— Тёма, собери, пожалуйста, конструктор с пола. Сейчас папа придёт, споткнётся в темноте.
Ольга стояла в дверях детской, вытирая руки о кухонное полотенце. Пятилетний Артём, сидевший на ковре посреди россыпи ярких пластиковых кирпичиков, даже не повернул головы. Он сосредоточенно пытался приладить колесо к самодельному трактору.
— Тёма, ты слышишь меня?
Мальчик поднял на неё глаза. В его взгляде, обычно чистом и открытом, было что-то новое, чужое. Какая-то взрослая, оценивающая искра.
— Я не хочу.
— Дело не в «хочу». Ты поиграл — ты убираешь. Так было всегда.
— А теперь не будет, — он сказал это совершенно спокойно, без детского упрямства, и снова уткнулся в свою поделку. — Ты мама, вот ты и убирай. Это твоя работа.
Ольга замерла. «Твоя работа». Откуда он это взял? Последние две недели её послушный, ласковый сын превращался в маленького незнакомца. Всё началось с мелочей. Отказывался есть суп, требуя макароны. Швырял на пол одежду, которую она ему приготовила для садика. Но это были капризы, обычные для его возраста. То, что происходило сейчас, было чем-то другим. Это была не просто прихоть, а осознанная позиция, которую он декларировал с холодным вызовом.
Она попыталась говорить с Игорем. Муж, вернувшись с работы, выслушал её, устало потирая глаза.
— Оль, да ладно, все дети капризничают. Кризис возраста, наверное. Просто ты устала, вот и реагируешь остро.
Но это был не кризис. Кризис — это буря, стихийная и неконтролируемая. А поведение Тёмы всё больше напоминало хорошо спланированную военную кампанию. Любая её просьба теперь встречалась с показательной истерикой. Он не просто плакал — он падал на пол, кричал так, что закладывало уши, и при этом искоса поглядывал на неё, отслеживая реакцию. Будто исполнял роль по чёткому сценарию и ждал аплодисментов или, наоборот, провала спектакля. Её материнский авторитет, который она выстраивала годами, рассыпался на глазах, как песочный замок.
Разгадка пришла внезапно, в обычный четверг. Ольга отпросилась с работы пораньше, нужно было заехать в химчистку. Свекровь, Валентина Петровна, любезно согласилась забрать Тёму из садика и посидеть с ним пару часов. Когда Ольга вошла в квартиру, её встретила непривычная тишина. Она сняла туфли и на цыпочках прошла по коридору. Из детской доносились приглушённые голоса. Она уже хотела войти, окликнуть их, но что-то в заговорщическом тоне свекрови заставило её остановиться.
— …и она опять на тебя голос повысила? За то, что ты кашу не доел? — ворковала Валентина Петровна.
— Да, — ответил Тёма. — Сказала, что я балуюсь.
— Глупости. Мама просто устаёт, вот и ругается. А ты в следующий раз, как она начнёт, кричи громче. Прямо падай на пол и ногами стучи. Она испугается и сразу отстанет. Ты же мужчина, будущий хозяин в доме, не должен её во всём слушаться. Понял? Она — женщина, её дело — чтобы чисто было и еда на столе стояла. А твоё дело — характер показывать.
Ольгу не затрясло. Внутри не взорвался гнев, не подступили слёзы обиды. Наоборот, на неё снизошло странное, ледяное спокойствие. Словно вся та мутная вода непонимания и тревоги, в которой она барахталась последние недели, вдруг отстоялась, и на дне стали видны острые, уродливые камни. Всё встало на свои места: взгляды, фразы, истерики. Это была не игра ребёнка. Это была чужая, продуманная диверсия.
Она молча нажала на ручку двери и вошла в комнату. Валентина Петровна, сидевшая на ковре рядом с внуком, вздрогнула и вскочила. Её лицо изобразило радостное удивление.
— Оленька! А ты чего так рано?
Ольга не ответила. Она посмотрела свекрови прямо в глаза. Затем, не говоря ни слова, подошла к ней, взяла её за мягкий локоть своей внезапно окаменевшей рукой. Хватка была такой, что Валентина Петровна ойкнула. Ольга молча повела её из комнаты, через коридор, к входной двери. Свекровь пыталась что-то лепетать, вырываться, но Ольга тащила её вперёд с неотвратимостью ледокола. Открыла замок, распахнула дверь и вывела опешившую женщину на лестничную площадку.
— Оля, ты что? С ума сошла? — наконец выговорила та.
Ольга ничего не ответила. Она просто закрыла перед её носом дверь. Повернула ключ в замке. Затем второй. И осталась стоять в прихожей, прислушиваясь к своим ощущениям. Она не чувствовала ничего, кроме холодной, звенящей пустоты и ясного понимания, что главный разговор ещё впереди.
Вечер упал на город густым, чернильным покрывалом. Ольга не зажигала верхний свет, на кухне горел только небольшой светильник над рабочей поверхностью, бросая резкие тени на стены. На столе стояла тарелка с пловом и салат — ужин Игоря. Еда давно остыла. Ольга сидела за столом, положив руки на колени, и смотрела в тёмное окно, в котором отражалась её собственная неподвижная фигура. Она не ждала. Она констатировала время.
Щёлкнул замок входной двери. Игорь вошёл, устало бросил портфель на тумбочку в прихожей и прошёл на кухню, потирая шею.
— Ух, денёк сегодня. Пробки жуткие. Тёма уже спит?
Он подошёл к столу, посмотрел на нетронутый ужин и нахмурился.
— Ты чего в темноте сидишь? Что-то случилось?
Ольга медленно повернула к нему голову. Её лицо в полумраке казалось высеченным из камня.
— Случилось. Садись, Игорь.
Его это насторожило. Он обошёл стол и сел напротив, внимательно вглядываясь в её лицо.
— Я сегодня пришла домой пораньше. Твоя мама была здесь, с Тёмой. Я стояла у двери в детскую и слышала их разговор. Хочешь, я процитирую тебе дословно, что она советовала нашему сыну?
Игорь молчал, его лицо напряглось.
— «Как она начнёт на тебя ругаться, ты кричи громче. Падай на пол и ногами стучи. Она испугается и отстанет. Ты же мужчина, будущий хозяин, не должен её во всём слушаться». Конец цитаты.
Она произнесла это ровным, металлическим голосом, без малейшей интонации. Словно зачитывала протокол. Каждое слово было отдельным, идеально отточенным камнем, который она методично выкладывала на стол между ними.
Игорь тяжело вздохнул. Он откинулся на спинку стула и провёл рукой по лицу, будто стирая с него усталость дня и неприятную новость. Это был его фирменный жест — жест человека, который хочет, чтобы проблема рассосалась сама собой.
— Оль, ну… мама просто балует его, не преувеличивай. Она же любит внука, вот и несёт иногда всякое. Человек она такой, что с неё взять.
Эта фраза, произнесённая с ноткой снисходительного умиротворения, стала детонатором. Ольга резко, со всей силы, ударила раскрытой ладонью по столу рядом со своей тарелкой. Удар был сухим и оглушительным. Тарелка Игоря подпрыгнула, и несколько рисинок упали на скатерть. Он вздрогнул.
Она не кричала. Наоборот, её голос стал ниже, в нём появился опасный, вибрирующий тембр.
— Балует? — переспросила она, наклонившись к нему через стол. Её глаза в полумраке блеснули. — Не балует. Она целенаправленно ломает ему психику. Она учит его не уважать меня — его мать. Она учит его манипулировать, врать и добиваться своего истерикой. Она разрушает то, что мы с тобой строили пять лет. Она превращает нашего сына в послушную марионетку для себя, чтобы потом управлять им, а через него — всей нашей семьёй.
Она выпрямилась, встала из-за стола и теперь смотрела на него сверху вниз. Он съёжился под её взглядом, внезапно осознав, что привычная, домашняя Ольга исчезла. Перед ним стояла чужая, непреклонная женщина, которая не просила и не жаловалась. Она выносила приговор.
— У тебя есть один день, чтобы решить эту проблему, Игорь. Не поговорить. Не пожурить. А решить. Раз и навсегда. Чтобы ноги её в этом доме не было до тех пор, пока мы с тобой не решим иначе. Если за двадцать четыре часа ты этого не сделаешь, её решу я. Кардинально.
Утро не принесло облегчения. Оно было пропитано вчерашним холодом, который за ночь, казалось, лишь уплотнился и осел на всех поверхностях в квартире. Игорь спал на диване в гостиной. Ольга проснулась раньше обычного, приготовила завтрак Тёме, собрала его в садик. Они двигались по квартире, как два небесных тела на непересекающихся орбитах, — молча, отстранённо, тщательно избегая даже случайных взглядов. Когда она вернулась, проводив сына, Игорь уже был на кухне, пил остывший кофе и смотрел в одну точку.
Он поднял на неё тяжёлый, невыспавшийся взгляд.
— Я всю ночь думал. Я поговорю с мамой. Я всё ей объясню.
— Объяснишь? — Ольга поставила свою чашку на стол. Звук фарфора о дерево прозвучал в тишине как выстрел. — Ты вчера уже пытался «объяснить» мне, что она просто балует внука. Что ты собираешься объяснить ей? Что она была не совсем права? Что ей стоит быть немного аккуратнее в своих советах?
— Оль, давай спокойно. Я скажу ей, что мы сами разберёмся в воспитании. Что не нужно вмешиваться. Она поймёт. Она же не враг нам. Она просто человек старой закалки, у неё свои представления.
Ольга смотрела на него долго, не мигая. На её лице не было гнева, только холодное, почти научное любопытство. Словно она наблюдала за поведением незнакомого ей существа, пытаясь понять логику его поступков.
— Я не спрашивала, какой она человек, Игорь. Я спросила, как ты собираешься решить проблему. Твои слова — это не решение. Это очередная попытка замазать трещину, которая уже расползлась через весь наш дом. Я хочу знать, что конкретно ты ей скажешь. И что конкретно ты сделаешь, чтобы это никогда не повторилось.
Он встал, начал ходить по кухне, жестикулируя. Это был его способ сбить напряжение, превратить жёсткий ультиматум в обычную семейную размолвку.
— Ну, я скажу… Скажу, что её методы неправильные. Что сейчас детей воспитывают по-другому. Попрошу её больше не оставаться с Тёмой наедине, если тебя это так беспокоит. Мы найдём няню…
— Хватит, — оборвала она его. — Я поняла. Ты не собираешься ничего делать. Ты снова пытаешься найти компромисс там, где его быть не может. Ты хочешь и меня успокоить, и маму не обидеть. Но так не получится.
Она взяла со стола его телефон. Протянула ему.
— Звони.
— Что? Куда?
— Своей матери. Сейчас. При мне. И включи громкую связь.
Игорь застыл, глядя на телефон в её руке как на змею. Всё его лицо выражало панику. Этого он боялся больше всего — публичной, безоговорочной конфронтации, где у него не будет возможности юлить и смягчать углы.
— Оля, это уже перебор. Это унизительно. Зачем этот цирк?
— Чтобы я услышала, что ты действительно решаешь проблему, а не делаешь вид. Чтобы она услышала, что это не моя личная прихоть, а наше общее решение. Или ты не можешь? Боишься?
«Боишься?» — это слово ударило его по самому больному месту. Он с вызовом выхватил у неё телефон, нашёл в контактах «Мама» и с силой ткнул в экран. Затем нажал на значок динамика. Пластиковый треск громкой связи разорвал тишину. Пошли длинные гудки. Ольга стояла напротив, скрестив руки на груди, её лицо было абсолютно непроницаемым.
— Алло! Игорёша, сынок, привет! — раздался из динамика бодрый, ничуть не смущённый голос Валентины Петровны. — А я вот как раз пирожки поставила, думала вам завезти вечером. Как вы там?
Игорь сглотнул.
— Привет, мам. Не нужно пирожков. Нам поговорить надо.
— Поговорить? Что-то случилось? Твой голос какой-то… Ольга рядом?
— Рядом, — выдавил он. — Мам, вчерашняя ситуация… То, что ты говорила Тёме… Так нельзя. Мы просим тебя больше не вмешиваться в воспитание нашего сына.
На том конце провода на секунду повисла пауза. А затем голос свекрови изменился. В нём исчезла вся сладость, её место заняла сталь, приправленная ядовитой обидой.
— Игорёша, это она тебя заставила звонить? Что, совсем под каблук загнала? Я же о благе ребёнка пекусь! Из него же размазня бесхребетная вырастет с её вечными «пожалуйста» и «спасибо»! Я просто хочу, чтобы он вырос настоящим мужиком, который может за себя постоять, а не маменькиным сынком! Ты что, забыл, как я тебя воспитывала? И ничего, вырос же!
Игорь молчал, его лицо стало белым. Он стоял посреди собственной кухни, публично высеченный голосом из телефона. Голосом, который только что, не стесняясь, подтвердил каждое слово Ольги, разрушив его последнюю слабую надежду на компромисс.
— Мам, прекрати…
— А что «прекрати»? Я правду говорю! Правду, которую твоя жена боится слышать!
Он судорожно нажал отбой. Звук оборвавшегося разговора повис в воздухе. Игорь стоял, опустив руку с телефоном, раздавленный и униженный. Он поднял глаза на Ольгу, ожидая увидеть на её лице торжество. Но она смотрела на него не с победой, а с чем-то гораздо худшим — с холодным, окончательным презрением.
Тишина, наступившая после отключения звонка, была не тяжёлой или звенящей. Она была мёртвой. Пустой. Игорь стоял посреди кухни, опустив руку с телефоном, словно держал в ней безжизненную тушку птицы. Его плечи обмякли, вся его фигура выражала крайнюю степень унижения. Он медленно поднял глаза на Ольгу, и в его взгляде была жалкая, отчаянная мольба — не о прощении, а о том, чтобы она просто отменила всё, что только что произошло.
Он сделал шаг к ней, выставив вперёд руку в бессознательном умиротворяющем жесте.
— Оль… ну, ты же слышала… Она… она просто волнуется. По-своему. Это характер такой, его уже не переделать. Она не со зла…
Он говорил это, но сам не верил своим словам. Это была последняя, рефлекторная попытка защитить тот мир, в котором можно было любить и жену, и мать, не делая выбора. Мир, который только что рухнул.
Ольга смотрела на него с холодным, отстранённым презрением. Словно наблюдала за последними конвульсиями чего-то, что уже давно было обречено. Она больше не видела перед собой мужа, отца своего ребёнка, близкого человека. Она видела слабое звено. Инородное тело в организме их маленькой семьи, которое оказалось источником заражения. Она больше не чувствовала гнева. Только усталость и решимость хирурга, который должен ампутировать поражённую конечность, чтобы спасти остальное тело.
Она сделала шаг ему навстречу. Потом ещё один. Она подошла почти вплотную, заставив его отступить назад, пока он не упёрся спиной в кухонный гарнитур. Она смотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ни капли тепла.
— Твоя мать настраивает нашего сына против меня! Говорит ему, чтобы он меня не слушался и устраивал истерики по любому поводу! Разберись с этим, Игорь, иначе я просто подам на развод и заберу сына, чтобы его больше ни ты ни твоя мать никогда не видели! Понял меня?!
Она произнесла эту фразу не как угрозу, выкрикнутую в пылу ссоры. Она произнесла её как вердикт. Каждое слово было холодным, твёрдым и окончательным, как удар судейского молотка. Это была не угроза на будущее, а констатация факта, свершившегося в настоящем. Он молчал, раздавленный, не в силах выдавить ни слова. Его губы шевелились, но звука не было.
Ольга смотрела на него ещё секунду. Затем она сделала шаг назад, давая ему пространство, которое ему больше не принадлежало.
— Впрочем, можешь не разбираться. Я всё решила за тебя.
Она говорила это уже не ему, а в пустоту. Будто его мнение больше не имело никакого значения. Она окинула его взглядом, который скользнул по нему, как по предмету мебели.
— Ты живёшь с ней. Она будет о тебе заботиться, растить из тебя «настоящего мужика». А мы с Тёмой будем жить здесь. Вещи свои можешь забрать завтра. В любое время, когда нас не будет дома. Ключи оставь на тумбочке в прихожей.
Сказав это, она развернулась. Её движения были точными и экономичными, без малейшей суеты. Она вышла из кухни, прошла по коридору и остановилась у двери в детскую. Там, в своей комнате, играл Тёма, не подозревая, что его мир только что раскололся надвое. Она тихо вошла внутрь, закрыла за собой дверь и, не колеблясь ни секунды, повернула ключ в замке. Громкий, отчётливый щелчок механизма стал последним звуком в этой истории.
Игорь остался один. Он стоял посреди пустой, холодной кухни, рядом со столом, на котором так и стоял его нетронутый остывший ужин. Он смотрел на закрытую дверь, за которой теперь была другая жизнь. Жизнь, в которую ему больше не было входа. Скандал окончился. Выбор был сделан за него. Безвозвратно…
