— Андрюша, держи мешок ровнее, сыпется же всё на ламинат, потом мыть замучаемся, — голос свекрови звучал буднично и деловито, словно она диктовала список покупок, а не руководила уничтожением ремонта.
Алина замерла в дверном проеме, не выпуская из рук ручку входной двери. В прихожей пахло известковой пылью, старым клеем и почему-то дешевым ладаном. Этот запах перебивал свежий аромат кондиционера для белья, которым еще утром пахла их квартира. Она медленно стянула с отекших ног ботинки, чувствуя, как пульсирует кровь в висках. Тридцать восьмая неделя беременности давала о себе знать: каждый подъем на третий этаж давался с трудом, а тут еще этот странный шум.
Звук был сухим и резким — так трещит плотная бумага, когда её безжалостно срывают с насиженного места.
Алина прошла по коридору, инстинктивно придерживая огромный живот обеими руками. Дверь в детскую, которую они с Андреем закрывали, чтобы туда не заходила кошка, была распахнута настежь.
— Мам, ну может, шпателем поддеть? Ты же ногти сломаешь, — бубнил Андрей.
Алина шагнула внутрь и почувствовала, как пол уходит из-под ног.
Комнаты, которую она создавала последние два месяца, больше не существовало. Исчез тот уютный, теплый мирок в охристо-золотистых тонах, который она так тщательно подбирала под цвет деревянной кроватки. Вместо дорогих итальянских обоев с едва заметной шелковистой текстурой на неё смотрели серые, щербатые бетонные плиты. Пол был усеян длинными, скрученными в трубки лоскутами винила.
Посреди этого разгрома, как полководец на поле битвы, стояла Зинаида Петровна. В одной руке у неё был зажат оторванный кусок обоев, другой она упиралась в поясницу. Андрей, её муж, отец её будущего ребенка, стоял рядом с черным мусорным мешком на 120 литров и покорно подставлял его под мусор, который швыряла мать.
— Что здесь происходит? — голос Алины прозвучал глухо, она даже не узнала его.
Андрей вздрогнул и чуть не выронил мешок. Зинаида Петровна медленно обернулась. В её взгляде не было ни капли вины или испуга. Напротив, она смотрела на невестку с тем снисходительным сочувствием, с каким врач смотрит на неразумного пациента.
— О, Алиночка вернулась. А мы тут порядок наводим, — спокойно произнесла свекровь, бросая очередной кусок в мешок. — Ты проходи, не стой на пыли, тебе дышать вредно.
— Какой порядок? — Алина переступила через кучу мусора и подошла к стене. Она провела ладонью по холодному бетону, где еще утром висели обои за четыре тысячи рублей рулон. — Вы что наделали? Андрей?
Муж отвел глаза и начал нервно теребить край мусорного пакета.
— Алин, ну ты не кипятись сразу. Мама пришла, посмотрела… Мы решили, что так будет лучше.
— Кто «мы»? — Алина чувствовала, как внутри начинает закипать ярость, холодная и плотная. — Я выбирала эти обои три недели. Мы ждали доставку из Москвы. Я клеила их сама, Андрей! Ты только стремянку держал!
— Вот именно поэтому, милочка, у тебя и отеки, и давление, — перебила Зинаида Петровна, отряхивая руки. — Нельзя беременной с клеем возиться. Но дело даже не в этом. Ты посмотри на этот цвет.
Она пнула носком тапка кусок золотистого полотна на полу.
— Нормальный цвет! Теплый, солнечный! — рявкнула Алина.
— Это цвет желчи и увядания, — отрезала свекровь тоном, не терпящим возражений. — Я сегодня зашла, только глянула — и меня аж повело. Энергетика мертвая. Тяжелая. Нельзя младенцу в такой обстановке находиться. Он же болеть будет, кричать ночами. Ты о ребенке подумала или только о своих дизайнерских журналах?
Алина посмотрела на мужа. Она ждала, что он сейчас рассмеется, скажет, что это глупый розыгрыш, или хотя бы возмутится. Но Андрей стоял, переминаясь с ноги на ногу, и виновато смотрел в пол.
— Андрюша, скажи ей, — потребовала Алина.
— Алин, ну мама разбирается в этом, — промямлил он. — Она сказала, что тут углы «режут» пространство, а цвет блокирует чакру развития. Ну, переклеим. Делов-то. Купим беленькие, простенькие. Зато чисто будет и спокойно.
— Чакра развития? — переспросила Алина, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. — Ты серьезно сейчас? Ты стоишь посреди руин ремонта, в который мы вложили последние деньги перед декретом, и говоришь мне про чакру?
— Не утрируй, — поморщилась Зинаида Петровна. — Деньги — это бумага. А здоровье внука — это святое. Я как зашла, сразу поняла: сглаз на этой комнате. Прямо фонит. Видимо, когда вы эти обои покупали, на вас кто-то посмотрел недобро. Или продавщица «глазливая» попалась. Их нужно было сжечь, но в квартире нельзя, поэтому просто на помойку вынесем.
Она решительно шагнула к стене и подцепила ногтем последний оставшийся кусок над розеткой. Раздался противный треск.
— Не смейте, — тихо сказала Алина.
— Что? — Зинаида Петровна замерла с куском бумаги в руке.
— Положи на место. И убирайся отсюда.
— Ты как с матерью разговариваешь? — Андрей наконец подал голос, но защищал он не жену и не свой дом, а обиженную маму. — Она нам помогает! Она специально приехала через весь город, чтобы успеть до твоего прихода, сюрприз сделать, очистить помещение!
Алина смотрела на него и видела не мужчину, за которого выходила замуж три года назад, а испуганного мальчика в шортах, который боится, что мама накажет его за дружбу с плохой девочкой. Внутри что-то оборвалось. Щелкнуло, как выключатель.
— Сюрприз? — переспросила она, обводя взглядом ободранные стены. — Это ты называешь сюрпризом?
— А что не так?
— Твоя мать ободрала дорогие обои в детской, потому что этот цвет, по её мнению, притягивает сглаз, а ты молча стоял и смотрел! Андрей, я клеила их на девятом месяце с огромным животом! Ты позволяешь ей разрушать наш дом из-за средневековых суеверий!
— Не кричи, молоком перегоришь, — фыркнула свекровь, бросая последний кусок в мешок к Андрею. — И не суеверия это, а вековая мудрость. Спасибо бы сказала, что я вовремя заметила. А то родила бы, и началось — колики, зубки, крики. А всё почему? Потому что стены давят!
— Стены давят? — Алина шагнула к мужу вплотную, игнорируя его попытку отодвинуться. — А то, что ты сейчас стоишь с мусорным мешком, полным моих трудов и наших денег, тебя не давит? Тебе нормально?
— Маме виднее, Алин, — буркнул Андрей, пряча глаза. — Она троих вырастила. И вообще, это просто бумага. Завтра новые купим, я сам поклею. Какие мама скажет.
Зинаида Петровна удовлетворенно кивнула и отряхнула ладони друг о друга, поднимая облачко серой пыли.
— Вот и славно. А теперь, Андрюша, завязывай мешок и выноси. А я пока углы святой водой с солью промою, а то там негатив скопился, прямо чернота стоит, я вижу.
Алина молча смотрела, как её муж, кряхтя, завязывает узел на черном полиэтилене, пакуя в него не просто обои, а остатки её уважения к нему. Она поняла, что кричать бесполезно. Здесь не слышат аргументов. Здесь живут в мире, где цвет винила опаснее предательства.
Она развернулась и, не говоря ни слова, вышла из комнаты, едва не задев плечом косяк. Ей нужно было на кухню. Там, в ящике стола, лежал телефон. И там был воздух, не отравленный бредом.
Алина не ушла на кухню сразу. Ноги будто приросли к пыльному полу, отказываясь повиноваться здравому смыслу. Она смотрела, как Зинаида Петровна, кряхтя, наклонилась к своей объемной хозяйственной сумке, стоявшей у входа. Из её недр была извлечена трехлитровая банка с мутной, желтоватой жидкостью, в которой плавали какие-то ошметки, напоминающие размокший хлеб и еловые иголки. Горлышко банки было перевязано марлей и закреплено аптечной резинкой.
— Андрюша, подай-ка мне кружку или миску какую, — скомандовала свекровь, водружая банку на стремянку, словно святыню на алтарь. — Только не пластиковую, пластик мертвит воду. Керамику неси. Или стекло.
Андрей, суетливо кивнув, метнулся на кухню. Алина проводила его взглядом. Он пробежал мимо неё, даже не спросив, как она себя чувствует, хотя видел, что жена побледнела и держится за живот. Через минуту он вернулся с её любимой фарфоровой пиалой, из которой Алина обычно ела творог по утрам.
— Вот, мам. Эта подойдет?
— Пойдет, — Зинаида Петровна развязала марлю. В нос ударил резкий, кислый запах забродившего кваса вперемешку с церковным ладаном. — Теперь смотри и учись, пока я жива. Стены эти ваши бетонные — они как губка. Впитали в себя всю злобу строителей, всю ругань прораба. А сверху вы их еще этой виниловой гадостью заклеили. Винил — это же химия, он экранирует биополе!
Она зачерпнула мутную жижу пиалой и с размаху плеснула на голую бетонную стену. Темное пятно тут же расползлось по серой поверхности, стекая грязными потеками к плинтусу.
— Вы что творите?! — Алина шагнула вперед, чувствуя, как от возмущения перехватывает дыхание. — Это грунтовка! Мы стены выравнивали под покраску или обои! Вы сейчас грибок разведете этой сыростью!
— Тьфу на тебя, темнота, — Зинаида Петровна плеснула еще раз, теперь в угол, где планировалось поставить пеленальный столик. — Это не сырость, это наговоренная вода. Я её три дня под иконами держала, на неё молитвы читала и соль четверговую сыпала. Грибок, говоришь? Грибок — это от грехов и сквернословия. А от святой воды только благодать.
— Андрей! — Алина повернулась к мужу. — Андрей, останови её! Она портит стены! Она льет какую-то помойку на бетон! Ты понимаешь, что нам придется это счищать, сушить, обрабатывать антисептиком?
Андрей стоял, прижимая к груди пустой мусорный мешок, и смотрел на мать с благоговением послушника.
— Алин, ну что ты начинаешь опять? — поморщился он, словно от зубной боли. — Мама знает, что делает. У неё, между прочим, дар. Помнишь, она тете Любе грыжу заговорила по телефону? И тут поможет. Она говорит, тут энергетическая воронка в углу. Прямо сквозит холодом загробным. Надо закрыть, иначе ребенок беспокойный будет.
— Какой холод загробный? — закричала Алина, чувствуя, как истерика подступает к горлу горячим комом. — Это несущая стена, она выходит на улицу! Конечно, она холодная, если обои содрать! Андрей, очнись! Твоя мать просто сумасшедшая, а ты ей потакаешь!
Звук пощечины был не физическим, но Алина ощутила его почти реально. Андрей изменился в лице. Его черты заострились, глаза сузились.
— Не смей оскорблять мать, — процедил он сквозь зубы. — Она о нас заботится. О твоем ребенке, между прочим. Ты должна спасибо сказать, а ты истеришь. Гормоны твои эти… Уже в печенках сидят.
— Моем ребенке? — тихо переспросила Алина. — Ах, теперь это только мой ребенок?
— Ну, я же не виноват, что ты стала неадекватная, — Андрей махнул рукой и отвернулся к матери. — Мам, там еще над окном побрызгай, там тоже, наверное, фонит.
Зинаида Петровна, довольная поддержкой сына, продолжила свой вандализм. Она окунала пиалу в банку, бормотала что-то неразборчивое про «рабу божью» и «черный глаз», и щедро орошала стены вонючей жижей. Грязные капли летели на дорогой ламинат, на подоконник, на оставленную в углу упаковку памперсов.
— А насчет цвета, Алина, ты не права в корне, — вещала свекровь, не прерывая процесса. — Золотистый этот твой — это цвет алчности. Цвет золотого тельца. Ребенок бы вырос жадным, эгоистом. А винил — он чакру сердца блокирует. Дышать не дает душе. Сюда надо что-то натуральное. Газетки поклеить можно, старые, добрые. Или просто побелить известью. Известь — она природная, она дышит. И дешево, и сердито.
— Газетки? — Алина почувствовала, как силы покидают её. Ей захотелось сесть прямо здесь, на грязный пол, и заплакать. Но она знала, что слез они не оценят. Слезы для них будут лишь подтверждением её «гормональной нестабильности». — Мы в двадцать первом веке живем. Какие газетки?
— Обычные, — поддакнул Андрей, старательно вытирая тряпкой потек на плинтусе, который сам же и пропустил. — Мама права. Зачем нам эти понты с дизайнерами? Главное, чтобы чисто было духовно. Побелим, кроватку поставим, и нормально. Я вырос в побелке, и ничего, человеком стал.
Алина посмотрела на мужа долгим, изучающим взглядом. На его сутулую спину, на руки, которые так старательно помогали матери уничтожать их будущее гнездо. «Человеком стал», — эхом отдалось у неё в голове. Она увидела перед собой не мужчину, не отца, не защитника. Она увидела амебу. Безвольное, бесхребетное существо, которое готово жить в пещере, мазаться глиной и питаться корешками, лишь бы мамочка погладила по головке и сказала: «Молодец, сынок».
— Ты прав, Андрей, — вдруг сказала Алина очень спокойно. Её голос перестал дрожать. — Ты действительно стал именно таким человеком, каким тебя воспитала мама. И это диагноз.
Она развернулась и пошла прочь из детской.
— Куда пошла? Мы еще не закончили! — крикнула ей в спину Зинаида Петровна, зачерпывая очередную порцию «святой» воды. — Надо еще порог солью посыпать, чтобы нечисть не заходила!
— Иди, иди, проспись, — буркнул Андрей. — Только не мешай.
Алина не ответила. Она дошла до кухни и плотно прикрыла за собой дверь. Щелкнул замок — хлипкий, межкомнатный, но сейчас он казался ей единственной границей между безумием и реальностью. Она прислонилась спиной к прохладной поверхности двери и сползла вниз, на пол. Сердце колотилось где-то в горле, ребенок в животе тревожно ворочался, чувствуя состояние матери.
Она достала телефон. Экран засветился, показывая время: 14:30. Времени было мало. Зинаида Петровна только вошла во вкус, и скоро они доберутся до кухни или спальни. Разговаривать было не с кем. Убеждать было некого. Этот дом был захвачен. И освободить его можно было только силой.
Алина нашла в контактах номер, подписанный просто: «Папа». Палец замер над кнопкой вызова на секунду. Она знала, что как только нажмет её, назад дороги не будет. Этот звонок разрушит её брак окончательно. Но, глядя на пустую стену кухни, она отчетливо поняла: брака уже нет. Есть только стены, облитые помоями, и муж, который подает патроны врагу.
Она нажала «Вызов».
Гудки в трубке тянулись бесконечно долго, каждый звук словно бил молоточком по натянутым нервам. Наконец, на том конце ответили. Голос отца был спокойным, низким и пугающе будничным, будто он ждал этого звонка.
— Да, Алина. Что случилось?
— Пап… — голос Алины дрогнул, но она заставила себя сдержаться. Слез не было, была только холодная, звенящая решимость. — Пап, приезжайте. Все. И ты, и Сашка с Димой. Срочно.
— Обижают? — тон отца мгновенно изменился, стал жестким, рубящим.
— Квартиру громят. Андрей с матерью. Обои содрали, стены какой-то дрянью поливают. Я заперлась на кухне. Мне страшно, пап. Не за себя, за мелкого. Они не в себе. Оба.
— Десять минут, дочь. Дверь не открывай. Никому.
Связь оборвалась. Алина опустила телефон на колени и выдохнула. Десять минут. Это вечность, когда за тонкой межкомнатной дверью происходит шабаш. Она поднялась с пола, ощущая тяжесть собственного тела, и пододвинула к двери тяжелый дубовый стул, заклинив спинку под дверную ручку. Это была слабая баррикада, но она давала иллюзию безопасности.
Снаружи, в коридоре, стих звук льющейся воды. Наступила тишина — вязкая, напряженная. А потом в нос ударил запах.
Сначала это был тонкий, сладковатый душок, но уже через минуту он превратился в едкую, удушливую вонь паленой сухой травы. Запах просачивался в щель под дверью, заполняя кухню сизым маревом.
— Алина! — голос Андрея звучал уже не просительно, а требовательно. Он дернул ручку двери. Стул скрипнул, но устоял. — Алина, открой сейчас же! Маме нужно на кухню пройти!
— Зачем? — крикнула она, прижимая край кофты к носу. — Чтобы и здесь всё загадить?
— Не говори глупостей! — взвизгнула Зинаида Петровна где-то за спиной мужа. — Кухня — это сакральное место, очаг! Там холодильник гудит, он вибрации плохие создает, продукты заряжает негативом! У меня полынь заговоренная, надо окурить углы, чтобы еда в яд не превращалась!
— Вы с ума сошли! — Алина закашлялась. Дым становился гуще. — Я беременная! Мне дышать нечем! Вы что, не понимаете, что травите меня?
— Это целебный дым! — заорал Андрей, и удар кулаком в дверь заставил Алину вздрогнуть. — Он дыхательные пути очищает от скверны! Алинка, не доводи меня! Ты ведешь себя как истеричка! Мама хочет как лучше, она старается, травы свои лучшие привезла, а ты нос воротишь!
Алина смотрела на дверь с ужасом. Она пыталась представить лицо своего мужа в этот момент. Глаза, полные фанатичного блеска, перекошенный рот. Как он мог за один час превратиться из обычного, пусть и не слишком решительного парня, в этого монстра, который готов выкурить собственную жену, как крысу, ради бредовых идей своей матери?
— Андрей, если ты сейчас же не уберешь её с этим веником, я за себя не ручаюсь! — прохрипела Алина. Горло саднило.
— Открой дверь, и мы всё обсудим! — продолжал ломиться муж. — Ты позоришь меня перед матерью! Прячешься, как маленькая! Выходи и извинись перед Зинаидой Петровной! Она, между прочим, давление себе подняла, пока тебе ауру чистила!
Алина бросилась к окну. Руки дрожали, она никак не могла повернуть тугую ручку стеклопакета. Наконец, механизм поддался, и створка распахнулась. В кухню ворвался ледяной февральский воздух, смешиваясь с вонью паленой полыни. Алина высунулась наружу, жадно глотая кислород. Снежинки падали на разгоряченное лицо, таяли на ресницах.
Внизу, во дворе, было тихо и пусто. Обычный мир, где люди гуляли с собаками, парковали машины, жили своей жизнью. А здесь, на третьем этаже, разворачивалось средневековье.
— Ты еще и окна открыла?! — завопила свекровь из коридора. Видимо, сквозняк потянул дым в её сторону. — Ты же дух выгоняешь! Нельзя проветривать, пока дым не осядет! Андрюша, ломай дверь! Она специально вредит! Это в ней бесы сопротивляются!
— Алина, ты простудишься! — кричал Андрей, и в его голосе смешались злость и странная, извращенная забота. — Закрой окно! Ты ребенка заморозишь!
Удары в дверь стали сильнее. Стул жалобно скрипел, ножка начала скользить по плитке. Алина отступила к подоконнику, сжимая в руке телефон, как единственное оружие. Она понимала: если они сейчас ворвутся, этот кошмар не закончится никогда. Зинаида Петровна будет махать своим горящим веником у неё перед лицом, а Андрей будет держать жену за руки, приговаривая, что это «для её же блага».
— Андрей, послушай меня внимательно, — сказала Алина громко, стараясь перекричать стук. — Если ты сейчас сломаешь эту дверь, назад пути не будет. Мы разведемся. Ты понимаешь это? Ты рушишь свою семью ради маминых глюков!
На секунду наступила тишина. Андрей перестал колотить. Алина затаила дыхание, надеясь, что до него дошло. Что где-то в глубине его сознания проснулся тот Андрей, которого она любила.
— Ты сама всё разрушила, — глухо ответил он из-за двери. — Когда начала перечить старшим. Мама сказала — в тебе гордыня говорит. Вот мы эту гордыню и выкурим.
Зинаида Петровна что-то одобрительно поддакнула, и снова зашуршала своим веником по двери, напевая какой-то заунывный мотив без слов.
Алина закрыла глаза. Всё. Точка невозврата пройдена. Надежда умерла, задохнувшись в дыму полыни. Она больше не чувствовала боли или обиды. Только холодную пустоту и брезгливость. Ей хотелось одного: чтобы эти чужие люди исчезли из её квартиры. Исчезли вместе со своими банками, вениками, идиотскими теориями и бесконечной глупостью.
В этот момент внизу, под окнами, взвизгнули тормоза. Алина выглянула. К подъезду резко, по-хозяйски, подкатил черный внедорожник отца. За ним притормозила старенькая, но боевая «девятка» младшего брата. Хлопнули двери. Три фигуры — одна массивная, в расстегнутой дубленке, и две спортивные, поджарые — быстрым шагом направились к подъезду.
Алина посмотрела на часы. Семь минут. Они доехали быстрее.
— Ломай, Андрюша, ломай! — подзуживала свекровь за дверью. — У меня спички кончаются, надо успеть кухню обойти!
— Сейчас, мам, плечом навалюсь, — пыхтел Андрей.
Алина отошла от окна и впервые за этот бесконечный час улыбнулась. Злой, недоброй улыбкой.
— Ну давай, навались, — прошептала она. — Только штаны не порви.
В прихожей раздалась трель дверного звонка. Настойчивая, длинная, не предвещающая ничего хорошего.
Возню за дверью как отрезало.
— Кто это? — испуганно пискнула Зинаида Петровна. — Мы никого не ждем.
— Может, соседи из-за запаха? — голос Андрея дрогнул. — Алин, ты вызывала кого-то?
Алина подошла к двери, убрала стул и резко распахнула её. Клубы сизого дыма рванули на кухню, но ей было уже плевать. Она стояла на пороге, глядя на мужа, который замер с поднятым плечом, и на свекровь, сжимающую в руке дымящийся пучок сухой травы.
— Я вызывала, — сказала Алина звонко. — Санитаров леса. Открывай, Андрей. Гости пришли.
Звонок повторился. Теперь к нему добавился тяжелый стук кулаком в железную входную дверь. Такой стук, от которого сыпется штукатурка и дрожат колени у тех, чья совесть нечиста.
Андрей побледнел, переведя взгляд с жены на входную дверь. В его глазах мелькнул животный страх. Он понял. Слишком поздно, но понял.
Андрей трясущимися руками повернул защелку замка. Дверь распахнулась рывком, едва не ударив его по лбу. В прихожей, задымленной едкой полынью, сразу стало тесно. Отец Алины, Виктор Иванович, вошел первым — грузный, с тяжелым взглядом из-под кустистых бровей. За ним молча втекли братья, Саша и Дима, заполняя пространство запахом улицы, табака и недоброй мужской силы.
Они не разувались. Тяжелые зимние ботинки Виктора Ивановича хрустнули по куску итальянских обоев, валявшемуся у порога. Он обвел взглядом разгром: ободранные стены, лужи мутной жижи на ламинате, заплаканную дочь и свекровь с дымящимся веником.
— Ну, здорово, родственнички, — глухо пророкотал отец. — Это что за наркопритон вы тут устроили?
— Вы не имеете права! — взвизгнула Зинаида Петровна, выставляя вперед пучок травы, как распятие. — Здесь идет обряд очищения! Уходите! Вы нарушаете энергетический контур!
— Саша, — спокойно скомандовал Виктор Иванович, даже не глядя на сваху. — Затуши этот факел, пока пожарку не вызвали. А ты, Дима, помоги зятю собраться. Быстро.
Саша, старший брат, шагнул к свекрови. Он просто выдернул у неё из рук тлеющий веник, бросил его на пол и с хрустом раздавил подошвой ботинка. Зинаида Петровна охнула и попятилась, упираясь спиной в вешалку.
— Андрей, — отец повернулся к зятю. Андрей вжался в стену, стараясь слиться с серой грунтовкой. — У тебя пять минут. Трусы, носки, паспорт. Остальное потом заберешь, когда я разрешу. Время пошло.
— Пап, ну зачем так? — заблеял Андрей, пытаясь найти поддержку хоть у кого-то. — Мы с Алиной просто повздорили. Это семейное дело. Мама хотела помочь, тут стены…
— Стены? — перебил его Дима, подходя вплотную. Он был на голову выше Андрея и в два раза шире в плечах. — Я вижу, что вы сделали со стенами. Алина мне скидывала фотки ремонта неделю назад. А теперь я вижу свинарник. Ты, Андрюха, не мужик. Ты плесень. Иди собирайся, пока я тебя в одних трениках на мороз не выкинул.
Андрей метнул взгляд на Алину. Она стояла в дверях кухни, скрестив руки на груди. В её глазах не было ни жалости, ни торжества — только усталость и желание, чтобы это поскорее закончилось.
— Алина, скажи им! — крикнул он, пока Дима подталкивал его в спину в сторону спальни. — Это и мой дом! Ты не можешь меня выгнать! Я отец твоего ребенка!
— Был отцом, — холодно отрезала Алина. — Пока не позволил своей матери превратить наш дом в помойку. Собирайся, Андрей. И забери маму.
— Ах ты, тварь неблагодарная! — вдруг ожила Зинаида Петровна. Страх сменился яростью базарной торговки. — Мы к ней со всей душой, с молитвой! Я ей сглаз снимаю, а она бандитов своих зовет! Да чтоб у тебя…
— Рот закрой, — Виктор Иванович шагнул к ней так, что свекровь прикусила язык. — Еще одно слово в сторону моей дочери, и я забуду, что ты женщина и что ты старая. Я тебя сейчас не выгоню, я тебя вынесу вперед ногами, поняла меня?
В спальне слышался грохот выдвигаемых ящиков. Дима не церемонился: он просто сгребал вещи Андрея в кучу и трамбовал их в спортивную сумку. Андрей бегал вокруг, пытаясь спасти ноутбук и зарядки.
— Паспорт взял? — рявкнул Дима.
— Взял… Дим, ну давай поговорим, ну мы же пили вместе… — скулил Андрей.
— Пили. И это моя ошибка. На выход.
Через три минуты Андрей стоял в прихожей, одетый в пуховик поверх домашней футболки. В руках у него была сумка, из которой торчал рукав рубашки. Он выглядел жалким, потерянным и совершенно чужим.
— Алина, ты совершаешь ошибку, — предпринял он последнюю попытку, стараясь придать голосу твердость, но вышло жалко. — Ты разрушаешь семью из-за ерунды. Из-за обоев!
— Я разрушаю семью не из-за обоев, Андрей, — тихо сказала она. — А из-за того, что ты выбрал не меня. Ты выбрал мамин бред. Вот и живи с ним. В побелке, с вениками и без винила.
— Пошли, герой, — Саша открыл входную дверь.
— А ну, стоять! — скомандовал вдруг отец. — Мусор захватите.
Он кивнул на черные мешки, стоящие посреди комнаты, в которые Андрей собственноручно паковал содранные обои.
— В смысле? — растерялся Андрей.
— В прямом. Ты нагадил — ты и убирай. Бери мешки. Оба. И маму свою под локоток возьми, а то она что-то побледнела, энергетика, видать, плохая пошла.
Андрей, кряхтя, подхватил мешки. Сумка с вещами сползла с плеча, но Дима любезно повесил её обратно, больно хлопнув по плечу.
Зинаида Петровна, прижимая к груди банку с остатками мутной воды и хозяйственную сумку, гордо задрала нос.
— Мы уйдем! — прошипела она, проходя мимо Алины и стараясь не задеть её даже полой пальто. — Но ты еще приползешь, девка! Когда ребенок орать будет сутками, когда муж нужен будет! Приползешь, в ногах валяться будешь, чтобы я водички дала!
— Иди уже, «целительница», — Саша легонько подтолкнул её к выходу. — Ступеньки считай.
Процессия двинулась на лестничную площадку. Андрей, сгибаясь под тяжестью мешков с мусором и собственной глупостью, Зинаида Петровна, бормочущая проклятия, и конвоирующие их братья.
Виктор Иванович остался в квартире. Он подождал, пока гул голосов стихнет на лестнице, и захлопнул дверь. Затем достал из кармана дубленки новенькую личинку замка и отвертку.
— Пап… — Алина присела на тумбочку в прихожей, чувствуя, как дрожат колени.
— Сиди, дочь, сиди, — буркнул отец, ловко выкручивая старый винт. — Сейчас мы тут всё поправим. Замок новый поставим. Завтра клининг вызовем, вымоют всю эту дрянь. А обои… Обои мы тебе новые купим. Еще лучше прежних.
— Мне не нужны обои, пап. Мне просто хочется тишины.
— Будет тебе тишина. — Отец вытащил старый механизм и с глухим стуком швырнул его в угол, туда, где валялся раздавленный веник. — Теперь у тебя будет много тишины. И спокойствия.
Он вставил новую сердцевину, провернул ключ. Механизм щелкнул мягко и надежно, отсекая прошлое, провонявшее полынью и предательством.
Алина положила руку на живот. Ребенок, который буянил весь скандал, вдруг затих. Словно понял: балаган окончен. Санитары леса ушли, вынеся весь мусор. Теперь можно было просто жить. Дышать. И готовиться к встрече с новым миром, где нет места мракобесию, зато есть крепкие двери и надежные люди…
