— …да не, он нормально, он мужик с понятием! Паш, я правду говорю? Ты ж с понятием! Налей ещё вон Светке, а то она скучает!
Ольга повернула ключ в замке. Тяжёлый, дважды. Механизм щёлкнул глухо, будто нехотя впуская её в собственный дом. Она привалилась плечом к косяку, на секунду прикрыв глаза. Спина гудела тупой, непрерывной болью — два дня в позе буквы «зю» над грядками свекрови давали о себе знать. Мать Павла была уверена, что прополка — лучшее лекарство от городской хандры. Ольга была уверена, что после такого «лекарства» нужен мануальный терапевт и неделя молчания. Сумка с банками солений и деревенскими яйцами оттягивала руку. Она обещала приехать завтра, но силы кончились сегодня. Хотелось только одного — залезть под душ и рухнуть в свою половину кровати.
Она толкнула дверь и шагнула внутрь. И замерла. Воздух в прихожей был густым, тяжёлым и чужим. В нос ударил тошнотворный коктейль из перегара, дешёвого табачного дыма, запаха жареной курицы, оставленной остывать на столе, и приторно-сладких женских духов, какие продают в переходах. Из гостиной доносился пьяный гомон, прерываемый взрывами женского визгливого смеха и грохотом музыки — какой-то попсовый мотивчик, от которого у неё всегда начинала дёргаться бровь.
Ольга медленно, будто боясь спугнуть диких зверей, поставила сумку на пол. Она прошла по коридору и остановилась в арке, ведущей в гостиную. Её гостиную. На её диване, том самом, что они с Павлом выбирали полгода и за который до сих пор платили кредит, развалились четверо. Мужики. Двое в засаленных спортивных костюмах, один в мятой рубашке с расстёгнутым воротом. Четвёртый, самый громкий, был в майке-алкоголичке, демонстрируя синеватые татуировки на рыхлых плечах. Рядом с ними, тесно прижавшись, сидели две девицы. Одна, с ярко-красными губами, размазанными по подбородку, пыталась отобрать рюмку у соседа. Вторая, блондинка с выжженными волосами, хохотала, закинув голову и показывая тёмные пломбы на задних зубах.
А в центре этого шабаша, у журнального столика, заставленного грязными тарелками и пустыми бутылками, стоял её муж. Павел. В домашних трениках, с осоловелым, расфокусированным взглядом.
Ольга не попятилась. Она не вскрикнула. Она просто медленно, очень медленно закрыла за собой дверь в спальню, оставив сумку с продуктами у порога. Тело, лежавшее на её подушке, не пошевелилось. Ольга смотрела на него ещё секунду, запоминая каждую деталь: растрёпанные тёмные волосы, рассыпанные по белоснежной наволочке, полноватую руку, безвольно свесившуюся с края матраса, родинку на лопатке. Это было так буднично и так чудовищно, что мозг отказывался обрабатывать эту картинку как реальность. Она чувствовала, как внутри что-то, державшее её цельной личностью — женой, хозяйкой, просто Ольгой — с сухим треском лопнуло. На его месте образовалась холодная, звенящая пустота, которая тут же начала заполняться чёрной, концентрированной яростью.
Она развернулась и пошла обратно в гостиную. Она шла не как обманутая жена, а как судебный пристав, пришедший описывать имущество в притоне. Её лицо превратилось в маску, на нём не было ни одного лишнего движения. Гости её не заметили. Блондинка как раз рассказывала какой-то сальный анекдот, и мужики одобрительно гоготали. Павел, заметив Ольгу, замер с бутылкой в руке. Его пьяное благодушие мгновенно сменилось испугом.
— Оль… ты чего? Ты же завтра…
Она не ответила. Не удостоила его взглядом. Её глаза были прикованы к музыкальному центру, из динамиков которого лилась приторная мелодия. Она подошла к нему, наклонилась и с силой выдернула шнур из розетки. Музыка оборвалась на полуслове. Шум в комнате умер так резко, будто кто-то выключил звук у всего мира. Внезапно стали слышны детали: как кто-то икнул, как булькнула водка в недопитой бутылке, как нервно заскрипела пружина дивана под одним из гостей. Все головы повернулись к ней.
И только тогда она посмотрела на мужа. Не на гостей, не на девиц, не на бардак вокруг. Только на него. Её голос не был громким. Он был ровным, низким и острым, как заточка.
— То есть, пока я помогаю твоим же родителям на их даче, ты к нам домой приводишь своих дружков, побухать, а ещё и всяких подзаборных девок?!
Она сделала шаг вперёд. Гости на диване инстинктивно вжались в спинку, будто её слова имели физический вес и могли их задеть. Павел попытался улыбнуться. Жалкая, кривая гримаса.
— Оленька, ты не так всё поняла. Это ребята с работы, мы просто…
— Заткнись, — отрезала она, и это слово ударило его, как пощёчина. — Просто заткнись. Я два дня, слышишь, два дня спину гнула в огороде твоей матери. Не моей, твоей. Чтобы у неё её помидорчики были подвязаны, а перцы прополоты. Чтобы она потом тебе звонила и рассказывала, какая у тебя жена хорошая, работящая. Я землю эту ногтями скребла, привезла тебе яиц домашних, солений. Чтобы ты, кормилец, поел нормально. А ты что в это время делал, Павел?
Она обвела взглядом комнату, но смотрела по-прежнему только на него, сквозь него.
— Ты устроил здесь стойло. Ты притащил в наш дом, в мой дом, вот это, — она неопределённо махнула рукой в сторону дивана, даже не глядя на них, будто они были не людьми, а кучей грязного тряпья, — напоил их дешёвым пойлом, заблевал мой ковёр и превратил всё в свинарник. Тебе самому не тошно? Смотреть на них, на себя? Ты хоть понимаешь, в какое ничтожество ты превратился?
Гости молчали. Веселье испарилось без следа. Мужики потупили взгляды, блондинка вдруг начала с интересом разглядывать свой облупленный маникюр. Они перестали быть участниками весёлой пьянки и стали напуганными зрителями в первом ряду очень скверного спектакля.
— Но и этого тебе показалось мало, да? — продолжала Ольга, и в её голосе появились металлические нотки. — Тебе нужно было опуститься на самое дно. Тебе нужно было загадить самое последнее, что у нас оставалось. Ты нашу кровать, нашу постель, превратил в общественный туалет для первой попавшейся шлюхи.
Она замолчала, давая последней фразе впитаться в воздух, пропитать обои, мебель, самого Павла. Он стоял белый, как полотно, с открытым ртом, не в силах выдавить ни слова. Ярость в Ольге достигла пика и начала перерождаться во что-то другое. В холодную, расчётливую решимость. Она закончила говорить. Слова больше были не нужны. Она глубоко вдохнула, выдохнула и медленно повернула голову, впервые посмотрев прямо на девицу с размазанной помадой. Во взгляде Ольги больше не было эмоций. Только деловитая пустота человека, который собирается выносить мусор.
Взгляд Ольги, лишённый всяких эмоций, остановился на девице с размазанной помадой. Та съёжилась, инстинктивно пытаясь стать меньше, незаметнее. Но было поздно. Ольга сделала к ней два шага, обогнула стол и, не говоря ни слова, схватила её за предплечье. Это была не истеричная женская хватка. Это было похоже на то, как рабочий берёт инструмент — уверенно, без сомнений и с чётким пониманием цели. Пальцы впились в мягкую плоть не как женские, а как тиски. Девица пискнула от неожиданности и боли.
— Э, ты чего? — просипела она, пытаясь высвободить руку.
Ольга не ответила. Она просто потянула её на себя. Сила в её руке была такой неожиданной и концентрированной, что девица не удержалась на диване и практически съехала на пол, запутавшись в собственных ногах. Ольга, не ослабляя хватки, развернула её и потащила к выходу. Это не было похоже на драку. Это было похоже на то, как выносят мешок с мусором. Пьяные мужики на диване ошарашенно наблюдали за этой сценой, их хмель испарился окончательно. Они смотрели, как маленькая, уставшая женщина волочёт их подругу через всю комнату, а та семенит, спотыкается и не может оказать никакого сопротивления.
— Паш, ну скажи ей! — взвизгнула девица, когда Ольга уже выволокла её в прихожую.
Павел дёрнулся, будто очнувшись.
— Оля, перестань! Что ты делаешь?! — он шагнул к ней, пытаясь перехватить её руку.
Она остановилась на полпути к входной двери и медленно повернула голову. Она посмотрела на него так, будто видела впервые. В её глазах не было ни злости, ни обиды, ни любви. Там была пустота. Взгляд патологоанатома, изучающего неживой объект. Этот взгляд остановил Павла лучше любой стены. Он отдёрнул руку, словно обжёгся. Он понял, что перед ним не его жена Оля. Это был кто-то другой, чужой и страшный.
Ольга отвернулась от него, открыла входную дверь, с силой вытолкнула девицу на лестничную клетку и тут же перевела взгляд на оставшихся в гостиной. Она не кричала. Она просто стояла в дверном проёме и смотрела на них. Мужики засуетились. Тот, что был в майке с татуировками, первым вскочил с дивана, схватил свою куртку и, не глядя ни на кого, проскользнул мимо Ольги к выходу. Двое других, толкаясь и что-то бормоча под нос, последовали за ним. Они боялись её. Они боялись этой тишины и этого взгляда, который обещал гораздо больше, чем любой крик.
Последней осталась блондинка. Она встала, нервно одёрнула короткую юбку и попыталась что-то сказать.
— Мы не знали… он сказал, что вы не…
Ольга сделала шаг ей навстречу. Блондинка осеклась, развернулась и почти бегом кинулась к выходу, едва не споткнувшись о порог. Теперь в квартире, кроме них с Павлом, оставался лишь один незваный гость. Тот, что спал в их постели.
Но Ольга не пошла в спальню. Она бросила взгляд на стул у входа, на котором была небрежно свалена чужая одежда: дешёвое синтетическое платье, колготки и туфли с облезшими набойками. Она, не колеблясь, сгребла эту кучу в охапку. Ткань была ещё тёплой. Ольга подошла к всё ещё открытой двери, шагнула на лестничную клетку и, не глядя, швырнула одежду на грязный бетонный пол. Платье легло бесформенной тряпкой рядом с окурками у мусоропровода.
Она вернулась в квартиру. Дверь она не захлопнула. Она закрыла её медленно, методично. Повернула верхний ключ. Потом нижний. Щелчок замка прозвучал в мёртвой тишине квартиры как выстрел. Она развернулась. Павел стоял посреди разгромленной гостиной, жалкий и растерянный. Он был последним элементом чужого мира, который она ещё не вычистила из своего дома. И её взгляд, холодный и окончательный, остановился на нём.
Тишина, наступившая после щелчков замка, была плотнее и тяжелее, чем пьяный гомон до этого. Она давила, закладывала уши. Павел стоял посреди гостиной, как на острове посреди океана из грязи и мусора. Он смотрел на Ольгу, и пьяный туман в его голове окончательно рассеялся, уступив место липкому, холодному страху. Она не выглядела злой. Она не выглядела обиженной. Она выглядела так, будто закончила тяжёлую, неприятную, но необходимую работу. Она смотрела на него не как на мужа, а как на последний предмет, который осталось вынести из комнаты перед дезинфекцией.
— Оль, давай поговорим, — голос у него был сиплый, чужой. Он сделал шаг к ней, протянув руку. — Ты устала, я понимаю. Я виноват, я… я всё уберу. Прямо сейчас.
Она даже не моргнула. Её взгляд был неподвижным.
— Ты ничего не будешь здесь убирать. Ты здесь больше ничего не будешь делать.
Он замер на полпути. Её спокойствие пугало гораздо сильнее, чем любой крик. В нём не было места для диалога. Это был не упрёк, а констатация факта, будто она зачитывала выписку из реестра.
— В смысле? Оль, ну хватит. Я понимаю, я накосячил, сильно. Но это… — он запнулся, ища слова, но находил только панику. — Это наш дом.
— Нет, — ровным голосом ответила она. — Это мой дом. Дом, в котором я мою полы, готовлю еду и в который возвращаюсь после того, как вкалываю на огороде твоих родителей. А ты здесь просто жил. Пользовался. И твоё время пользования закончилось.
Павел почувствовал, как у него похолодело в животе. Это было не похоже на их обычные ссоры, которые заканчивались битьём посуды и бурным примирением. Это было что-то другое. Окончательное.
— А… а что мне делать? — выдавил он, понимая всю глупость этого вопроса в ту же секунду, как он сорвался с языка. — Куда я пойду?
— Можешь пойти к ним, — она слегка кивнула головой в сторону двери, за которой исчезли его друзья. — Вы найдёте, где продолжить. У вас, я смотрю, интересы общие.
Внезапно он вспомнил. Тело. В спальне. Ужас новой волной окатил его.
— Оля, там… там же…
— Я знаю, что там, — перебила она, её голос стал ещё холоднее, если это было возможно. — Это твоя проблема. Ты её сюда притащил, ты её отсюда и выведешь. Вместе с собой.
Она посмотрела на часы на стене.
— У тебя десять минут. Собери то, что сможешь унести в руках. Документы, телефон, зарядку. Одежду, в которой стоишь. Больше тебе здесь ничего не принадлежит.
Десять минут. Эта цифра взорвалась у него в мозгу. Он ошарашенно смотрел на неё, ожидая, что она вот-вот рассмеётся или заплачет, что эта жуткая маска спадёт с её лица. Но она не спадала.
— Ты серьёзно? Ты меня выгоняешь? Вот так, ночью?
— Я не выгоняю. Я удаляю, — поправила она. — Как вирус из системы. А теперь иди и разбуди своё сокровище. Её одежда лежит на лестничной клетке. Если поторопитесь, может, ещё не украли. Время пошло.
Она отошла к окну и встала к нему спиной, давая понять, что разговор окончен. Для неё он уже перестал существовать в этом пространстве. Павел, пошатываясь, побрёл в спальню. Голая женщина всё так же спала, пуская пузыри слюны на его подушку. Он брезгливо потряс её за плечо. Та что-то промычала и открыла мутные глаза. Пока он, запинаясь, пытался объяснить ей, что нужно убираться, пока она искала в темноте трусы, которых не было, он судорожно кидал в пакет паспорт и зарядку от телефона. Он слышал, как Ольга ходит по гостиной. Она не плакала. Она просто открыла окно, и в квартиру ворвался свежий ночной воздух, вытесняя запах пьянки.
Через восемь минут он стоял в прихожей. Рядом с ним, кутаясь в его куртку, которую он ей бросил, мялась полупроснувшаяся, ничего не понимающая девица. Ольга обернулась. Она подошла к нему вплотную.
— Ключи, — сказала она. Не попросила — приказала.
Он машинально полез в карман джинсов и достал связку. Ключ от квартиры, от подъезда, от почтового ящика. Он держал их в руке, и это было последнее, что связывало его с этим местом, с этой жизнью.
— Отдай, — повторила она.
Он разжал пальцы. Ключи упали в её протянутую ладонь. Она не стала их прятать. Она просто держала их в руке, глядя ему прямо в глаза. Потом шагнула назад, открыла входную дверь и молча указала на выход.
Он вышел на лестничную клетку. Девица поплелась за ним. Дверь за их спинами закрылась. Он услышал, как изнутри поворачивается ключ в верхнем замке. Потом в нижнем. И всё. Он стоял на грязной площадке, рядом с чужой полуголой бабой и разбросанной по полу дешёвой одеждой. В кармане у него был паспорт и телефон с почти севшей батареей. И он впервые в своей жалкой жизни понял, что такое — самое дно. А за дверью Ольга, не проронив ни звука, взяла мусорный мешок и начала методично собирать в него пустые бутылки…
