— Карин, ты дома? Чего в темноте сидишь?
Голос Дениса, прозвучавший в коридоре, был бодрым и ничего не подозревающим. Обычный голос человека, вернувшегося с работы в свой дом, в свою крепость. Он щёлкнул замком, бросил ключи на полку, и звук их падения показался в кухонной темноте оглушительным. Он прошёл вглубь квартиры, и его силуэт нарисовался в дверном проёме, заслоняя собой тусклый свет из прихожей. Он всё ещё не видел её, только чувствовал её присутствие в вязкой, густой темноте, нарушаемой лишь тихим гудением холодильника.
— Устала, что ли? Я пиццу захватил, с грибами, как ты любишь.
Её силуэт отделился от стены у окна. Она не ответила. Её движения были выверенными, почти театральными. Она сделала несколько шагов к кухонному столу, и он увидел в её руке слабо светящийся прямоугольник телефона. Она не швырнула его. Она не бросила его с упрёком. Она медленно и аккуратно положила его на тёмную поверхность стола, экраном вверх.
Холодный, мертвенный свет экрана ударил вверх, выхватив из мрака нижнюю часть её лица — плотно сжатые губы и острый подбородок. Этот же свет упал и на него, когда он, недоумевая, подошёл ближе и наклонился.
Он замер. Расслабленная поза уставшего после работы человека мгновенно исчезла, сменившись жёсткой, напряжённой стойкой. Кровь медленно отхлынула от его лица, оставив на нём сероватый оттенок усталости и внезапного, животного страха. На экране светилась анкета из приложения для знакомств. Его анкета.
Фотография была хорошей, даже слишком. Он, Денис, щурится от яркого солнца где-то на набережной, на губах играет беззаботная улыбка. Кажется, этот снимок сделала она сама прошлым летом в отпуске. Под фотографией стояло его имя, возраст — «Денис, 34» — и короткая, убийственно простая фраза: «Ищу интересную собеседницу для приятного времяпровождения».
Он молча смотрел на экран, а его мозг лихорадочно, с пробуксовкой, пытался выстроить линию обороны. Секунды растягивались, превращаясь в липкое, неприятное время. Карина не произносила ни слова. Она не помогла ему, не подсказала правильную ложь, не начала обвинять. Она просто стояла рядом, в том же холодном свете от экрана, и смотрела на него. Её взгляд был спокойным и внимательным, как у энтомолога, разглядывающего пойманное в банку насекомое.
— Это… Я… Карин, это не то, что ты думаешь, — наконец выдавил он. Голос прозвучал хрипло и неуверенно. — Это старая анкета, я её чёрт знает когда создавал, ещё до… Ну, давно. Просто висела, я и забыл про неё.
Она продолжала молчать. Её молчание было страшнее любого крика. Оно было обвинением, приговором и насмешкой одновременно. Оно заставляло его говорить дальше, барахтаться, тонуть в собственной лжи.
— Ребята на работе прикололись, зарегистрировали всех по приколу, мы тогда ещё… спорили. Я туда и не заходил почти. Ну, может, пару раз, от скуки. Ты же знаешь, просто поболтать, там все так делают. Это ничего не значит. Вообще ничего. Просто слова.
Он говорил быстро, сбивчиво, перескакивая с одной версии на другую. Он сам чувствовал, как жалко и неубедительно это звучит. Он поднял на неё глаза, ища в её лице хоть какую-то реакцию — гнев, обиду, что угодно. Но её лицо оставалось непроницаемой маской. Она просто смотрела, как он изворачивается, и этот её спокойный, тяжёлый взгляд вытягивал из него все силы, заставляя чувствовать себя голым и пойманным на месте самого глупого, самого пошлого преступления.
Его сбивчивый лепет повис в густом кухонном воздухе и растаял без следа. Карина не ответила. Не кивнула, не покачала головой. Она просто смотрела на него, и её молчание превращалось в физическое давление, в вакуум, который высасывал из него остатки уверенности. Он ждал крика, пощёчины, потока обвинений — чего-то знакомого, чего-то, на что можно было отреагировать. Но в ответ была лишь эта жуткая, спокойная наблюдательность. Он почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он не был преступником, которого поймали. Он был актёром на сцене, который забыл свой текст, а единственный зритель в зале ждал, что же будет дальше.
И тогда тактика изменилась. Страх уступил место раздражению, а раздражение быстро переросло в праведный, как ему казалось, гнев. Он больше не был виноватым мужем. Он становился жертвой. Он выпрямился, расправил плечи, словно сбрасывая с себя липкую паутину обвинения. Его голос, до этого хриплый и неуверенный, обрёл твёрдость.
— Ну и чего ты молчишь? Что ты смотришь на меня так? — он сделал шаг назад от стола, от светящегося экрана, будто разрывая с ним связь. — Думаешь, это просто так появилось? От хорошей жизни? А ты сама-то когда в последний раз на меня смотрела не как на соседа по квартире?
Он обвёл рукой их кухню — чистую, ухоженную, без единой грязной тарелки. Место, где они только ели и спали.
— Я прихожу домой — ты уставшая. Я пытаюсь заговорить — ты уже мыслями где-то в своих отчётах. Выходные? Ты спишь до обеда, а потом снова садишься за ноутбук. Когда мы последний раз просто гуляли? Просто сидели и болтали ни о чём? Я прихожу в наш дом, Карина, и чувствую себя так, будто я здесь лишний. Словно я просто предмет мебели, который нужно иногда протирать от пыли.
Он набирал обороты. Каждое слово придавало ему уверенности, каждая жалоба казалась ему всё более и более справедливой. Он уже не оправдывался. Он обвинял. Он выстраивал перед ней картину своего одиночества, своего отчаяния, которое и толкнуло его на этот «невинный» шаг. Он говорил о тепле, о внимании, о том, что мужчине нужно чувствовать себя нужным.
— Да, я общался там с людьми! — он ткнул пальцем в сторону телефона. — Я говорил с ними! Потому что они слушали! Потому что им было интересно, как прошёл мой день! А тебе это интересно? Ты хоть раз спросила меня за последний месяц, что у меня на душе? Нет! Тебя интересует только одно — чтобы я не мешал тебе отдыхать после твоей бесконечной работы. Я должен быть тихим, удобным и не отсвечивать. Так вот, мне это надоело! Я живой человек, я тоже хочу внимания!
Он остановился, тяжело дыша. Его монолог был закончен. Он выложил всё. Теперь он стоял, ожидая её реакции, уверенный, что его слова, полные боли и обиды, должны были пробить её ледяную броню. Он был уверен, что теперь она увидит ситуацию его глазами. Увидит не предателя, а несчастного, заброшенного мужа.
Он ждал. Тишина стала ещё плотнее. А потом, в этой звенящей пустоте, он услышал звук. Тихий, короткий, почти беззвучный смешок. Это не был смех веселья или радости. Это был сухой, резкий звук, полный такого ледяного, убийственного презрения, что у Дениса похолодело внутри. Она медленно подняла на него глаза, и в них больше не было спокойствия. В них была ярость. Холодная, расчётливая, как сталь хирурга. Его жалкая оборона только что рухнула.
Этот сухой, короткий смешок был похож не на смех, а на треск ломающегося льда. Он прозвучал в мёртвой тишине кухни как выстрел. Денис вздрогнул. Вся его напускная, обиженная праведность, которую он так старательно выстраивал последние несколько минут, рассыпалась в пыль от этого тихого, презрительного звука. Он ожидал чего угодно — слёз, упрёков, истерики. Но этот смех был чем-то новым, чужеродным и абсолютно обезоруживающим. Он был знаком полного, окончательного превосходства.
Карина перестала смеяться так же внезапно, как и начала. Она сделала шаг к нему, и теперь свет от экрана телефона падал на её лицо снизу, искажая черты и придавая им вид жёсткой, беспощадной маски. Её голос, когда она заговорила, был до ужаса спокоен. В нём не было вибрации сдерживаемых слёз. Он был ровным и холодным, как линия на кардиомониторе остановившегося сердца.
— Внимания? — переспросила она так тихо, что ему пришлось напрячь слух. — Тебе не хватает внимания, Денис? Хорошо. Давай посчитаем. Это у меня хорошо получается в последнее время.
Она подняла руку и начала медленно, демонстративно загибать пальцы, будто считая нечто очень простое и очевидное.
— Моя основная работа. С девяти утра до шести вечера. Пять дней в неделю. В офисе, который находится на другом конце города. Я возвращаюсь домой около восьми, если повезёт с пробками. Я уставшая? Да, Денис, представляешь, я уставшая. Дальше. Понедельник, среда, четверг. После работы я не еду домой. Я еду в коворкинг, где сижу до десяти, а иногда и до одиннадцати вечера, и занимаюсь вёрсткой рекламных каталогов. Это подработка. Помнишь, мы решили, что нам нужны деньги «на мелкие расходы»?
Она говорила без всякой эмоции, словно зачитывала бухгалтерский отчёт. Её спокойствие пугало его гораздо сильнее, чем любой скандал. Он хотел что-то сказать, перебить её, но слова застряли в горле. Он понимал, что любое его слово сейчас будет выглядеть жалко.
— Суббота, — продолжила она, загнув ещё один палец. — Твой законный выходной. Ты спишь до обеда, потом играешь в приставку или встречаешься с друзьями. А я, после того как уберу квартиру и приготовлю еду на пару дней вперёд, сажусь за ноутбук. И до самого вечера делаю проекты для той московской фирмы. Это тоже подработка. Она приносит больше всего. Она самая тяжёлая. Воскресенье? Если повезёт, я просто сплю до обеда, как ты. Но чаще всего я доделываю то, что не успела в субботу. А теперь, Денис, главный вопрос этого финансового отчёта. Ты помнишь, зачем нам понадобилось столько «мелких расходов»?
Она в упор посмотрела ему в глаза. Он молчал, чувствуя, как к лицу приливает краска стыда. Он прекрасно помнил.
— Я напомню, — её голос стал ещё тише, но приобрёл твёрдость металла. — Твой блестящий чёрный внедорожник. Твоя «мечта», которая была нам абсолютно не по карману. Твоя статусная игрушка, чтобы ребята с твоей работы оценили. Я говорила тебе, что мы не потянем этот кредит. А ты ответил: «Прорвёмся! Что-нибудь придумаем! Ты же у меня умница!». И я придумала. Я нашла вторую работу. А потом и третью. Я работаю без выходных и праздников уже почти год, чтобы ты мог ездить на своей «мечте» и чувствовать себя успешным мужчиной. Я прихожу домой и валюсь с ног не потому, что мне на тебя плевать. А потому, что у меня просто не остаётся сил даже на то, чтобы дышать.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в него, проникнуть под кожу, в самую суть его эгоизма. А затем, с той же ледяной точностью хирурга, нанесла последний, сокрушительный удар. Она медленно, с расстановкой произнесла фразу, которая стала приговором.
— То есть тебе не хватает внимания моего дома и поэтому ты зарегистрировался в знакомствах? А ты не пробовал начать зарабатывать больше, чтобы я работала меньше, и больше внимания тебе начала уделять?
Его лицо исказилось. Это был удар под дых. Вся его красивая легенда о собственном одиночестве рассыпалась, обнажив уродливую правду: он не жертва. Он — причина. И теперь он стоял посреди кухни, разоблачённый и униженный, перед женщиной, которую он сам превратил в рабочую машину для оплаты своих прихотей, а потом упрекнул в том, что она сломалась.
Вопрос Карины ударил его, как удар хлыста. Он отшатнулся, словно от физического удара. Вся его тщательно выстроенная стена из самооправданий и обвинений рассыпалась, оставив его стоять посреди кухни абсолютно голым, жалким и виноватым. Он судорожно пытался найти слова, хоть какой-то аргумент, который мог бы его спасти, но в голове был лишь гулкий, панический вакуум. Логика была против него. Факты были против него. Правда была против него.
— Ты всё сводишь к деньгам… — наконец прохрипел он. Это было последнее, отчаянное оружие. Попытка перевести железную логику фактов в туманную плоскость чувств. — Я не о деньгах говорил! Я говорил о душе, о тепле! О том, что мы стали как чужие! При чём тут машина, при чём тут работа?
Но его слова больше не имели веса. Они звучали как лепет капризного ребёнка, которого поймали на глупой шалости и теперь он пытается обвинить в этом родителей. Карина смотрела на него, и в её взгляде не было ни сочувствия, ни понимания. Только холодная, брезгливая усталость. Она видела перед собой не мужчину, не партнёра, а лишь ещё одну статью расходов, которая внезапно потребовала к себе эмоционального обслуживания, при этом не желая оплачивать собственные счета.
Она больше не сказала ему ни слова. Она просто развернулась и вышла из кухни. Он на мгновение подумал, что она ушла в спальню плакать. Эта мысль принесла ему странное, извращённое облегчение — знакомый сценарий, где он мог бы потом прийти, извиниться, и всё бы вернулось на круги своя. Но она не ушла в спальню. Он услышал её шаги в гостиной, а через минуту она вернулась на кухню. В руках она держала свой ноутбук.
Она села за стол напротив него, на то место, где обычно завтракала. Открыла ноутбук. Экран осветил её лицо, и теперь оно выглядело как лицо хирурга, сосредоточенного на сложной, но необходимой операции. Её пальцы быстро и уверенно забегали по клавиатуре. Щёлкнула кнопка тачпада. Он смотрел на неё, ничего не понимая. Страх, холодный и липкий, снова начал подползать к горлу. Он не знал, что она делает, но чувствовал — происходит что-то неотвратимое.
На экране ноутбука открылся интерфейс онлайн-банка. Он узнал его. Это был их общий накопительный счёт. Тот самый, куда она переводила все деньги со своих подработок. Счёт, предназначенный для досрочного погашения кредита за его «мечту». Он смотрел, как заворожённый, как её палец скользит по тачпаду, как курсор выделяет шестизначную сумму. Ещё один щелчок. Открылось окно перевода. Она быстро ввела реквизиты, которые он не мог видеть. Подтвердила операцию кодом из СМС, пискнувшим на её телефоне, который так и лежал на столе экраном вверх, всё ещё освещая его позорную анкету.
Через несколько секунд на странице счёта ярко-красным загорелись цифры: 0,00 ₽.
Все деньги, заработанные её бессонными ночами и отсутствующими выходными, исчезли.
Она не смотрела на него. Закончив операцию, она спокойно, без единой эмоции на лице, закрыла крышку ноутбука. Звук захлопнувшегося пластика прозвучал в тишине как выстрел. Она встала, взяла ноутбук под мышку. И только теперь, проходя мимо него, она остановилась и, не глядя ему в глаза, бросила в пустоту тихую, финальную фразу.
— Так что иди и ищи себе приятное времяпровождение дальше. Но уже не за мой счёт.
После этого она ушла. Не в спальню. Он услышал, как она вошла в гостиную и плотно закрыла за собой дверь. Не хлопнула, а именно закрыла. Он остался один на тёмной кухне. Перед ним на столе лежал телефон, на светящемся экране которого улыбался беззаботный, лживый Денис. А в голове билась одна-единственная мысль: их общий счёт, на котором были её деньги и его надежды, только что был не просто обнулён. Он был аннулирован. Вместе со всем, что их связывало. Скандал был окончен. И жизнь, которую он знал, — тоже…
