— Твоя мама перестирала все мои вещи с хлоркой, потому что ей показалось, что от них пахнет чужим мужиком! И испортила весь мой гардероб! А ты стоишь и киваешь, как китайский болванчик! Вася, я хожу на работу в офис, а не на панель! — орала девушка, с остервенением выдирая из недр стиральной машинки мокрые, тяжелые комья.
В ванной комнате стоял такой густой, едкий запах дешевой «Белизны», что он, казалось, разъедал не только слизистую носа, но и кафель на стенах. Глаза слезились. Ирина швырнула на пол то, что еще утром было её любимой шелковой блузкой изумрудного цвета. Теперь это была склизкая, белесая тряпка с грязно-желтыми разводами. Ткань на ощупь стала мертвой, расползающейся под пальцами, словно мокрая туалетная бумага.
Василий переминался с ноги на ногу в дверном проеме, стараясь не смотреть на гору испорченного текстиля, растущую у ног его девушки. Он выглядел как нашкодивший школьник, которого застукали с сигаретой, только вот школьнику этому было тридцать лет, и плечи у него были широкие, а взгляд — бегающий и жалкий.
— Ир, ну тише ты, соседи услышат, — загундосил он, делая попытку прикрыть дверь в ванную. — Мама просто хотела как лучше. Она же не знала, что это… ну, деликатные ткани. Она говорит, от вещей какой-то дух тяжелый шел. Несвежий. Решила помочь, продезинфицировать. Сейчас вирусы всякие ходят, сама знаешь.
Ирина замерла, сжимая в руке останки итальянских брюк из тонкой шерсти. От хлорки они не просто полиняли — они скукожились, превратившись в одежду для пятилетнего ребенка, жесткую и колючую, как проволока.
— Дезинфицировать? — переспросила она пугающе спокойным тоном, поворачиваясь к парню. — Вася, ты в своем уме? Это шерсть и шелк! На ярлыке написано: «Только сухая чистка»! Твоя мама читать не умеет? Или она решила, что я в шахте работаю и прихожу домой в угольной пыли?
Она швырнула брюки в общую кучу. Шлепок мокрой ткани о плитку прозвучал как пощечина.
— Ну, она старой закалки человек, — Василий всё же прикрыл дверь, опасливо косясь в сторону кухни. — Привыкла всё кипятить. Чтобы наверняка. Ира, ну не делай трагедии из тряпок. Купим новые. Зато теперь точно всё чистое, ни одной бактерии.
Ирина смотрела на него и не узнавала. Два года они жили вместе. Два года она считала его адекватным, заботливым, понимающим. Но стоило Анне Петровне приехать «погостить на недельку» пока у неё в квартире меняют трубы, как Василий превратился в безвольное желе.
— Тряпок? — Ирина шагнула к нему, вытирая мокрые руки о свои домашние шорты. — Вася, в этой куче лежит моя месячная зарплата. Вот этот комок — это пиджак Massimo Dutti. А вот это, похожее на половую ветошь — кашемировый джемпер, который я купила с премии. Твоя мама только что спустила в унитаз сто пятьдесят тысяч рублей. Ты готов мне их возместить? Прямо сейчас?
Василий поперхнулся воздухом. Сумма явно не укладывалась в его понимание «тряпок».
— Сколько?! Да ты гонишь… За шмотки? Ир, ты с ума сошла столько денег на одежду тратить? На рынке вон такие же висят по две тыщи.
— На каком рынке, Вася? — Ирина чувствовала, как внутри закипает холодная ярость. — Я руководитель отдела логистики. Я встречаюсь с партнерами, я провожу переговоры. Я не могу прийти на встречу в синтетике с «Садовода», которая искрит и воняет потом через пять минут!
В этот момент дверь ванной распахнулась настежь, ударив Василия по плечу. Он ойкнул и отскочил в сторону, освобождая проход. На пороге стояла Анна Петровна. В цветастом халате, с чашкой чая в руке и выражением лица, полным праведного негодования. Она даже не поморщилась от чудовищного запаха хлорки, словно всю жизнь проработала в инфекционном отделении.
— Что за крики, я не пойму? — громко спросила она, окидывая брезгливым взглядом мокрую кучу на полу. — Я тут стараюсь, уют навожу, пока вы на работах своих пропадаете, а мне вместо спасибо — истерики?
— Анна Петровна, — Ирина набрала в легкие побольше отравленного воздуха. — Вы зачем трогали мои вещи? Кто вас просил? У нас есть корзина для белья. Я сама стираю свои вещи.
— Стираешь? — свекровь фыркнула, делая глоток чая. — Да разве ж это стирка? Покрутила в водичке тридцать градусов — и всё? Грязь только размазала. Я зашла в ванную, а от корзины разит! Дух такой… специфический. Мужской. Резкий. Чужой.
Она сделала паузу, многозначительно посмотрев на сына, а потом перевела взгляд на Ирину. В её маленьких глазках светилось торжество.
— Я, милочка, жизнь прожила. Я этот запах знаю. Так пахнет не от честной работы с бумажками. Так пахнет, когда женщина… скажем так, в тесном контакте с разными мужчинами находится. Потеет, старается.
У Ирины отвисла челюсть. Она ожидала оправданий про «хотела помочь», про «не заметила ярлычок», но это… Это было уже за гранью добра и зла.
— Вы на что намекаете? — голос Ирины стал твердым, как гранит.
— Я не намекаю, я прямо говорю, — Анна Петровна поставила чашку на стиральную машину, прямо на панель управления, оставив мокрый круг. — Вещи твои провоняли чужим мужиком. Васе, может, и всё равно, он у меня добрый, доверчивый. А я, как мать, не позволю, чтобы сын в заразе жил. Я всё замочила в «Белизне». На три часика. Чтобы вся дурь вышла и вся зараза сдохла. И нечего тут глаза пучить. Спасибо скажи, что я тебя от кожных болезней спасаю.
— Мам, ну ты чего начинаешь… — вяло подал голос Василий, но тут же заткнулся под строгим взглядом матери.
— Цыц! — прикрикнула на него Анна Петровна. — Ты, Вася, слишком мягкий. Тебе на шею сели и ножки свесили. Жена — не жена, а шляется непонятно где, приходит за полночь, а вещи потом воняют, как из борделя. Я чистоту люблю! В моем доме всегда всё кипятилось!
— В вашем доме, Анна Петровна, — медленно произнесла Ирина, чувствуя, как пульсирует жилка на виске, — можете хоть стены хлоркой поливать. Но вы находитесь в моей квартире. В моей, понимаете? И эти вещи куплены на мои деньги.
— Ой, да какие там деньги! — отмахнулась женщина, словно от назойливой мухи. — Насоса… заработала, небось, вот и тратишь на ерунду. Тряпки они и есть тряпки. Пятна какие-то цветные, ткани тонкие, прозрачные — срам один. Нормальная женщина должна одеваться скромно и опрятно. А это, — она пнула носком тапка бывшую блузку, — разврат. Теперь хоть чистое всё, беленькое. Просохнет — погладишь, и носи на здоровье. И не будет никаких подозрений.
Ирина посмотрела на Василия. Он старательно изучал шов на дверном косяке, делая вид, что его здесь нет. Он не собирался её защищать. Он даже не собирался возмутиться тем, что его мать открыто называет его девушку гулящей женщиной.
Запах хлорки становился невыносимым. Он пропитал волосы, кожу, одежду. Но еще сильнее пахло предательством и тупостью. Ирина поняла, что диалог о качестве тканей закончен. Начинается совсем другой разговор.
Ирина вышла из ванной, чувствуя, как голова начинает кружиться от токсичных испарений. Ей казалось, что хлорка въелась не только в одежду, но и в легкие, выжигая там всё живое. Она прошла на кухню, где Анна Петровна уже вольготно расположилась за столом, подцепив пальцами печенье из вазочки — то самое дорогое миндальное печенье, которое Ирина покупала себе к утреннему кофе.
Василий семенил следом, стараясь держаться в фарватере матери, как маленькая лодка за ледоколом.
— Ты вообще слышишь себя? — спросила Ирина, опираясь руками о столешницу. Её голос был сухим и шершавым. — Какой запах? Какой «чужой мужик»? Я работаю в опен-спейсе, там сидит пятьдесят человек! Там пахнет кофе, принтерной краской и кондиционером!
Анна Петровна с хрустом откусила печенье, крошки посыпались на чистую скатерть. Она жевала медленно, глядя на Ирину с прищуром опытного следователя, который раскалывает очередного преступника.
— Не надо мне тут сказки рассказывать про принтеры, — прошамкала она с набитым ртом. — Я жизнь прожила, девочка. Я знаю, как пахнет похоть. От твоих блузок несло самцом. Резким, чужим потом. Не Васиным. Вася у нас пахнет детским мылом, он чистый мальчик. А там… Сразу видно — терлась ты об кого-то. Или об тебя терлись.
— Мам, ну может, это в метро? — робко вставил Василий, присаживаясь на край табуретки. — Там же давка в час пик…
— Молчи, Василий! — оборвала его мать, даже не повернув головы. — Какое метро? Она на такси ездит, транжира. Я же видела выписки, которые на тумбочке валялись. Нет, сынок, это не метро. Это её «переговоры». Знаем мы эти переговоры. Начальница она, видите ли. В наше время начальницами становили только через постель или по блату. А у неё ни отца богатого, ни связей. Значит, что? Значит, телом пробивается.
Ирина почувствовала, как кровь отливает от лица. Это было не просто оскорбление. Это было уничтожение её личности, её достижений, её семилетней карьеры, построенной на бессонных ночах и адском труде. И всё это произносилось на её же кухне женщиной, которая за всю жизнь не заработала ничего тяжелее радикулита.
— Вы сейчас говорите гадости, Анна Петровна, — тихо произнесла Ирина. — Вы оскорбляете меня в моем доме. Вы понимаете, что я могу вас выставить прямо сейчас?
Свекровь рассмеялась. Коротко, лающе, словно ворона каркнула.
— Выставить? Мать своего мужчины? Будущую бабушку своих детей? — она покачала головой, словно удивляясь глупости собеседницы. — Вот она, благодарность. Я ей гардероб от заразы почистила, глаза сыну открываю, а она меня — за дверь. Вася, ты слышишь? Она меня выгоняет!
Василий дернулся, словно его ударили током. Он посмотрел на Ирину умоляющим взглядом побитой собаки.
— Ириш, ну зачем ты так? Ну мама погорячилась, ну с кем не бывает. Она же пожилой человек, у неё обоняние, может, искаженное. Давление, опять же. Зачем сразу угрожать? Мы же семья.
— Семья? — Ирина перевела взгляд на парня. — Вася, она назвала меня проституткой. Прямым текстом. И уничтожила вещей на три тысячи долларов. А ты сидишь и жрешь мое печенье.
— Да что ты заладила про эти деньги! — взвился Василий, впервые повысив голос. Но гнев его был направлен не на мать, а на Ирину, которая мешала ему жить спокойно. — Тряпки, тряпки, деньги, доллары! Ты стала меркантильной, Ира! Тебе вещи дороже людей! Ну испортились, ну выкинем! В субботу поедем на рынок, там есть отличные павильоны. Купим тебе новые кофточки, еще ярче, еще красивее! Какая разница, в чем ты там в монитор пялишься? Главное — душа! А ты из-за шмоток готова мать родную на улицу выгнать!
Ирина смотрела на него и видела перед собой абсолютно незнакомого человека. Где был тот парень, с которым они обсуждали планы на отпуск? С которым выбирали обои? Его не было. Был только этот рыхлый, тридцатилетний придаток к властной женщине в халате.
— На рынок, значит? — переспросила она. — Синтетику купить?
— А чем тебе синтетика не угодила? — снова вклинилась Анна Петровна, допивая чай с громким хлюпаньем. — Она, между прочим, ноская. Не мнется. И стирать можно хоть кипятком — ничего ей не будет. А эти твои шелка — одно баловство. Дунешь — порвется. Непрактичная ты баба, Ирка. И грязная. Я вот еще посмотрела, у тебя на полках пыль лежит. Я уж не стала говорить, сама протерла. Тряпкой с хлорочкой прошлась, чтобы наверняка. По ламинату, по столам, по комоду твоему лакированному.
У Ирины внутри что-то оборвалось. Комод. Старинный, отреставрированный комод из красного дерева, который она искала полгода по аукционам. Хлорка.
Она медленно перевела взгляд в коридор. Да, теперь она видела белесые разводы на темном дереве. Лак помутнел, пошел белыми пятнами, словно проказой.
— Вы протерли антикварный комод хлоркой? — спросила она шепотом.
— А что ему будет? Деревяшка и деревяшка, — фыркнула Анна Петровна. — Зато микробов нет. Ты бы спасибо сказала, а не морду кривила. Живешь в грязи, мужиков водишь, а я тут за тобой подтираю. Вася, налей еще чайку, горло пересохло тебя защищать от этой истерички.
Василий послушно подскочил, схватил чайник.
— Сейчас, мам, сейчас. Ир, ну правда, сядь, успокойся. Мама порядок навела. У нас реально пыльно было. Спасибо надо сказать.
Ирина смотрела, как он суетится, ухаживая за матерью, как подобострастно подливает кипяток, как преданно заглядывает ей в глаза, ища одобрения. В этот момент она поняла: разговоры бессмысленны. Слова здесь не работают. Эти двое жили в своем выдуманном мире, где они — святые мученики и борцы за чистоту, а она — всего лишь ресурс. Кошелек с ногами, который должен быть благодарен за то, что они позволяют себя использовать.
Она больше не чувствовала ярости. Ярость сгорела, оставив после себя холодную, кристаллическую ясность. Словно кто-то протер запотевшее стекло, и мир стал резким и понятным.
Они уничтожили её прошлое — её любимые вещи. Они испортили её настоящее — её уют и мебель. Они планировали сожрать её будущее, превратив в покорную служанку в дешевой синтетике.
— Спасибо, — сказала Ирина. Голос её был абсолютно ровным, лишенным эмоций.
Василий облегченно выдохнул, расплываясь в улыбке. — Ну вот! Видишь, мам? Она всё поняла. Ира у нас умная, просто вспыльчивая. Мир?
— Мир, — кивнула Анна Петровна царственно. — Ладно, прощаю. Но впредь, Ирочка, следи за собой. И белье нижнее я твое тоже перекипятила. А то мало ли.
Ирина не ответила. Она развернулась и медленно пошла в гостиную.
— Куда ты? — крикнул ей вслед Василий. — Иди чай пить!
— Сейчас, — бросила она через плечо. — Только порядок наведу. Окончательный.
Её путь лежал к большому телевизору, под которым черным глянцем отсвечивала гордость Василия — игровая консоль последнего поколения. Та самая, которую он выпрашивал полгода, и на которую Ирина добавила семьдесят процентов суммы, потому что «у котика день рождения».
Она шла легко, ступая по испорченному ламинату. В голове зрел план. Простой, эффективный и безжалостный. Как хлорка.
Ирина вошла в гостиную. Здесь было тихо, и воздух казался чуть чище, чем в остальной квартире, хотя фантомный запах хлорки, кажется, поселился теперь у неё в носоглотке навсегда. Она остановилась перед тумбой под телевизором.
Там, в нише, слабо пульсируя синим индикатором спящего режима, стояла она — игровая консоль. Черно-белая, футуристичная, с изящными изгибами. «Святыня» Василия. Он протирал с неё пыль специальной тряпочкой из микрофибры два раза в день, даже когда в раковине горой гнила грязная посуда. Он мог часами рассказывать о терафлопсах, трассировке лучей и эксклюзивах, хотя не помнил дату рождения собственной девушки.
Ирина смотрела на приставку и видела не пластиковую коробку с микросхемами. Она видела эквивалент.
В её голове мгновенно сработал калькулятор. Испорченный гардероб — это примерно двести тысяч рублей, если считать по старым ценам, и бесценные нервные клетки. Консоль, два геймпада, коллекционное издание игры на полке рядом, беспроводные наушники — сумма выходила сопоставимая. Курс обмена был справедливым. Один к одному. Боль за боль. Любимая игрушка за любимую одежду.
Она наклонилась и резко, без лишних церемоний, выдернула шнур питания из розетки. Индикатор погас. Затем она потянула на себя HDMI-кабель. Штекер вышел туго, с неприятным скрежетом, словно сопротивляясь насилию.
Ирина взяла консоль в руки. Тяжелая. Добротная вещь. Василий сдувал с неё пылинки, не дай бог царапинка появится.
Она огляделась в поисках инструмента правосудия. Взгляд упал на угол комнаты, где валялась гантель — четыре килограмма обрезиненного металла. Вася купил её год назад, чтобы «подкачаться к лету», поднял раза три и благополучно забыл, используя как ограничитель для двери.
Идеально.
Ирина положила консоль на пол, прямо посередине комнаты. На тот самый ламинат, который Анна Петровна так заботливо протерла едкой химией.
— Никаких судов, — прошептала Ирина. — Только самосуд.
Она взяла гантель. Металл холодил ладонь. Она подняла руку и, не давая себе ни секунды на сомнения, с размаху опустила груз на глянцевый бок корпуса.
Звук получился страшным. Это был не звон, не стук, а сухой, тошнотворный хруст ломающегося дорогого пластика и сминаемых плат. Верхняя панель треснула, разлетевшись белыми осколками, обнажая темное, пыльное нутро машины.
— Что там упало?! — донесся из кухни испуганный голос Василия.
Ирина не ответила. Она подняла гантель и ударила снова. На этот раз удар пришелся в систему охлаждения. Кулер жалобно хрустнул и вдавился внутрь. Третий удар превратил переднюю панель с дисководом в крошево.
В коридоре послышался топот. В дверном проеме возник Василий. Он застыл, словно наткнулся на невидимую стену. Его глаза, обычно чуть сонно-расслабленные, расширились до размеров чайных блюдец. Рот открылся, но звук из него вышел не сразу. Он смотрел на пол, где в окружении пластиковых ошметков умирала его мечта.
— Плойка… — выдохнул он сипло, будто получил удар под дых. — Моя… моя…
Следом в комнату вплыла Анна Петровна, всё еще дожевывая печенье.
— Господи Иисусе, война началась? Что за грохот? — начала она ворчливо, но тут же осеклась, увидев картину погрома.
Ирина стояла над останками приставки, держа гантель в опущенной руке, как античная богиня возмездия с карающим мечом. Дышала она ровно. Лицо было спокойным, почти умиротворенным.
— Ты… ты что натворила?! — взвизгнул Василий, наконец обретая дар речи. Голос его сорвался на фальцет. Он рухнул на колени перед кучей обломков, пытаясь собрать их дрожащими руками, словно надеялся, что если приложить куски пластика друг к другу, магия Sony всё исправит. — Ты разбила её! Ты разбила мою приставку! Она же семьдесят косарей стоит! Ты больная?!
Он поднял на неё глаза, полные слез. Настоящих, искренних слез. Он не плакал, когда его мать называла Ирину шлюхой. Он не плакал, когда Ирина показывала испорченные вещи. Но сейчас, над кучкой микросхем, он рыдал как ребенок, у которого отняли леденец.
— Это всего лишь пластик, Вася, — холодно произнесла Ирина, глядя на него сверху вниз. — Почему ты так убиваешься? Это же просто игрушка. Купим новую. На рынке. Там есть такие, знаешь, «Тетрисы». Дешево и практично.
— Ты сумасшедшая! — заорала Анна Петровна, бросаясь к сыну. — Васечка, не трогай, порежешься! Она же ненормальная! Я говорила тебе! У неё с головой беда! Милицию! Надо вызвать милицию! Она буйная!
— Какая разница, на чем играть? — продолжала Ирина, игнорируя вопли свекрови. Она говорила теми же интонациями, которыми пять минут назад Василий утешал её на кухне. — Главное же душа, Вася. А в монитор пялиться можно и без этой дорогой коробки. Я просто помогла тебе избавиться от лишнего. Провела, так сказать, дезинфекцию от игромании.
Василий вскочил на ноги. Лицо его пошло красными пятнами, кулаки сжались. Впервые за всё время Ирина увидела в нем мужчину — правда, мужчину, готового ударить женщину за кусок железа.
— Ты тварь, — прошипел он, брызгая слюной. — Ты мелочная, злобная тварь. Мама хотела как лучше, она о чистоте заботилась! А ты… ты специально! Назло! Это же мое! Это мое личное!
— А мои блузки были не личные? — Ирина сделала шаг к нему, всё еще сжимая гантель. Василий инстинктивно отпрянул. — Мой комод — это общественное достояние? Моя репутация, которую твоя мать смешала с грязью — это пустяк?
— Да кому нужны твои тряпки! — завопила Анна Петровна, закрывая сына своей грузной фигурой. — Они воняли! А приставка — вещь! Техника! Она денег стоит! Ты нам теперь должна! Мы с тебя всё взыщем! Я участковому напишу!
— Вы правы, Анна Петровна, — кивнула Ирина. — Техника стоит денег. И одежда стоит денег. И мебель. Мы сейчас произвели взаимозачет. Я уничтожила то, что дорого ему, потому что вы уничтожили то, что дорого мне. Теперь мы квиты.
Она разжала пальцы, и гантель с глухим стуком упала на пол, чудом не задев ногу Василия. Тот отскочил, прижимая к груди обломок корпуса с логотипом.
— Убирайтесь, — сказала Ирина тихо.
— Что? — переспросила Анна Петровна, словно не расслышала.
— Вон, — Ирина повысила голос, и в нем зазвенела сталь. — Оба. Вон из моей квартиры. Прямо сейчас.
— Ты не имеешь права! — взвизгнула свекровь, уперев руки в боки. — Вася тут живет! Он прописан… то есть, он тут зарегистрирован! Это его дом!
— Это моя квартира, — отчеканила Ирина. — Купленная до брака. В ипотеку, которую я плачу сама. Василий здесь — никто. Гость, который засиделся. А вы — гостья, которая начала гадить хозяевам на голову. Представление окончено.
Василий смотрел на неё с ненавистью. В его взгляде не было ни капли сожаления, ни тени понимания. Только обида маленького мальчика, которого обидела злая воспитательница.
— Я никуда не пойду, — заявил он, выпятив челюсть. — Ночь на дворе. И дождь.
— Меня это не волнует, — Ирина подошла к шкафу-купе, стоявшему в углу гостиной. — У вас есть ровно пять минут, чтобы собрать свои манатки. Если через пять минут вы будете еще здесь, я начну выбрасывать ваши вещи в окно. И поверьте, Вася, твой ноутбук полетит первым. А за ним — мамина шуба.
Она рывком открыла дверцу шкафа, где висели вещи Василия, и вытащила с нижней полки рулон больших черных мешков для строительного мусора.
— Время пошло, — сказала она, швырнув рулон к ногам бывшего парня. — Тик-так, Вася. Тик-так.
— Ты блефуешь, — неуверенно протянул Василий, всё еще прижимая к груди кусок пластика, словно это была икона спасителя. — Ты не выгонишь нас в ночь. Маме некуда идти, у неё ремонт. И вообще… мы же любим друг друга.
Ирина не ответила. Она молча шагнула к шкафу, сдернула с вешалки охапку рубашек Василия — тех самых, которые она сама гладила каждое воскресенье, — и с силой запихнула их в черный мусорный мешок. Ткань жалобно затрещала. Следом полетели джинсы, комком, вместе с ремнем.
— Эй! Ты что творишь?! Помнутся же! — взвизгул парень, бросая обломок приставки и кидаясь к шкафу, чтобы спасти свое имущество.
Но Ирина уже переключилась на нижнюю полку. Она сгребла в охапку грязные носки, валявшиеся под кроватью, и швырнула их в тот же мешок, прямо поверх свежевыстиранных рубашек. Затем схватила с тумбочки зарядки, наушники, какие-то чеки и мелочь — и всё это полетело туда же, в черную бездну полиэтилена.
— Не хочешь собираться сам — я помогу, — процедила она, распахивая второй пакет. — Анна Петровна, ваша очередь. Где ваша сумка? Ах, да, в коридоре.
Она вихрем пронеслась в прихожую. Свекровь, задыхаясь от возмущения, семенила следом, пытаясь перекричать шуршание пакетов.
— Не смей! Не смей трогать мои вещи своими грязными руками! Я тебе устрою! Я тебя на весь город ославлю! Шаллава! Хамка!
Ирина схватила дорожную сумку Анны Петровны, расстегнула молнию и перевернула её вверх дном над раскрытым мусорным мешком. Вывалились халат, запасные рейтузы, косметичка с лекарствами и футляр для очков.
— Варварка! — взвыла Анна Петровна, хватаясь за сердце. — Вася, сделай же что-нибудь! Она мать твою грабит!
Василий стоял в дверях гостиной, бледный, с трясущимися губами. Он выглядел как человек, чей мир рушится, а он не знает, за какую балку хвататься.
— Ира, прекрати… Пожалуйста… Мы уйдем, дай только собраться по-человечески… — заскулил он.
— По-человечески? — Ирина остановилась на секунду, держа в руках зимние ботинки Василия. — А вы со мной по-человечески поступили? Вы уничтожили мой гардероб, мою мебель, оскорбили меня в моем доме, и теперь хотите «человеческого» отношения? Нет, дорогие мои. Акция щедрости закончилась.
Она с размаху кинула тяжелые ботинки в мешок с одеждой Анны Петровны. Грязная подошва смачно отпечаталась на розовой пижаме свекрови.
— Ой, мамочки! — взвизгнула та. — Там же чистое белье!
— Ничего, постираете. С хлорочкой, — оскалилась Ирина. — Для дезинфекции. От духа чужой квартиры.
Она действовала как машина. Никаких эмоций, только голая эффективность. В третий пакет полетели куртки с вешалки в прихожей. Пуховик Василия, пальто Анны Петровны, шапки, шарфы — всё в один ком. Ирина не смотрела, что куда падает. Она просто очищала свое пространство от инородных тел.
Через три минуты в коридоре стояли три раздутых, бесформенных черных мешка. Квартира словно стала просторнее, хотя в воздухе всё еще висело напряжение, густое, как кисель.
— Всё, — Ирина распахнула входную дверь. Холодный воздух с лестничной клетки ворвался в душную, пахнущую химией квартиру. — На выход.
— Ира… — Василий сделал попытку подойти, протянул руку. — Ну давай поговорим завтра? Ну перепсиховала, с кем не бывает. Я прощу тебе приставку. Честно. Только не выгоняй. Куда мы сейчас?
Ирина посмотрела на него с брезгливостью, как смотрят на раздавленного таракана.
— Ты простишь? Мне? — она рассмеялась, и этот смех был страшнее крика. — Вася, ты жалок. Ты не мужик, ты — мамин аппендикс. Забирай свою родительницу и катись в ад. Или к ней домой, мне плевать.
Она схватила первый мешок и с силой вытолкнула его на лестничную площадку. Он покатился по бетонному полу, глухо ударившись о стену соседа.
— Вон! — рявкнула она так, что Анна Петровна подпрыгнула и, подхватив свою сумочку, пулей вылетела за дверь, забыв про радикулит и давление.
— Психичка! Истеричка! Чтоб ты сдохла одна со своими тряпками! — визжала свекровь уже с безопасного расстояния, пытаясь развязать мешок и найти там свою обувь.
Василий всё еще топтался на пороге. Он смотрел на Ирину глазами побитой собаки, в которых читалась не любовь, а страх перед будущим без комфорта, без бесплатной еды и без женщины, которая решает все проблемы.
— Я любил тебя, — пафосно произнес он, пытаясь напоследок сыграть в драму.
— Ты любил удобно устроиться, — отрезала Ирина. — А теперь люби маму. Она у тебя заботливая.
Она уперлась ладонями ему в грудь и с силой толкнула. Василий не ожидал этого, пошатнулся и вывалился на площадку, едва не споткнувшись о собственные вещи. Ирина тут же вышвырнула следом два оставшихся пакета. Один из них лопнул, и на грязный бетон подъезда вывалился рукав его любимой толстовки.
— Ключи, — потребовала Ирина, протягивая руку.
Василий дрожащими пальцами выудил связку из кармана джинсов. Он хотел что-то сказать, но Ирина выхватила ключи и с грохотом захлопнула дверь прямо перед его носом.
Щелкнул замок. Один оборот. Второй. Третий. Щелкнула задвижка ночного сторожа.
Ирина прислонилась спиной к холодной металлической двери и сползла по ней на пол. Сердце колотилось где-то в горле. Руки тряслись, но не от страха, а от адреналина.
За дверью началось движение.
— Ну и что ты стоишь, идиот?! — раздался визгливый голос Анны Петровны. Слышимость в доме была отличная. — Собери вещи! Всё рассыпал! Руки из задницы, весь в отца! Я говорила тебе, что она ненормальная! Говорила?! А ты: «Ирочка, Ирочка»… Вот тебе и Ирочка!
— Да заткнись ты, мама! — впервые в жизни заорал Василий. — Это ты виновата! Какого хрена ты полезла стирать?! Сидела бы тихо, я бы сейчас в «Фифу» играл! Из-за твоего маразма я на улице остался!
— Ах ты щенок! Я о твоем здоровье заботилась! Да я тебе…
Голоса удалялись, переходя во взаимные оскорбления и проклятия. Начинался их личный ад, в котором им предстояло вариться вдвоем. Без посредников.
Ирина закрыла глаза. В квартире было тихо. Запах хлорки всё еще был сильным, но теперь он казался другим. Это был запах стерильности. Запах операционной после того, как оттуда вырезали злокачественную опухоль.
Больно? Да. Обидно за вещи? Безумно. Но дышать стало легче.
Она поднялась с пола, прошла на кухню, перешагивая через пятна отбеливателя на ламинате. Взяла телефон. Руки уже не дрожали. Она открыла приложение доставки.
«Пепперони. Большая. Двойной сыр».
Нажала кнопку «Заказать». Потом посмотрела на пустую, испорченную квартиру и впервые за этот вечер искренне улыбнулась. Завтра будет клининг. Завтра будет шопинг. А сегодня — тишина. И она принадлежит только ей…
