сердце стучало быстрее. Сегодня она должна была узнать правду. Сегодня ей предстояло столкнуться с реальностью, какой бы неприятной она ни была. Она не знала, что именно увидит, но чувствовала — назад дороги не будет.
Ирина отпросилась с работы под предлогом внезапной головной боли, но на самом деле её мучило предчувствие. Она шла по знакомой улице, ведущей к дому свекрови, с каждым шагом всё сильнее ощущая, как внутри неё нарастает тревога. Солнце светило как обычно, птицы пели, люди спешили по своим делам, но для Ирины мир словно потерял краски. Всё её внимание было сосредоточено на одной цели: докопаться до истины. Она припарковала машину за углом, чтобы не привлекать внимания, и направилась к подъезду. Сердце колотилось так, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди.
— А я просто решила проверить, как там Мишенька, — прозвучало в её голове, как отговорка, которую она уже репетировала. — Ну и заодно кое-что принести.
Она открыла дверь своим ключом. В квартире царила обычная для этого времени дня полутьма, создаваемая плотно задернутыми шторами. Тишину нарушало лишь мерное сопение спящего в детской Мишеньки. Ирина тихо прошла на кухню, чтобы поставить чайник. Воздух был наполнен привычным ароматом ванили и корицы – Галина Борисовна любила выпекать. Но сегодня этот запах казался ей приторным, почти отвратительным.
И тут она увидела её. Галина Борисовна стояла спиной к двери, у стола, на котором лежала та самая, с орехами, колбаса, кусок дорогого сыра, купленный Ириной в тот же день, и банка чёрного кофе. Свекровь методично, словно опытный курьер, упаковывала всё это в свою видавшую виды тканевую сумку, ту самую, которую Ирина видела так часто. Движения её были быстрыми, отточенными, без суеты. Она явно не ожидала гостей.
Ирина замерла на пороге кухни, не в силах произнести ни слова. Вся её голова была готова взорваться от переизбытка чувств: гнев, обида, разочарование, — но больше всего была холодная, кристальная ясность. Вот оно. Вот та самая «материнская забота», о которой так любил говорить Андрей. Вот куда уходили их деньги.
Галина Борисовна, почувствовав чьё-то присутствие, обернулась. На её лице не отразилось ни малейшего смущения. Её обычно лучезарная улыбка сменилась лёгким недоумением, которое тут же сменилось привычным, но теперь уже совершенно иначе воспринимаемым, выражением.
— Ирочка? Ты чего так рано? — произнесла она ровным голосом, словно ничего не произошло. Её рука уже лежала на ручке сумки, которая выглядела так, будто в ней спрятан целый продуктовый магазин. — Всё хорошо? Мишенька спит?
Ирина сделала шаг вперёд. Её ноги казались свинцовыми. Она смотрела прямо в глаза свекрови, стараясь не отводить взгляд.
— А что это вы делаете, Галина Борисовна? — спросила она, её голос был ровным, почти безэмоциональным. Ей хотелось кричать, но она чувствовала, что сейчас нужно действовать иначе. Каждый звук, каждое слово должно было быть точным, как удар скальпелем.
Галина Борисовна, как ни в чем не бывало, прикрыла сумку.
— Да так, — она махнула рукой, — гостинчик себе беру. Не обеднеет же ваша семья из-за пары продуктов. Ты же знаешь, я люблю себя побаловать.
«Гостинчик себе…» — эта фраза эхом отозвалась в голове Ирины. Гостинчик, который стоил больше, чем их еженедельные траты на молочные продукты. Гостинчик, который она покупала с трудом, экономя на себе.
— Не обеднеет? — Ирина усмехнулась. Усмешка получилась кривой, как трещина на зеркале. — Вы серьезно? Это те продукты, которые я покупала на неделю для нас, для своего сына! Вы называете это «гостинчиком»?
— Ирочка, ну зачем ты так, — Галина Борисовна всё ещё пыталась сохранить невозмутимость, но в её глазах мелькнул какой-то неприятный блеск. — Я же мама. Я же для вас стараюсь, с Мишенькой сижу, время своё трачу. Неужели так сложно поделиться?
— Время своё тратите? — голос Ирины стал чуть громче, но всё ещё оставался под контролем. — Вы сидите с ребёнком, потому что вам выгодно! Вам удобно! А эти продукты… Это не «поделиться», Галина Борисовна. Это воровство.
Слово повисло в воздухе, обжигая его. Галина Борисовна наконец потеряла своё самообладание. Её лицо исказилось, а глаза наполнились холодной злобой.
— Ах ты ж! — воскликнула она, делая шаг к Ирине. — Ты смеешь меня обвинять в воровстве? Ты, которая целыми днями прохлаждается, пока я тут с твоим орущим младенцем сижу! Да я тебе жизнь дала, понимаешь? Я твоего мужа родила! А ты… ты просто зажралась!
Ирина не испугалась. Наоборот, слова свекрови лишь укрепили её в своей правоте. Она почувствовала, как вся её усталость, вся её жалость к этой ситуации испаряется, уступая место холодной решимости.
— Вы уйдёте, — сказала Ирина, её голос звучал как приговор. — Прямо сейчас. И больше никогда не придёте сюда. А мы с Андреем сами разберёмся, как нам быть с ребёнком.
— Ты… ты выгоняешь меня? — Галина Борисовна побледнела, но в её глазах горел вызов. — Ты не имеешь права! Это мой сын и мой внук!
— Это мой дом, — спокойно ответила Ирина, указывая пальцем на дверь. — И с этого момента здесь вам не место. Выбирайте: уходите сейчас, или я позвоню Андрею, и он сам решит, как вас выпроводить.
Она видела, как в глазах свекрови мелькнула растерянность, но не раскаяние. Галина Борисовна схватила свою сумку, которая теперь казалась ей не добычей, а символом поражения, и, бросив на Ирину испепеляющий взгляд, вышла из квартиры, хлопнув дверью так, что зазвенели стёкла в серванте.
Ирина осталась одна. Тишина, наступившая после ухода свекрови, казалась оглушительной. Она подошла к холодильнику. Открыла его. Взглянула на пустые полки, на оставшийся кусок колбасы, на пачку масла. Это были не просто продукты. Это были осколки её доверия, её благодарности, её семейного спокойствия. Она знала, что этот вечер будет трудным. Очень трудным. Но другого выхода, как она теперь понимала, просто не существовало.
Андрей вошёл в квартиру и сразу почувствовал, что что-то не так. Обычно с порога его встречал сложный букет запахов: готовящийся ужин, детский тальк и едва уловимый аромат духов Ирины. Сегодня же воздух был стерильным, выхолощенным, как в приёмной у врача. В гостиной было полутемно, и только одинокий торшер отбрасывал на стену вытянутый жёлтый овал света. Ирина сидела в кресле, идеально прямо, сложив руки на коленях. Она не читала, не смотрела телевизор, она просто ждала.
— Привет. А что так тихо? — Андрей бросил ключи на тумбочку в прихожей. Звук получился резким и неуместным. — Мама уже ушла? Что-то ужинать не хочется?
Ирина медленно повернула голову. Её лицо в полумраке казалось высеченным из камня — ни одной лишней эмоции, только застывшая, ледяная сосредоточенность.
— Твоя мама ушла днём. Я её попросила. И больше она сюда не придёт.
Андрей замер на полпути в комнату. Он стянул галстук, его движения стали замедленными, настороженными. Он ожидал чего угодно — жалоб на усталость, капризов, очередной мелкой ссоры. Но не этого.
— Ты её попросила? В смысле, выгнала? Ир, что опять случилось? Вы снова не поделили, как Мишеньку одевать на прогулку?
Его тон был снисходительным, усталым. Он заранее становился на позицию арбитра в вечном женском споре, где он, мудрый и спокойный мужчина, должен всех примирить. Но сегодня Ирина не собиралась играть в эту игру.
— Ничего не случилось, Андрей. Просто я, в отличие от тебя, решила открыть глаза. Я сегодня вернулась домой в обед. Без предупреждения. И застала твою маму за очень увлекательным занятием.
Она сделала паузу, давая словам впитаться. Она видела, как напряглось его лицо, как он готовился защищаться. Защищать не её, а свою мать.
— Она стояла на кухне и методично упаковывала в свою сумку продукты. Не остатки ужина, не пару яблок для компота. Она паковала палку сыровяленой колбасы, которую я привезла из командировки. Она паковала почти целый кусок швейцарского сыра, который мы с тобой договорились открыть на выходных. И она паковала новую, нераспечатанную банку того самого кофе, который мы пьём по особым случаям. Она делала это быстро, умело, как человек, который занимается этим регулярно.
Андрей прошёл в комнату и опустился на диван. Он потёр лицо руками, избегая смотреть на жену.
— Ир, ну что ты начинаешь? Ну взяла мама немного продуктов. Что в этом такого? Она же целый день с нашим сыном сидит, устаёт. Может, у неё дома пусто, а в магазин идти некогда. Надо же быть человеком.
Вот он. Тот самый момент. Тот самый аргумент, который Ирина слышала десятки раз. «Это же мама». Фраза, которая должна была обесценить все её чувства, все её доводы, всю очевидность происходящего. Но сегодня она была готова.
— Человеком? — Ирина медленно поднялась с кресла. Её голос не дрогнул, в нём зазвенел металл. — Андрей, давай начистоту.
— Давай! Только…
— Твоя мать помогает нам с ребёнком и каждый день выносит из дома полные сумки наших продуктов! Может, ей сразу зарплату платить за то, что она нас обворовывает, пока я на работе, Андрей?
Заглавная фраза ударила по Андрею сильнее, чем пощёчина. Он вскинул голову, и в его глазах вспыхнул гнев.
— Ты совсем с ума сошла? Обворовывает? Ты смеешь называть мою мать воровкой из-за какой-то колбасы? Да она для нас делает больше, чем кто-либо! Она жизнь посвятила тому, чтобы у нас всё было хорошо!
— Она посвятила жизнь тому, чтобы хорошо было ей! — отрезала Ирина. — За наш счёт! Ты вообще понимаешь, о чём я говорю? Речь не о колбасе! Речь о том, что она систематически, за нашей спиной, тащит из нашего дома всё, что ей приглянется! А когда я её поймала с поличным, знаешь, что она мне сказала? «Это я гостинчик себе, вы же не обеднеете». Она не извинилась! Она заявила свои права на наши вещи!
— А может, и не обеднеем! — взорвался Андрей. — Может, это и есть та самая плата за её помощь, о которой ты говоришь! Ты сидишь в тёплом офисе, а она возится с пелёнками и кашами. Так может, она заслужила этот несчастный кусок сыра? Ты стала такой мелочной, Ира, я тебя не узнаю! Считать каждый кусок, который съела моя мать!
И в этот момент Ирина поняла всё. Он не просто её не слышал. Он всё прекрасно понимал. И он был на стороне матери. Он считал это нормой. Он считал, что его мать имеет полное право брать из их общего холодильника всё что угодно, потому что она — его мать. А она, Ирина, его жена, просто мелочная и неблагодарная стерва, которая посмела заметить пропажу. Пропасть между ними, которая до этого была едва заметной трещиной, в один миг превратилась в бездонную пропасть.
Она смотрела на его искажённое гневом лицо и не чувствовала ничего, кроме холода. Вся любовь, всё тепло, вся надежда на понимание испарились. Остался только чужой человек, который только что предал её самым циничным и унизительным образом. Он выбрал. И выбрал не её.
— Хорошо, — произнесла она совершенно спокойно. — Я тебя поняла, Андрей. Я всё очень хорошо поняла.
Андрей, тяжело дыша, отвернулся от Ирины. Его грудь вздымалась, словно после тяжелой пробежки. Слова жены, сказанные с такой ледяной решимостью, будто лишили его воздуха. Он ожидал скандала, криков, слез, но не этой пугающей, всепоглощающей тишины, которая теперь повисла между ними, словно невидимая стена. Он понимал, что проиграл. Не в споре о колбасе, а в чем-то гораздо более фундаментальном. В битве за то, кто имеет большее значение в его жизни.
— Так, — проговорила Ирина, её голос был непривычно ровным, почти отрешённым. — Я думаю, мы оба понимаем, что дальнейшие споры бессмысленны. Ты выбрал. И теперь я выбираю.
Андрей молчал, всё ещё не в силах подобрать слова. Он чувствовал себя пойманным в ловушку, из которой не было выхода.
— Твоя мама больше не появится в этом доме. Никогда. — Она произнесла это не как угрозу, а как свершившийся факт, высеченный на камне. — Я не готова терпеть подобное неуважение и откровенное воровство. Особенно когда оно прикрывается фальшивой заботой.
— Ир, ну это слишком! — наконец вырвалось у Андрея. — Ты не можешь просто так…
— Могу, — прервала его Ирина, поднимая руку. — И я уже сделала. Я позвонила в агентство. Завтра утром приходит новая няня. Профессиональная. С рекомендациями. С договором. И с оплатой, которая будет напрямую зависеть от её работы, а не от того, сколько она вынесет из нашего холодильника.
Андрей недоверчиво уставился на неё. Слишком быстро, слишком решительно. Это была не та Ирина, которую он знал. Или, может, он просто никогда её не знал по-настоящему.
— Но… кто будет платить? — спросил он, уже предчувствуя ответ.
Ирина посмотрела на него, и в её глазах читалось что-то похожее на горькую усмешку.
— Ты. Конечно, ты. Из своей зарплаты. Я уже всё рассчитала. Учитывая, сколько мы с тобой тратили на продукты, которые твоя мама «угощалась», я думаю, это будет вполне справедливая цена. Посмотрим, Андрей, как быстро ты перестанешь считать воровство мелочью, когда тебе придётся за это платить из своего кармана. Каждый месяц. Без всяких «мама хочет как лучше» и «она же бабушка».
Он стоял, как громом пораженный. Вся его жизнь, его привычный мир, где мать была незыблемым авторитетом, а жена — существом, которое можно успокоить парой ласковых слов, рушился на глазах. Ирина не просто объявила войну его матери. Она объявила войну его слепому отношению к происходящему. Она заставила его столкнуться с последствиями его собственного выбора.
— Ты… ты делаешь ошибку, Ира, — прошептал он, но в его голосе уже не было ни уверенности, ни силы. — Ты разрушаешь нашу семью.
— Я не разрушаю, Андрей. Я её спасаю. От себя самой. От твоей матери. И от тебя, который предпочитает жить в иллюзиях, а не в реальности, — ответила она, и в её голосе прозвучало окончательное, бесповоротное решение. — Я больше не хочу видеть её здесь. Я больше не хочу видеть, как наши деньги уходят в никуда. И я больше не хочу, чтобы ты обесценивал мои чувства и мои решения.
Она подошла к окну и отдернула шторы. Яркий солнечный свет хлынул в комнату, освещая пылинки, танцующие в воздухе. Для Андрея этот свет был как приговор. Он видел Ирину другой, сильной, решительной, но при этом бесконечно одинокой. И он знал, что эта её решимость — результат его собственной глухоты и недальновидности.
— Я найду другую работу, — тихо сказал Андрей, словно сам себе. — Чтобы хватало и на няню, и на всё остальное.
— Это твоё решение, — ответила Ирина, не оборачиваясь. — А я своё уже приняла.
В комнате повисло звенящее молчание. Они стояли друг напротив друга, разделенные не только мебелью, но и пропастью непонимания, обид и горьких истин. Этот скандал не закончился криками и битьём посуды. Он закончился иначе. Холоднее. Окончательнее. Они стояли на разных берегах, и каждый из них знал, что пути назад уже нет. Семья, какой она была, перестала существовать. Перед ними открывалась новая, пугающая неизвестность…
