— Опять ты маму довела! Ей плохо, давление подскочило! Когда это кончится?! — Денис набросился на Ольгу, едва она переступила порог квартиры, ещё даже не успев стряхнуть с пальто невидимые пылинки уличной суеты. Его лицо, обычно мягкое и даже немного флегматичное, сейчас было искажено плохо скрываемой злостью, а в голосе звучали те самые нотки, которые Ольга научилась безошибочно распознавать как предвестники долгого и муторного разбирательства, где ей заведомо отводилась роль виноватой стороны.
Ольга медленно, словно в замедленной съёмке, опустила на пол сумку, затем неторопливо расстегнула сапоги, давая себе несколько драгоценных секунд, чтобы унять подступающее раздражение. Она знала этот сценарий наизусть, каждое слово, каждый жест мужа был ей до боли знаком. Он даже не пытался выяснить, что произошло на самом деле, его вердикт был вынесен заочно, основанный исключительно на жалобном звонке Людмилы Петровны.
— Кончится?! — Ольга наконец выпрямилась, её взгляд, прямой и жёсткий, встретился с мечущимся взглядом Дениса. Её голос, в отличие от его, был ровным, но в этой ровности чувствовалась сталь. — Это кончится, когда ты перестанешь меня во всём винить, не разобравшись.
— А что тут разбираться? Ты же… — не успел он договорить, как Ольга продолжила свою речь:
— Твоя мать и устроила этот скандал, и в драку она полезла первая, так что ей и высказывай теперь всё это, а меня оставь в покое!
— Да что ты говоришь? Вот прям взяла и сама всё это устроила? Да?
— Слушай… Я устала быть громоотводом для её дурного настроения.
Она прошла вглубь прихожей, скинула пальто на вешалку с таким видом, будто оно весило тонну. Денис последовал за ней, не отставая ни на шаг, его руки были сжаты в кулаки, словно он с трудом сдерживался, чтобы не схватить её за плечи и не встряхнуть.
— Что значит «в драку полезла»? Ты о чём вообще говоришь? Мама сказала, что ты на неё накричала, довела до срыва! Она едва на ногах стоит, за сердце хватается! А ты мне тут рассказываешь какие-то небылицы!
Ольга резко развернулась, почти столкнувшись с ним. Расстояние между ними сократилось до минимума, и она чувствовала его горячее, прерывистое дыхание.
— Небылицы?! Денис, ты серьёзно? — в её голосе прозвучало искреннее изумление, смешанное с горечью. — Она накинулась на меня из-за какой-то микроскопической пылинки, которую якобы разглядела на абажуре торшера. Начала орать, что я свинья, что я дом запустила, что я никудышная хозяйка! И это после того, как я вчера весь день убила на генеральную уборку, между прочим, пока твоя мама отдыхала перед телевизором! А когда я ей совершенно спокойно попыталась объяснить, что там не может быть никакой пыли, она… она меня толкнула! Представляешь? Подошла и со всей силы толкнула в грудь! Ещё и замахнулась, будто ударить хотела!
Денис на мгновение замер, на его лице отразилось что-то похожее на сомнение, но оно тут же исчезло, сменившись привычным упрямством.
— Ну, знаешь, Оля, это как-то… неправдоподобно звучит. Мама бы никогда… Она пожилой человек, у неё нервы, здоровье не то. Может, ты её спровоцировала? Может, ты ей что-то резкое сказала, вот она и… вспылила немного? В любом случае, ты должна была проявить сдержанность, понимание. Уступить. Она же моя мать, в конце концов.
Ольга отступила на шаг, словно от чего-то нечистого. Его слова, это его вечное «онажемать», действовали на неё как красная тряпка на быка.
— Сдержанность? Денис, ты вообще слышишь себя? А она должна была проявлять сдержанность, когда распускала руки? Или пожилой возраст теперь даёт индульгенцию на хамство и рукоприкладство? Я должна была стоять и молча сносить, как меня толкают и орут на меня почём зря, только потому, что ей семьдесят, а мне тридцать пять? Я не её боксёрская груша, чтобы на мне срывать зло! Мне надоело быть вечно виноватой, крайней, той, кто должен «понять и простить»! Я защищалась, а не нападала! Я просто отстранила её руку, когда она второй раз замахнулась!
Денис потёр переносицу, его лицо выражало крайнюю степень усталости и нежелания вникать в эти «женские разборки». Ему было проще обвинить Ольгу, чем вступать в конфронтацию с матерью, чьи манипуляции он подсознательно чувствовал, но признавать не хотел.
— Защищалась она… От кого? От слабой, больной женщины? Оль, ну это смешно. Мама говорит, ты первая начала кричать, оскорблять её. Говорит, ты просто ищешь повод, чтобы её извести.
Ольга издала звук, похожий одновременно на стон и на рычание. Её терпение было на исходе. Она прошла в гостиную, Денис, разумеется, за ней. Она чувствовала его присутствие за спиной, как тяжёлый, давящий груз.
— Твоя мама много чего говорит, особенно когда ей это выгодно, — она остановилась у окна, глядя на серый городской пейзаж, который идеально гармонировал с её настроением. — И ты всегда ей веришь, всегда! Даже если её слова противоречат здравому смыслу. Знаешь что, Денис? Разбирайся со своей матерью сам. С её давлением, с её скандалами, с её вечным недовольством. А ко мне с этими претензиями больше не подходи. Её здоровье – это прямой и непосредственный результат её же собственного поведения. И точка.
С этими словами она решительно направилась в спальню, оставляя Дениса одного посреди гостиной, с его праведным гневом, с его нежеланием видеть очевидное, и с тяжёлым предчувствием, что этот разговор ещё далеко не окончен. Воздух в квартире, казалось, загустел, наполнился невысказанными обидами и взаимным непониманием, готовый взорваться в любой момент с новой, ещё большей силой.
Не успел Денис переварить Ольгины слова, как в кармане его брюк настойчиво завибрировал телефон. Он выхватил его, глянул на экран, и лицо его мгновенно приобрело выражение мученической скорби, смешанной с плохо скрываемым злорадством. Разумеется, звонила мама. Он демонстративно отошёл к окну, отвернувшись от двери спальни, за которой скрылась Ольга, и пониженным, но отчётливо слышным голосом начал разговор.
— Да, мамуль… Да, я уже дома… Нет, она… да неважно… Как ты себя чувствуешь? Давление? Опять?! Ну конечно, после такого… Да я ей говорил, говорил… Нет, не понимает… Что?! Она тебя ещё и… Да ты что?! — каждое его восклицание было рассчитано на то, чтобы Ольга его услышала, чтобы почувствовала себя виноватой, чтобы поняла, какую страшную обиду она нанесла «бедной пожилой женщине». Он говорил несколько минут, в основном слушая и поддакивая, его плечи напряглись, кулаки снова сжались. Наконец, он резко оборвал разговор: — Всё, мам, держись, я сейчас… разберусь. Да. Целую.
Он с силой нажал кнопку отбоя и медленно повернулся. На его лице застыла маска праведного гнева. Он подошёл к двери спальни и постучал – нет, не постучал, а забарабанил костяшками пальцев, громко и требовательно.
— Оля, выйди! Нам надо поговорить! Немедленно!
Ольга появилась в дверях почти сразу, словно только и ждала этого вызова. Её лицо было спокойным, но глаза метали молнии. Она уже поняла, что сейчас услышит «обновлённую и дополненную» версию событий от первоисточника.
— Я слушаю, — сказала она ровно, скрестив руки на груди.
— Слушаешь? Ты хоть понимаешь, что ты натворила?! — Денис почти кричал, забыв о своём показном спокойствии во время разговора с матерью. — Мама мне всё рассказала! Это ты начала на неё орать из-за ерунды! Ты её оскорбляла, говорила гадости про её возраст, про то, что она лезет не в своё дело! А потом… потом ты её толкнула! Первой! Она просто пыталась тебя остановить, а ты её чуть с ног не сбила! Она плачет, у неё сердце прихватило, давление зашкаливает! А ты тут стоишь с невозмутимым видом, будто ничего не произошло!
Ольга слушала этот поток обвинений, и уголок её рта непроизвольно дёрнулся в усмешке. Это было так предсказуемо, так в стиле Людмилы Петровны – перевернуть всё с ног на голову, выставить себя жертвой, а агрессором – того, кто посмел ей возразить.
— Вот как? Значит, теперь я её толкнула первой? — Ольга сделала шаг вперёд, снова сокращая дистанцию. — Денис, послушай меня внимательно. В последний раз. Твоя мать врёт. Нагло, беспардонно, как она это делает всегда, когда ей нужно выгородить себя и обвинить другого. Это она начала скандал. Это она меня оскорбляла. И это она первая подняла руку. Не я. Она. А я лишь защищалась от её агрессии. И если у неё подскочило давление, то это исключительно от её собственной злости и яда, которым она захлёбывается каждый раз, когда что-то идёт не по её сценарию.
— Хватит клеветать на мать! — взревел Денис, его лицо побагровело. — Я ей верю! Она никогда бы не стала так поступать! Это ты её постоянно провоцируешь, тебе просто не нравится, что она живёт с нами, что она часть нашей семьи! Ты хочешь от неё избавиться, вот и устраиваешь эти сцены!
— Ах, вот оно что! Значит, я ещё и избавиться от неё хочу? — Ольга рассмеялась, но смех её звучал жёстко и безрадостно. — Денис, опомнись! Да, мне не нравится, когда она бесцеремонно лезет в нашу жизнь, когда указывает мне, как дышать и что готовить на ужин. Мне не нравится, когда она настраивает тебя против меня, постоянно жалуясь на выдуманные обиды. И мне категорически не нравится, когда она распускает руки! И это, кстати, не первый раз, ты прекрасно знаешь! Помнишь историю с фотографиями? Когда она выхватила у меня из рук альбом и начала рвать снимки, которые ей не понравились? Ты тогда тоже сделал вид, что ничего особенного не произошло! «Мама погорячилась», сказал ты! А сегодня она меня толкнула! Что будет завтра? Она меня ножом пырнёт, а ты скажешь, что я сама виновата, спровоцировала?!
Её голос набирал силу, звучал резко и обвиняюще, но не срывался. Она смотрела прямо в глаза мужу, пытаясь пробиться сквозь пелену его сыновней преданности и увидеть там хоть каплю здравого смысла.
— Ты должна немедленно извиниться перед ней! — Денис стоял на своём, упрямо сдвинув брови. — Позвони ей и извинись. Скажи, что была неправа, что погорячилась. Иначе…
— Иначе что, Денис? — Ольга перебила его, её голос стал ледяным. — Что «иначе»? Ты меня выгонишь? Или позволишь своей матушке и дальше безнаказанно меня третировать? Ты хоть понимаешь, на чью сторону ты становишься? Ты становишься на сторону лжи и манипуляции против правды и здравого смысла! Ты выбираешь её, а не меня! Не нашу семью, а её эгоизм!
— Она моя мать! — выкрикнул Денис, словно это слово было универсальным оправданием для всего. — И я всегда буду на её стороне, особенно когда её обижают! А ты её обидела! Сильно!
— Я её не обижала, я защищала своё достоинство! — отрезала Ольга. — И извиняться мне не за что. Если кто и должен извиняться, так это твоя мать. Передо мной. За ложь, за оскорбления и за рукоприкладство. Но мы же оба знаем, что этого никогда не случится, верно? Она скорее умрёт, чем признает свою неправоту.
Она развернулась и снова пошла в спальню, но на этот раз не закрыла за собой дверь. Она села на край кровати, спиной к гостиной, давая понять, что разговор окончен, но противостояние продолжается. Денис остался стоять посреди комнаты, разрываемый между сыновним долгом, как он его понимал, и неприятным, но настойчивым червячком сомнения, который, несмотря на все его усилия, продолжал грызть его изнутри. Он знал Ольгу, знал её прямой характер, её нелюбовь ко лжи. И он знал свою мать… Но признать её неправоту означало разрушить привычный мир, где мама всегда была святой и правой. И на это он был не готов. Пока не готов. Конфликт только набирал обороты, и следующий акт этой семейной драмы обещал быть ещё более жёстким.
Тишина в квартире давила на уши сильнее любого крика. Ольга сидела на кровати, напряжённо вслушиваясь в каждый шорох из гостиной. Она знала, что это затишье перед бурей. Денис не оставит всё как есть, он не из тех, кто способен на самостоятельное решение, особенно если это решение идёт вразрез с мнением его матери. Прошло не больше десяти минут, когда она услышала тихий, но отчётливый щелчок входного замка. Затем – приглушённые шаги и тихий, вкрадчивый голос Людмилы Петровны, от которого у Ольги неприятно засосало под ложечкой. Значит, представление продолжается, и теперь уже с главной актрисой на сцене.
Денис, видимо, провёл мать в гостиную, стараясь говорить как можно тише, но её ответ прозвучал уже на повышенных тонах, явно рассчитанный на то, чтобы быть услышанным в спальне:
— …и ты хочешь сказать, что она до сих пор не собирается извиняться?! Денис, сынок, да как же так можно! Я же ей как родная мать, всё для неё, для вас, а она… она меня чуть в могилу не свела сегодня своим хамством!
Ольга медленно поднялась. Прятаться не было смысла, да и не в её это было правилах. Она вышла в коридор как раз в тот момент, когда Людмила Петровна, приложив руку к сердцу и картинно покачиваясь, входила в гостиную, опираясь на руку сына. Увидев Ольгу, она на мгновение замерла, затем её лицо исказила гримаса страдания, смешанного с плохо скрытым торжеством.
— А вот и она, виновница моего… моего сердечного приступа! — театрально выдохнула Людмила Петровна, обращаясь к Денису, но не сводя глаз с Ольги. — Посмотри на неё, Денис! Хоть бы капля раскаяния на лице! Стоит, как истукан, даже не подойдёт, не спросит, как я себя чувствую после того, как она на меня набросилась!
— Людмила Петровна, перестаньте устраивать цирк, — голос Ольги был холодным и ровным, без тени той истеричности, которую ей пытались приписать. — Никто на вас не набрасывался. Это вы начали скандал и это вы меня толкнули. И если вам действительно плохо, то вините в этом исключительно свою несдержанность и любовь к вранью.
— Вранью?! Да как у тебя язык поворачивается такое говорить?! — Людмила Петровна выпрямилась, забыв на мгновение о своём «сердечном приступе». Её щёки покрылись нездоровым румянцем, а глаза гневно сверкнули. — Я всю жизнь правду говорю, в отличие от некоторых! Это ты всё перевернула с ног на голову! Пришла, нахамила, довела пожилого человека! А теперь ещё и обвиняешь меня! Бесстыжая!
Денис шагнул вперёд, вставая между матерью и женой, хотя его поза явно указывала, кого он защищает.
— Оля, ну хватит! Ты видишь, маме плохо! Неужели так трудно просто извиниться и закончить этот кошмар? Ты же видишь, до чего ты её довела!
— Я?! — Ольга смерила мужа уничтожающим взглядом. — Денис, ты либо слепой, либо сознательно подыгрываешь этому спектаклю. Твоя мама – великолепная актриса, ей бы в театре играть, а не здесь драмы разыгрывать. Посмотри на неё: полчаса назад она, по твоим словам, «едва на ногах стояла», а сейчас пышет гневом и готова в новую атаку броситься. Какое уж тут «плохо»!
— Ах ты ещё и издеваешься надо мной, негодница! — Людмила Петровна попыталась обойти сына, чтобы приблизиться к Ольге, её руки сжимались в кулаки. — Да я на тебя жизнь положила, можно сказать! В дом к себе пустила, обхаживала, как родную дочь, а ты… ты мне вот так платишь! Неблагодарная! Ты просто завидуешь, что Дениска меня любит, что он ко мне прислушивается, а не к твоим глупостям! Ты хочешь нас рассорить, вот твоя цель!
— Завидовать вашим манипуляциям и тому, как вы превратили собственного сына в безвольную марионетку? — Ольга криво усмехнулась. — Увольте, Людмила Петровна, такой «любви» и такого «влияния» мне даром не надо. И рассорить вас я не пытаюсь, вы сами прекрасно с этим справляетесь. Своим поведением, своей ложью, своим вечным желанием всё контролировать и всех поучать. Вы не семью строите, вы её разрушаете. И началось это задолго до моего появления. Я просто оказалась той, кто не захотел молча сносить ваши выходки.
— Да что ты о себе возомнила, девчонка?! — Людмила Петровна уже не пыталась изображать немощь, её голос звенел от ярости. — Ты пришла в наш дом, на всё готовенькое! И ещё смеешь мне, хозяйке, указывать, как себя вести! Да я тебя…
— Мама, успокойся, пожалуйста! — Денис схватил мать за руку, пытаясь удержать её. — Оля, ну прекрати ты её провоцировать! Ты же видишь, она на взводе!
— Провоцировать? Денис, это она меня провоцирует! Это она пришла сюда, чтобы продолжить скандал, который сама же и затеяла! — Ольга уже не пыталась говорить спокойно, в её голосе появились металлические нотки.
— И ты, вместо того чтобы разобраться в ситуации, встать на сторону справедливости, просто повторяешь, как попугай, её слова! «Ты её довела», «ты виновата»! А ты хоть раз попытался услышать меня? Хоть раз поставил под сомнение слова своей матери, даже когда она несёт откровенный бред?!
— Не смей так говорить о моей матери! — Денис отпустил руку Людмилы Петровны и шагнул к Ольге, его лицо исказилось от гнева. — Она для меня всё сделала! А ты… ты только и умеешь, что скандалить и обвинять! Вечно всем недовольна, вечно тебе всё не так! Может, проблема не в маме, а в тебе, Оля? Может, это ты не умеешь строить отношения, не умеешь уважать старших, не умеешь быть нормальной женой?!
Слова мужа ударили Ольгу сильнее, чем любой толчок свекрови. Это было уже не просто непонимание, это было прямое обвинение, унизительное и несправедливое. Она смотрела на него, и в её глазах медленно угасала последняя надежда на то, что он когда-нибудь поймёт, когда-нибудь прозреет. Людмила Петровна, почувствовав, что сын окончательно встал на её сторону, торжествующе улыбнулась.
— Вот видишь, Дениска, я же говорила! Она просто не умеет жить в мире! Ей только скандалы подавай! Змея, которую ты пригрел на своей груди!
Ольга медленно перевела взгляд с Дениса на свекровь, затем снова на Дениса. В её взгляде не было больше ни гнева, ни обиды. Только холодное, опустошённое безразличие.
— Ты всегда была такой, Оля, — произнёс Денис глухо, глядя куда-то мимо неё, словно боясь встретиться с ней взглядом. — Только и ищешь повод, чтобы поссориться с мамой. Чтобы сделать ей больно. Наверное, тебе это доставляет удовольствие.
Эта фраза, произнесённая им так обыденно, стала для Ольги той самой последней каплей. Стена между ними, выстраиваемая годами из недомолвок, обид и материнских манипуляций, наконец, рухнула, погребая под собой всё, что когда-то их связывало.
Слова Дениса повисли в воздухе, густые и тяжёлые, как предгрозовая туча. Ольга смотрела на него долго, не мигая, и в этой внезапной, звенящей тишине её взгляд становился всё более отстранённым, словно она рассматривала незнакомого человека, случайно оказавшегося в её квартире.
Праведный гнев, обида, желание что-то доказать – всё это схлынуло, оставив после себя ледяное спокойствие и какую-то жуткую, почти физически ощутимую ясность. Он действительно так думает. Он действительно верит в это. И это было страшнее любых криков и обвинений.
— Удовольствие? — переспросила она наконец, её голос был на удивление ровным, почти безэмоциональным, и от этого её слова прозвучали ещё более весомо. — Ты действительно считаешь, Денис, что мне доставляет удовольствие выслушивать оскорбления, отбиваться от незаслуженных обвинений и наблюдать, как мой муж раз за разом выбирает не меня, а свою мать, даже когда она очевидно неправа? Тебе не кажется, что это немного… извращённое представление об удовольствиях?
Людмила Петровна, видя, что Ольга не сломлена, а наоборот, обрела какое-то пугающее самообладание, решила вновь вмешаться, чтобы не дать сыну усомниться в её правоте.
— Не слушай её, Дениска! Она сейчас опять начнёт изворачиваться, притворяться невинной овечкой! Я её насквозь вижу! Она просто хочет, чтобы ты плясал под её дудку, чтобы забыл родную мать!
Ольга даже не удостоила свекровь взглядом. Её внимание было полностью приковано к Денису, который стоял, опустив голову, словно ему было стыдно, но он упорно не хотел признавать свою ошибку.
— Знаешь, Денис, — продолжила Ольга тем же спокойным, но твёрдым голосом, — я долго пыталась понять, почему так происходит. Почему ты никогда не можешь или не хочешь поверить мне. Почему её слово для тебя всегда закон, а мои чувства, мои слова – пустой звук. Я думала, может, я действительно что-то делаю не так, может, я недостаточно стараюсь, недостаточно уступаю.
Но теперь я поняла. Дело не во мне. Дело в тебе. И в ней. Вы – идеальная пара. Мать, которая не может отпустить взрослого сына и продолжает им манипулировать, как маленьким мальчиком. И сын, который настолько боится её разочаровать или вызвать её гнев, что готов пожертвовать кем угодно и чем угодно, лишь бы она была довольна. Даже собственной семьёй. Даже правдой.
— Прекрати! — Денис наконец поднял голову, его лицо было бледным, а в глазах плескалась смесь гнева и отчаяния. — Не смей так говорить! Ты ничего не понимаешь! Мама… она…
— Она что, Денис? — Ольга сделала шаг к нему, и он невольно отступил. — Она святая? Безупречная? Она никогда не ошибается, никогда не лжёт, никогда не бывает несправедливой? Ты сам-то в это веришь? Вспомни, сколько раз она устраивала скандалы на пустом месте.
Сколько раз она перевирала мои слова, чтобы выставить меня в дурном свете перед тобой, перед вашими родственниками, перед соседями. Сколько раз она откровенно лезла в нашу жизнь, давая непрошеные советы и критикуя каждый мой шаг. И сколько раз ты молчал? Или, что ещё хуже, становился на её сторону, даже не пытаясь разобраться?
Людмила Петровна попыталась что-то возразить, но Ольга резким жестом остановила её.
— Помолчите, Людмила Петровна. Сейчас я говорю с вашим сыном. Хотя, какой он сын… Он до сих пор ваш мальчик, который боится маминого ремня.
Эти слова хлестнули Дениса по лицу сильнее пощёчины. Он дёрнулся, хотел что-то крикнуть в ответ, но Ольга не дала ему такой возможности.
— А знаешь, что самое смешное, Денис? Я ведь даже не злюсь на неё. Она такая, какая есть. Эгоистичная, властная, привыкшая, что мир вращается вокруг неё. Таких людей много. Я злюсь на тебя. Потому что ты позволил этому случиться.
Ты позволил ей разрушить то, что мы пытались построить. Ты предал меня. Не сегодня, нет. Ты предавал меня каждый раз, когда выбирал её ложь вместо моей правды. Каждый раз, когда закрывал глаза на её выходки. Каждый раз, когда требовал от меня понимания и терпения, не давая ничего взамен.
Она сделала паузу, обведя взглядом гостиную, словно прощаясь с этим местом, которое так и не стало для неё настоящим домом.
— Я устала, Денис. Устала бороться с ветряными мельницами. Устала быть вечной виновницей. Устала доказывать очевидное. Живите как хотите. Продолжайте играть в свои игры «любящая мать и послушный сын». Только без меня. С этого момента я в ваших спектаклях не участвую.
Людмила Петровна, услышав это, не выдержала.
— Ах ты, дрянь такая! Ты ещё и угрожать нам вздумала?! Да кому ты нужна такая, скандалистка и неблагодарная?! Дениска, гони её в шею! Пусть катится на все четыре стороны! Найдёшь себе нормальную жену, покладистую, уважительную, а не эту… фурию!
Денис молчал, глядя в пол. Он был раздавлен, опустошён. Слова Ольги, несмотря на всю их жёсткость, попали в цель. Глубоко внутри он понимал, что она права, но признать это означало разрушить весь его мир, признать свою слабость, свою зависимость от матери. И он снова выбрал привычный путь – путь наименьшего сопротивления.
— Если ты так решила… — пробормотал он, не поднимая глаз. — Никто тебя здесь не держит.
Ольга усмехнулась, но в этой усмешке не было веселья, только безмерная горечь.
— Конечно, не держит. Зачем вам свидетельница ваших маленьких семейных радостей? — она повернулась и медленно пошла в спальню собирать свои вещи. Людмила Петровна что-то кричала ей вслед, какие-то проклятия и оскорбления, но Ольга уже не слышала. Она закрыла за собой дверь, и на этот раз звук щелкнувшего замка прозвучал как окончательный вердикт.
Денис остался стоять посреди гостиной, рядом с матерью, которая продолжала изливать свой гнев. Он чувствовал себя опустошённым и одновременно… свободным? Нет, это было не то слово. Скорее, он чувствовал себя загнанным в угол, из которого не было выхода.
Он посмотрел на мать, её лицо было перекошено от злости, она всё ещё что-то говорила, но он уже не разбирал слов. Он видел перед собой только стареющую, несчастную женщину, которая всю жизнь пыталась контролировать всё и вся, и в итоге осталась одна, если не считать его, своего покорного сына.
Ольга тем временем достала с антресолей дорожную сумку и начала молча, методично складывать в неё свои вещи. Ни слёз, ни истерик. Только холодная, выверенная решимость. За окном сгущались сумерки, и город зажигал свои огни, равнодушный к маленькой человеческой трагедии, разыгравшейся в одной из тысяч его квартир. Конфликт достиг своего апогея и завершился полным, безоговорочным разрывом.
Три человека, когда-то связанные родственными и семейными узами, превратились в чужих, разделённых стеной непонимания, обид и взаимной вражды, которую уже невозможно было преодолеть. И каждый из них остался наедине со своей правдой, своей болью и своим разрушенным миром…
