— Алин, я тут подумал, — голос Сергея прозвучал в комнате неожиданно бодро и громко.
Алина не обернулась. Она стояла на коленях посреди гостиной, методично, круговыми движениями натирая полиролью дверцу старого дубового комода. В воздухе стоял густой, приятный запах воска и дерева. Это был её ритуал — раз в месяц она лично приводила в порядок мебель, доставшуюся ей от бабушки вместе с этой квартирой. Каждый завиток резьбы, каждая медная ручка были ей знакомы с детства. Эта работа её успокаивала, заземляла, возвращала ощущение контроля в мире, который всё чаще пытался его отнять.
Сергей подошёл сзади и остановился в паре шагов, явно довольный собой. Он покачивался с пятки на носок, как школьник, готовый рассказать выученный назубок стих. Он не видел её сосредоточенного лица, не чувствовал той атмосферы почти медитативного покоя, в которую так бесцеремонно вторгся. Он был переполнен собственной идеей, и она требовала немедленного выхода.
— У мамы же юбилей скоро. Пятьдесят пять. Дата серьёзная. И я придумал просто гениальный ход, как вам помириться. Окончательно.
Алина замерла, её рука с мягкой тряпкой застыла на полпути. Она медленно выпрямилась и обернулась, всё ещё стоя на коленях. Она посмотрела на него снизу вверх. На его лице играла широкая, самодовольная улыбка. В его глазах плескался тот самый щенячий энтузиазм, который она когда-то находила очаровательным, а теперь он всё чаще вызывал у неё глухое, тяжёлое раздражение. Он был похож на большого, добродушного пса, который с радостным лаем притащил в дом дохлую крысу, искренне полагая, что это лучший подарок на свете.
— И какой же? — спросила она ровным, безэмоциональным тоном, который должен был его насторожить, но не насторожил.
— Ты подаришь ей телевизор! — выпалил он, взмахнув руками, будто дирижёр, дающий сигнал оркестру. — Большой, дюймов на пятьдесят, как она хотела. Представляешь её лицо? Ты приходишь с такой огромной коробкой, одна. Без меня. И говоришь: «Это вам, Тамара Игоревна, от меня лично». Она же просто обалдеет! Сразу поймёт, что ты хорошая, не жадная, что ты её уважаешь. Все эти ваши дурацкие обиды сразу в прошлом останутся. Это же… это как белый флаг, только лучше! Это плазменный флаг примирения!
Он рассмеялся собственной шутке, явно гордясь своим остроумием. Алина молча смотрела на него. Что-то холодное и острое, похожее на осколок стекла, медленно вошло ей под рёбра. Она не чувствовала гнева. Пока нет. Только нарастающее, оглушающее изумление от той пропасти, которая лежала между её реальностью и его «гениальными ходами». Он видел ситуацию как мелкую ссору двух женщин, которую можно загладить дорогим подарком. Он совершенно не понимал природы их войны. Войны, в которой он всегда был сторонним, но сочувствующим наблюдателем на стороне противника.
Она медленно поднялась на ноги, отложив тряпку на полированную поверхность комода. Её движения были плавными, но в них уже чувствовалась скрытая жёсткость пружины, готовой распрямиться. Теперь она смотрела на него сверху вниз, и роли поменялись.
— Я? — переспросила она так тихо, что Сергею пришлось наклониться. — Я должна подарить?
— Ну да! В этом же вся суть! — он не уловил перемены в её настроении. — Если я подарю, это будет просто подарок от сына. А если ты — это будет поступок! Шаг навстречу! Ну, что скажешь? По-моему, гениально.
Он развёл руки в стороны, ожидая аплодисментов или хотя бы одобрительной улыбки. Но лицо Алины оставалось непроницаемым. Она смотрела ему прямо в глаза, и в глубине её зрачков зарождалось что-то тёмное и очень опасное. Осколок стекла внутри провернулся, царапая внутренности. Она сделала глубокий, почти беззвучный вдох, готовясь говорить. И Сергей наконец-то понял, что сейчас будет нечто страшнее, чем просто отказ.
— Сергей, ты себя слышишь? — голос Алины был лишён тепла. Он был похож на тонкую стальную проволоку, натянутую до предела. — Ты вообще понимаешь, что ты предлагаешь?
Сергей растерял свою праздничную эйфорию. Улыбка сползла с его лица, сменившись недоумением, а затем и лёгким раздражением. Он не привык к такому тону. Он ожидал споров, может быть, уговоров, но не этой ледяной, презрительной интонации.
— А что я такого сказал? Я предложил решение. Нормальное, взрослое решение. Сделать широкий жест, чтобы всё это закончилось. Неужели так сложно один раз переступить через свою гордость ради мира в семье?
«Мир в семье». Эта фраза ударила Алину как пощёчина. Это был его мир, его семья. Её в этой конструкции никогда не было, она была лишь временным, неудобным дополнением, которое постоянно требовалось «притирать» и «налаживать».
— Гордость? — она сделала шаг к нему. Теперь их разделял лишь журнальный столик. — Ты называешь это гордостью? Когда твоя мать в гостях, пробуя мой суп, говорит тебе, достаточно громко, чтобы я слышала из кухни: «Ну ничего, сынок, я тебе в выходные нормального борща наварю, домашнего». Это моя гордость?
Сергей нахмурился, его лицо приобрело упрямое выражение. Он отвёл взгляд в сторону.
— Ну, она просто… у неё свои вкусы. Она не со зла. И эта идея про телик… её…
— Не со зла? — Алина усмехнулась, но смешок вышел сухим и безрадостным. — А когда она при моих коллегах, которых мы случайно встретили в торговом центре, спросила, когда я «наконец-то» брошу заниматься «этой ерундой» и найду нормальную, женскую работу? Это тоже не со зла? Это просто забота? А когда она до сих пор, после пяти лет нашего брака, знакомит меня со своими подругами как «Серёжина девочка»? Не Алина. Не жена. Девочка. Как будто я временная игрушка, которую ты скоро выбросишь.
Она говорила негромко, но каждое её слово падало в тишину комнаты, как камень в глубокий колодец. Это была не истерика. Это была выверенная, холодная ярость, копившаяся годами. Она видела, как дёргается щека у Сергея, как он сжимает и разжимает кулаки. Он не хотел этого слышать. Он хотел, чтобы всё было просто, как в его гениальном плане.
— Твоя мамаша считает меня самой плохой из своих невесток, но при этом просит купить самый дорогой подарок на юбилей? Да мне жалко даже на открытку для неё потратиться, так что никакого подарка не будет!
«Мамаша». Не Тамара Игоревна. Не твоя мама. А именно так — уничижительно, грубо, сбрасывая все маски вежливости. Это был удар под дых.
— Прекрати! — взорвался Сергей. — Это моя мать, Алина! Ты обязана её уважать, нравится тебе это или нет! Она старше, она вырастила меня!
— Обязана? — Алина вскинула голову, и её глаза потемнели. — Уважать? А меня кто-нибудь обязан уважать в вашей семье? Или моя обязанность — только молча сносить унижения, улыбаться и покупать дорогие телевизоры, чтобы заслужить право называться не «девочкой», а хотя бы по имени? Уважение, Сергей, это улица с двусторонним движением. А в нашем случае там сплошной кирпич висит с моей стороны. И повесила его не я.
Она обошла столик и остановилась прямо перед ним, глядя ему в глаза без страха, без мольбы, только с холодным, испепеляющим презрением.
— Ты ни разу, ни единого раза за все эти годы не остановил её. Ты просто стоял рядом и неловко улыбался. Потому что для тебя её комфорт всегда был важнее моего достоинства. Так вот, платить за этот комфорт я больше не собираюсь. Ни деньгами, ни нервами.
Лицо Сергея побагровело. Он ожидал чего угодно — слёз, криков, уговоров, но не этого холодного, анатомического вскрытия их семейной жизни. Её спокойствие выводило его из себя гораздо сильнее, чем любая истерика. Он почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Его простой, красивый план, его «плазменный флаг примирения», был не просто отвергнут — его растоптали и высмеяли.
— Это ты всё делаешь сложным! — рявкнул он, переходя ту черту, за которой диалог превращается в банальную перебранку. — Ты всегда всё усложняешь! Вечно находишь, к чему придраться, вечно строишь из себя обиженную! Любой другой на твоём месте давно бы нашёл общий язык, а ты раздуваешь из мухи слона! Это просто слова, Алина! Просто слова старого человека!
— Словами можно убить, Серёжа, — тихо ответила она, и эта тишина была громче его крика. — Или, по крайней мере, убить всё желание находиться рядом с человеком, который их произносит. И с тем, кто позволяет им звучать.
— Да что я должен был сделать?! — он в отчаянии взмахнул руками. — Устроить скандал? Оскорбить собственную мать из-за того, что ей твой суп не понравился? Ты этого хотела? Чтобы я встал на твою сторону против неё? Это так не работает!
Он подошёл к ней вплотную, его дыхание было тяжёлым и прерывистым. Он больше не пытался казаться умным или рассудительным. Сейчас говорил его страх — страх потерять контроль, страх оказаться между двух огней, страх, что его уютный мирок, который он так старательно выстраивал, сейчас рухнет.
— Алин, послушай, — его тон резко сменился с гневного на умоляющий. — Давай не будем об этом. Прошу тебя. Сделай это для меня. Не для неё, для меня. Я просто хочу, чтобы дома был покой. Чтобы я не разрывался между вами. Один раз. Один подарок. Неужели это такая высокая цена за спокойствие? За наше с тобой спокойствие?
Он смотрел на неё с надеждой, как утопающий смотрит на проплывающую мимо щепку. И в этот самый момент в Алине что-то безвозвратно сломалось. Или, наоборот, встало на место. Она смотрела на его лицо, на его мечущиеся глаза, и вдруг увидела его не как мужа, не как близкого человека, а как совершенно чужого. Он не понимал. И никогда не поймёт. Все её слова, вся её боль отскакивали от него, как горох от стены. Он не просил её понять, он просил её заткнуться и заплатить за тишину.
Вся ярость, кипевшая в ней, внезапно ушла. Словно открыли клапан, и пар вышел, оставив внутри только холодную, звенящую пустоту. Она почувствовала невероятную, почти физическую усталость. Спорить дальше не имело смысла.
— Хорошо, — сказала она.
Её голос был ровным и глухим, как будто она говорила из-под воды. Сергей на секунду опешил, не веря своим ушам.
— Что «хорошо»?
— Ты прав. Это невысокая цена, — она медленно обошла его и направилась к комоду, на котором лежал её телефон. Её движения стали какими-то механическими, выверенными. — Пятьдесят дюймов, ты сказал?
Сергей застыл, наблюдая за ней. На его лице отразилась целая гамма чувств: от недоверия к облегчению, а затем и к плохо скрываемому торжеству. Он победил. Он смог, он дожал, он оказался прав. Напряжение, сковывавшее его плечи, отпустило. Он даже расплылся в глуповато-счастливой улыбке. Он не заметил, как изменилось её лицо, как из него ушла жизнь, оставив лишь маску сосредоточенной решимости.
Она взяла телефон. Её пальцы быстро и уверенно забегали по экрану. Она нашла сайт крупного магазина электроники, выбрала нужную модель. Сергей подошёл и заглянул ей через плечо, одобрительно кивая.
— Вот, вот эта отличная! Я читал обзоры. Мама будет в восторге. Ты молодец, Алин. Правда, молодец. Я знал, что ты всё поймёшь.
Алина не ответила. Она нажала кнопку «купить» и поднесла телефон к уху, включив громкую связь. После нескольких гудков раздался бодрый голос оператора.
— Алло, доставка, добрый день!
— Здравствуйте, — произнесла Алина кристально чистым, лишённым всяких эмоций голосом. — Заказ на телевизор, модель Самсунг QE50, по адресу… — она назвала адрес свекрови, который знала наизусть.
Сергей просиял. Он победно посмотрел на неё, готовый обнять. Он уже представлял себе сцену примирения, слёзы радости на лице матери, благодарный взгляд, брошенный на мудрую, уступчивую жену. Он, Сергей, — гений семейной дипломатии. Он всё уладил.
— Заказ принят, — подтвердил оператор. — Перевожу вас на оплату.
Алина не сводила с мужа своих пустых, тёмных глаз. На её губах не было даже тени улыбки.
— Оплату спишите с карты мужа, — продолжила Алина, глядя Сергею прямо в глаза.
Её голос, усиленный динамиком телефона, прозвучал в комнате оглушительно чётко. Улыбка на лице Сергея застыла, а затем медленно стекла вниз, как будто была нарисована акварелью под дождём. Он смотрел на неё, не понимая. Это была шутка? Неудачная, глупая шутка, чтобы его поддеть? Он даже попытался слабо улыбнуться, но мышцы лица его не слушались.
— Простите, не расслышала, — вежливо переспросила девушка-оператор. — Оплату произведёт другой человек?
Сергей мотнул головой, открыл рот, чтобы вмешаться, сказать, что это недоразумение, но Алина опередила его.
— Муж. Он стоит рядом и полностью согласен, — она не моргая смотрела на него, и в её взгляде была бездна холода. — Спишите все деньги, что у него есть.
— Алина, ты что… — прохрипел Сергей, но его голос утонул в её следующем слове.
— Да, всё до копейки, — отчеканила она в трубку. — На карте должно быть достаточно. Если вдруг не хватит на эту модель, выберите любую другую, на которую хватит всей суммы с его счёта. Понятно?
На том конце провода повисла секундная пауза. Даже безликий оператор почувствовал неладное.
— Э-э… то есть, вы хотите, чтобы мы списали весь доступный баланс с карты вашего мужа в счёт покупки телевизора?
— Именно, — подтвердила Алина. Затем она повесила трубку. Не бросила телефон, а аккуратно положила его на полированную поверхность комода, рядом с тряпкой для полироли. Она закончила своё дело.
Сергей смотрел на неё, и до него медленно, мучительно, как доходит боль от сильного удара, начинал доходить смысл произошедшего. Это был не просто злой розыгрыш. Это была публичная казнь. Он, сияющий победитель, только что был раздет догола на глазах у всего мира в лице безымянного оператора доставки. Его «гениальный план» обернулся против него с чудовищной, извращённой логикой.
— Ты… ты что сделала? — прошептал он. В его голосе не было гнева, только растерянность и подступающий ужас.
Алина медленно повернулась к нему. На её лице не было ни злости, ни торжества. Только безмерная, всепоглощающая усталость. Словно она только что в одиночку передвинула всю мебель в квартире.
— Я выполнила твою просьбу, — сказала она спокойно. — Вот подарок твоей маме. От тебя. Щедрый, широкий жест. Ты же этого хотел? Чтобы она поняла, какой ты хороший сын. Теперь поймёт. Ты подарил ей всё, что у тебя было.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в него, прожечь его насквозь.
— А теперь можешь ехать к ней праздновать. И жить там же.
Последняя фраза прозвучала как приговор судьи. Не подлежащий обжалованию. Сергей пошатнулся. Он смотрел по сторонам, на знакомые стены, на комод, который она так тщательно натирала, на диван, на котором они смотрели кино по вечерам. Весь этот мир, который он считал своим, вдруг стал чужим, враждебным. Стеклянным.
— Но… как… — он не мог подобрать слов. — Мои вещи…
— Твои вещи я тебе привезу, — её голос был абсолютно ровным. — Когда-нибудь.
«Когда-нибудь». Это слово было страшнее любого крика. Оно означало неопределённость. Оно означало, что она вычеркнула его не только из своей квартиры, но и из своего расписания, из своих мыслей. Он перестал быть для неё даже проблемой, которую нужно решить. Он стал ничем.
— Ты не можешь, — выдавил он из себя последнюю, жалкую попытку сопротивления. — Ты не можешь вот так просто выгнать меня.
Алина посмотрела на него так, как смотрят на что-то совершенно незначительное, на пыль на ботинке.
— Это моя квартира, Сергей. Бабушкина. А ты здесь больше не живёшь. Выметайся.
Она отвернулась от него и снова взяла в руки тряпку, возвращаясь к своему прерванному ритуалу. К натиранию комода. Словно его уже не было в комнате. Словно его вообще никогда здесь не было. А он стоял посреди гостиной, раздавленный и уничтоженный, понимая, что его «плазменный флаг примирения» только что сжёг дотла всю его жизнь…
