— То есть твоя жена будет и дальше помогать своей мамаше, отдавать ей свои деньги, а я должна только на подачках от тебя перебиваться, сынок?
Вопрос ударил Игоря, как пощёчина. Он прозвучал в маленькой, пахнущей валокордином и жареной капустой кухне Галины Борисовны неестественно громко, будто был произнесён в огромном пустом зале. Игорь замер с пакетом гречки в руках, который он только что достал из сумки с продуктами. Он приехал к матери после работы, выполняя свой еженедельный ритуал: привезти еды, проверить, всё ли в порядке. Он не ожидал нападения. Не так сразу, не с порога.
— Мам, ты о чём? Какие подачки? Я же тебе всегда помогаю, — пробормотал он, ставя пакет на стол и избегая её взгляда.
— О чём? — Голос Галины Борисовны стал жёстче, потеряв старческую мягкость. — Не делай вид, что не понимаешь! Я вчера видела, как ты своей Алине деньги переводил. Думала, на хозяйство. А там сообщение всплыло: «Маме на лекарства». И сумма! Игорь, такая сумма! Ты мне столько за полгода не даёшь!
Ах вот оно что. Вчера он помогал матери настроить что-то в телефоне, и она, видимо, подсмотрела. Увидела перевод, который он делал с их общего счёта по просьбе Алины. Но счёт был общий лишь формально, Игорь прекрасно знал, что восемьдесят процентов поступлений на него — это зарплата Алины. Его скромный оклад инженера в НИИ был каплей в море по сравнению с её доходами в IT-компании.
— Мам, это её деньги. Она хорошо получает, ты же знаешь. Она своей маме помогает, это… это её дело, — попытался он защититься, чувствуя, как краснеют уши.
— Её дело? — Галина Борисовна опёрлась руками о кухонный стол, подавшись вперёд. Её старое, в мелких цветочках, платье натянулось на плечах. — А ты, значит, не её семья? А я не твоя мать? Мы, значит, чужие люди? Её мамаша, значит, на курорты на эти деньги ездит, а твоя родная мать должна думать, купить ей кусок мяса или на лекарства отложить?
Игорю стало душно. Он знал, что это неправда. Мать Алины была скромной пенсионеркой с больными суставами, и деньги шли на хороших врачей и качественные препараты, а не на курорты. Но спорить с Галиной Борисовной, когда она входила в раж, было всё равно что пытаться остановить поезд голыми руками. Она видела мир только под одним углом — своим собственным, где она была вечной жертвой, а все вокруг ей были должны.
— Никто на курорты не ездит. У неё со здоровьем проблемы, — тихо возразил он.
— У всех со здоровьем проблемы! — отрезала она. — Но почему-то одним достаются тысячи, а другим — пакет гречки и палка дешёвой колбасы. Она живёт в вашей квартире, пользуется всем, что ты купил, ест за общим столом, а деньги, значит, у неё свои? Так не бывает, Игорь! В семье всё общее. Или я чего-то не понимаю в этой жизни?
Она говорила, а Игорь смотрел на потрескавшуюся клеёнку на столе, на старый эмалированный чайник, на стопку газет на подоконнике. Всё в этой квартире кричало о скромности, о десятилетиях экономии, о жизни, в которой не было места излишествам. И на фоне этого мира суммы, которые Алина с лёгкостью отправляла своей матери, действительно казались астрономическими, почти неприличными. Чувство вины, которое мать умела культивировать в нём с детства, начало прорастать, пуская ядовитые корни.
— Но она работает, мам. Она впахивает, чтобы так зарабатывать, — произнёс он свой последний, самый слабый аргумент.
Это было ошибкой. Лицо Галины Борисовны окаменело.
— Впахивает? А я, по-твоему, всю жизнь на диване лежала? Я тебя на что поднимала? На какие деньги? Я от себя отрывала последнее, чтобы у тебя всё было! Чтобы ты выучился и стал человеком! А теперь что? Теперь пришла эта… деловая, и я должна в уголке сидеть и радоваться крошкам с её стола? Нет уж, сынок. Если в семье всё общее, то оно общее для всех. Иди и поговори со своей женой. По-мужски. Объясни ей, что у тебя тоже есть мать. И ей тоже нужна помощь. Настоящая, а не эти твои подачки.
Она выпрямилась, её поза выражала непреклонность. Спор был окончен. Приговор вынесен. Игорь поднял на неё глаза и увидел в них холодную, требовательную сталь. Он понял, что не отделается. Она не отстанет. Она будет звонить, давить, напоминать, пока не сломает его окончательно. И он сломался. Быстрее, чем ожидал.
— Хорошо, мам. Ладно, — выдохнул он, чувствуя себя опустошённым и разбитым. — Я поговорю с ней.
Галина Борисовна удовлетворённо кивнула. На её лице не отразилось ни капли сочувствия, только торжество победителя. Она победила. Она снова доказала, кто здесь главный и чьи интересы важнее.
Игорь не находил себе места. Он бродил из угла в угол по гостиной, то останавливаясь у окна и вглядываясь в темнеющий двор, то подходя к книжному шкафу и бессмысленно проводя пальцем по корешкам книг. Разговор с матерью, закончившийся несколько часов назад, не выходил из головы. Её слова, полные упрёка и обиды, въелись под кожу, вызывая зудящее чувство вины. Обещание, данное ей, тяжелым грузом лежало на сердце, и он понятия не имел, как подступиться к Алине.
Когда в замке наконец повернулся ключ, он вздрогнул. Алина вошла в прихожую, устало сбросила на пол сумку с ноутбуком и стянула с ног туфли на высоком каблуке. Она выглядела измотанной: строгий офисный костюм казался бронёй, которую ей не терпелось снять, а в глазах застыла серая пыль долгого рабочего дня.
— Привет. Что-то случилось? — спросила она, заметив его напряжённую фигуру в дверном проёме. Она знала его слишком хорошо, чтобы не заметить эту суетливую нервозность.
— Привет. Нет, всё в порядке. — он попытался улыбнуться, но вышло жалко и фальшиво.
— Устал?
— Как собака, — он потёр виски. — Хочу только в душ и тишины.
— У мамы был? Продукты отвёз?
Это был идеальный момент для начала. Он сам не понял, как слова матери начали слетать с его языка, почти дословно.
— Был. Отвёз. Только… она совсем расклеилась, мам. Давление скачет, на лекарства опять цены подняли. Еле концы с концами сводит.
Алина прошла на кухню, налила себе стакан воды и выпила его залпом. Она слушала вполуха, её мысли всё ещё были где-то в рабочих проектах и дедлайнах.
— Ну ты же ей даёшь каждый месяц. Я не против, ты же знаешь. Может, ей нужно что-то конкретное? Технику какую-нибудь купить?
— Дело не в технике, Алин, — Игорь вошёл следом за ней на кухню. Он чувствовал себя предателем. — Дело в отношении. Понимаешь, она чувствует себя… обделённой.
Алина медленно повернулась к нему. Усталость в её взгляде сменилась настороженностью. Она поставила стакан на стол.
— Обделённой? Кем?
Игорь сглотнул. Пути назад не было.
— Нами. Тобой. Она считает, что это несправедливо. Что твоей маме мы помогаем основательно, а ей — так, для галочки. Она думает, что раз у нас общий бюджет, то и помогать нужно обеим матерям одинаково. Из общего котла.
На кухне повисла пауза. Алина смотрела на него долго, изучающе, будто видела впервые. Её лицо, до этого мягкое и утомлённое, начало твердеть, черты заострились.
— Погоди. Давай проясним. «Общий котёл», как ты выражаешься, на две трети, если не больше, состоит из моих денег. Я помогаю своей матери, потому что считаю это своим долгом и своим правом. Она меня вырастила одна, и я не позволю ей ни в чём нуждаться на пенсии. Я никогда не говорила тебе ни слова, когда ты от своей, прямо скажем, не самой большой зарплаты, отчислял долю своей маме. Что изменилось?
Её голос был спокойным, почти ледяным, и от этого спокойствия Игорю стало не по себе. Он ожидал крика, ссоры, но эта холодная логика обезоруживала.
— Изменилось то, что она знает сумму! — не выдержал он, повысив голос. — Она видела, сколько ты перевела своей матери! И она не понимает, почему одна мать должна получать столько, а другая — в десять раз меньше! Поставь себя на её место!
— На её место я себя ставить не буду, — отрезала Алина. Её глаза сузились. — Я ставлю себя на своё место. Я работаю по десять-двенадцать часов в сутки, чтобы у нас всё было. Чтобы мы жили в этой квартире, а не в её хрущёвке. Чтобы ты мог спокойно заниматься своей наукой за три копейки, потому что тебе это «для души». И я не позволю твоей матери или кому-либо ещё считать мои заработанные деньги и указывать, как мне ими распоряжаться. Это ясно?
Это был удар под дых. Каждое слово было правдой, и от этой правды Игорю стало ещё хуже. Он чувствовал себя униженным и женой, и матерью.
— То есть тебе на мою мать плевать? Ты считаешь её человеком второго сорта?
— Я считаю, что у неё есть взрослый, дееспособный сын. Это ты, Игорь. Ты и должен о ней заботиться. Хочешь помогать ей больше — найди вторую работу, попроси повышения, сделай что-нибудь. Но не смей пытаться решать свои проблемы за мой счёт и выставлять меня эгоистичной дрянью. Разговор окончен.
Она развернулась и вышла из кухни, оставив его одного. Он слышал, как в ванной включилась вода. Игорь остался стоять посреди кухни, глядя на пустой стакан на столе. Он не решил проблему. Он только что открыл ящик Пандоры, и теперь злость, обида и взаимные упрёки вырвались наружу, отравляя воздух в их доме. И он знал, что мать не отступится. Это было только начало.
Тишина в квартире на субботнее утро была плотной и тяжелой, как мокрое сукно. После вчерашнего разговора Алина и Игорь двигались по квартире, словно два призрака, тщательно избегая друг друга. Он пил кофе на кухне, уставившись в стену; она, заперевшись в спальне, отвечала на рабочие письма, создавая видимость занятости. Воздух был настолько наэлектризован, что, казалось, любая искра могла вызвать пожар. И искра не заставила себя ждать.
Резкий, требовательный звонок в дверь пронзил тишину, заставив Игоря вздрогнуть. Он посмотрел в сторону прихожей с таким выражением ужаса, будто за дверью стояла сама судьба. Он знал, кто это. Знал, зачем она пришла. Алина в спальне замерла, оторвав пальцы от клавиатуры. Звонок повторился, на этот раз короче и злее.
Игорь, понурив плечи, поплёлся открывать. На пороге стояла Галина Борисовна, застёгнутая на все пуговицы в своём лучшем демисезонном пальто, с сумкой, которую она сжимала так, будто в ней лежали не кошелёк и ключи, а боевая граната.
— Я так и знала, — произнесла она вместо приветствия, отстраняя сына плечом и проходя в квартиру. — Я всю ночь не спала, сердце болело за тебя. Вижу, не зря.
Она не разуваясь прошла в гостиную, её взгляд хищно и оценивающе обегал обстановку. Новый большой телевизор на стене. Удобный диван, обитый дорогой тканью. Идеально чистый ковёр. Она провела пальцем по глянцевой поверхности комода, словно проверяя наличие пыли.
— Мам, пожалуйста, не надо. Давай не здесь, — зашептал Игорь, идя за ней по пятам.
— А где, сынок? Где мне ещё за тебя заступаться? — она резко обернулась к нему. — Ты вчера с ней поговорил? Я вижу по твоему лицу, что поговорил. И что? Она послала тебя, да? Отказалась помочь родной матери своего мужа?
Из спальни вышла Алина. Она была одета в простую домашнюю футболку и брюки, волосы собраны в небрежный пучок. На её лице не было ни удивления, ни гнева. Только холодное, отстранённое внимание. Она молча встала в дверном проёме, скрестив руки на груди.
Галина Борисовна тут же переключилась на неё.
— А вот и она! Хозяйка медной горы! Ну, здравствуй, невестушка. Решила, значит, что можешь моего сына ни во что не ставить? Думаешь, раз деньги зарабатываешь, то тебе всё позволено?
Алина молчала. Она просто смотрела на свекровь, и это молчание бесило Галину Борисовну гораздо больше, чем любой крик или возражение.
— Что молчишь? Сказать нечего? — продолжала она, распаляясь всё больше. Она подошла к Алине почти вплотную. — Я жизнь на этого мальчика положила! Всю себя без остатка отдала, чтобы он человеком вырос! А ты пришла на всё готовенькое, и теперь тратишь наши семейные деньги на свою мамашу, которая, небось, и не болеет вовсе, а просто научила дочку, как мужиков вокруг пальца обводить!
— Мама, прекрати! — взмолился Игорь, попытавшись встать между ними.
— Не мешай, Игорь! — властно отрезала Галина Борисовна, даже не посмотрев на него. — Пусть она мне в глаза посмотрит и скажет! Скажи, тебе не стыдно? Ты живёшь в этой квартире, которую он получил! Ты ешь еду, которую мы покупаем! И при этом обделяешь его мать! Ты просто выкачиваешь деньги из нашей семьи!
Она сделала паузу, ожидая реакции. Но Алина по-прежнему молчала. Её лицо было абсолютно непроницаемым. Эта тишина была страшнее любой бури. Галине Борисовне нужна была ссора, скандал, слёзы — что угодно, что подтвердило бы её правоту и дало бы ей рычаги давления. Но она билась о глухую стену спокойствия.
И тогда она нанесла последний, самый подлый удар.
— Что ж, яблоко от яблони… Её мать, видимо, такая же. Хитрая, расчётливая. Научила дочку, как устроиться потеплее, за чужой счёт.
В этот момент что-то изменилось. Алина не вздрогнула, не закричала. Но её глаза, до этого холодные и отстранённые, вдруг сфокусировались на свекрови с такой ледяной ясностью, что Галина Борисовна невольно отступила на шаг. Это был взгляд хирурга, который нашёл источник заражения и уже приготовил скальпель. Она молча развернулась, прошла мимо растерянного Игоря и направилась к своей сумке, оставленной в прихожей. Галина Борисовна и Игорь замерли, не понимая, что произойдёт дальше.
Галина Борисовна замолчала, сбитая с толку внезапным маневром невестки. Она ожидала чего угодно: ответных оскорблений, криков, истерики, но только не этого спокойного, целенаправленного движения. Игорь тоже замер посреди гостиной, беспомощно переводя взгляд с матери на спину жены. Он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Вся ситуация, которую он так неуклюже пытался контролировать, вырвалась на свободу и теперь неслась к неминуемой катастрофе.
Алина подошла к своей сумке, неторопливо расстегнула молнию и достала толстый кожаный кошелек. В гостиной было так тихо, что отчётливо был слышен щелчок застежки. Галина Борисовна смотрела на эти манипуляции с жадным любопытством, в её глазах мелькнула безумная мысль: неужели проняло? Неужели она сейчас отсчитает ей денег, чтобы только отвязаться? Эта мысль была унизительной, но в то же время давала надежду на победу.
Но Алина даже не посмотрела в её сторону. Она открыла кошелек и извлекла из него пачку крупных купюр. Она небрежно, но точно отсчитала несколько штук. Её пальцы двигались быстро и уверенно, как у кассира в банке. Это были её деньги, и она знала им счёт. Затем она повернулась, но не к свекрови, а к своему мужу.
Она подошла к Игорю и протянула ему деньги. Он смотрел на купюры, потом на её лицо, ничего не понимая.
— Вот, Игорь, — её голос прозвучал ровно и буднично, как будто она просила его купить хлеба. — Это твоя доля за квартплату и продукты на этот месяц. Отдай мне.
Игорь машинально протянул руку и взял деньги. Купюры были настоящими, весомыми. Он почувствовал их текстуру пальцами, и эта осязаемость происходящего на секунду вывела его из ступора. Но он всё равно не мог понять смысла. Отдать ей? Зачем? Они же и так лежали на общем счёте, с которого всё оплачивалось.
— Что? Алин, я не… — начал он.
— Отдай мне, — повторила она, и в её голосе появилась первая за всё утро живая нотка — нотка нетерпения. Она протянула руку, и он, как робот, вложил деньги в её ладонь. Она тут же убрала их в другое отделение кошелька, демонстративно разделяя.
Затем Алина повернулась к застывшей в недоумении Галине Борисовне. Лицо свекрови вытянулось, она наконец-то начала осознавать, что происходит нечто непредвиденное, что её сценарий летит ко всем чертям.
— А теперь, — медленно и отчётливо произнесла Алина, глядя прямо в глаза свекрови, — поскольку наш бюджет теперь официально раздельный, все свои финансовые претензии адресуйте исключительно своему сыну. И его зарплате. Мои деньги — это мои деньги.
После этой фразы она не стала ждать ответа. Она не хлопнула дверью, не стала произносить больше ни слова. Она просто развернулась, прошла в спальню и спокойно, без единого лишнего звука, прикрыла за собой дверь. Щелчок замка прозвучал в оглушительной тишине как выстрел.
Мать и сын остались одни посреди гостиной. Игорь всё ещё смотрел на закрытую дверь спальни, потом перевёл взгляд на мать. Галина Борисовна стояла как изваяние. Её лицо, только что румяное от гнева и праведной борьбы, медленно бледнело. Спесь сходила с него, как плохой грим. Она смотрела на сына, и в её глазах больше не было ни торжества, ни требовательности. Там плескался растерянный ужас.
Она пришла сюда, чтобы выбить для своего сына — а на самом деле для себя — кусок чужого пирога. Она давила, унижала, требовала, уверенная в своей правоте и в слабости Игоря. И она победила. Но её победа оказалась пирровой. Она не просто не получила чужих денег. Она только что собственными руками лишила своего сына доступа к ним. Она разрушила тот самый «общий котёл», из которого и он, и она сама могли черпать мелкие, но приятные блага. Она вернула его в реальность его скромной зарплаты, из которой теперь придётся платить половину за квартиру, покупать половину продуктов и из оставшихся крох выделять что-то ей, своей матери.
Игорь смотрел на неё, и в его взгляде не было любви или сыновней преданности. Там была пустая, холодная ярость осознания. Он понял, что мать, пытаясь отвоевать для него «справедливость», по сути, обокрала его. Она разрушила его семью, его комфорт, его привычный мир, в котором он мог чувствовать себя успешным мужчиной рядом с сильной женщиной. Теперь он остался один на один со своей ничтожной зарплатой и со своей матерью, которая смотрела на него так, будто ждала, что он сейчас совершит чудо. Но чуда не будет. Алина всё решила. Холодно, жёстко и окончательно. И виноваты в этом были только они двое, стоявшие сейчас посреди гостиной, которая внезапно стала им чужой…
