— …и это будет не просто клуб, понимаешь? Не какая-то подвальная качалка для школьников! Это будет атмосфера! Мекка! — Вадим сделал широкий, всеобъемлющий жест рукой, словно прямо сейчас рисовал в тесном пространстве их кухни невидимый архитектурный шедевр. Он метался от холодильника к окну и обратно, его глаза горели тем самым лихорадочным, почти безумным огнём, который Марина научилась узнавать безошибочно. Этот огонь всегда предшествовал очередному провалу.
Она не смотрела на него. Её взгляд был прикован к чашке с остывающим чаем. Ложечка монотонно постукивала о фарфор, создавая крошечный, раздражающий ритм, который был полной противоположностью его пламенной речи. Она смотрела на маленький тёмный водоворот в центре чашки и думала о том, что её собственная жизнь вот так же крутится на одном месте, затягиваемая в воронку его бесконечных, бесплодных фантазий.
— Ты только представь! — он остановился и опёрся руками о кухонный стол, наклонившись к ней, пытаясь заглянуть в глаза. — Десять топовых компьютеров в ряд. Отдельная зона с консолями, огромный экран, диваны. Люди приходят не просто поиграть на час. Они приходят провести вечер! Компаниями! Мы ставим свой маленький бар — пиво, закуски. Турниры по выходным, трансляции на больших экранах… Маржа на всём этом бешеная! Это не просто аренда железа, это продажа эмоций, Марин! Экосистема!
Он произнёс слово «экосистема» с таким придыханием, будто открыл новый закон физики. Он был влюблён в красивые, современные слова, которые, по его мнению, придавали вес любому, даже самому бредовому начинанию. Его предыдущий проект — «крафтовая кофейня» на окраине спального района — тоже начинался с красивых слов: «локальность», «комьюнити», «уникальный бленд». Закончилось всё списанным в утиль кофейным аппаратом и долгом в триста тысяч. А до этого была «инновационная автомойка самообслуживания», которая съела полмиллиона и тихо сгнила за зиму.
— Мы не будем работать, мы будем владеть местом силы, — продолжал он, не замечая или не желая замечать её молчания. — Люди устали сидеть по домам. Им нужно третье место, после дома и работы. И мы им его дадим! Я всё просчитал. Абсолютно всё. Потоки клиентов будут стабильными. Я уже и название придумал… «Легион». Звучит, а? Мощно!
Марина медленно подняла ложечку из чашки и аккуратно положила её на блюдце. Тихий фарфоровый стук прозвучал в короткой паузе, которую Вадим сделал, чтобы перевести дух, оглушительно громко. Он наконец замолчал, ожидая её реакции, её восхищения, её вопросов. Он закончил свою тщательно отрепетированную презентацию и перешёл к главному, к тому, для чего всё это и затевалось. Он улыбнулся своей самой обезоруживающей, мальчишеской улыбкой.
— Нам нужно всего два миллиона на старт. На аренду, закупку оборудования и небольшой ремонт. Твои помогут, я уверен. Для них это не такие уж большие деньги, а для нас — это билет в новую жизнь. В ту, о которой мы всегда мечтали. Мы взлетим, Марин. Я тебе обещаю.
Он ждал. И она наконец подняла на него глаза. В них не было ничего. Ни поддержки, ни злости, ни интереса. Только серая, выжженная дотла, бесконечная усталость. Она смотрела на него так, как смотрят на надоедливый уличный шум, который просто нужно перетерпеть.
— Мои родители, — произнесла она ровным, безжизненным голосом, в котором не было ни единой эмоции, — больше не дадут тебе ни копейки.
Она не сказала «нам». Она сказала «тебе».
— Банк закрыт, Вадим. Навсегда.
Мальчишеская улыбка сползла с лица Вадима, будто её стёрли грязной тряпкой. На смену ей пришло недоумение, которое почти мгновенно сменилось уродливой гримасой обиды и гнева. Его шея начала наливаться багровым, а глаза, только что горевшие энтузиазмом, сузились, превратившись в две колючие точки. Он не мог поверить. Он разыграл перед ней свой лучший спектакль, он вложил в него всю свою страсть, а в ответ получил этот ледяной, равнодушный приговор.
— Что значит «банк закрыт»? — прошипел он, его голос потерял свою бархатистость и стал резким, скрипучим. — Это что ещё за тон? Я тут распинаюсь, я предлагаю нам обоим путь к нормальной жизни, а ты… Ты так со мной разговариваешь?
— Я разговариваю с тобой так, как ты заслуживаешь, — Марина даже не поменяла позы. Она всё так же сидела за столом, прямая и неподвижная, как статуя. Её спокойствие выводило его из себя гораздо сильнее, чем если бы она начала кричать. Оно было как стена, о которую его напор разбивался в пыль.
— Не веришь в меня, да? — он усмехнулся, но смех получился злым и коротким. — Конечно. Проще всего сидеть на попе ровно и ничего не делать. Проще всего рубить на корню любую инициативу. Тебе ведь нравится, что я от кого-то завишу! Тебе нравится, что твои предки могут попрекать меня куском хлеба! Ты просто боишься, что у меня получится! Что я стану кем-то, а ты так и останешься… никем.
Он выстрелил последним словом, целясь в самое больное место. Он ждал, что она взорвётся, заплачет, начнёт оправдываться. Но Марина лишь криво усмехнулась, и в этой усмешке было столько яда и презрения, что Вадим невольно отшатнулся.
— Потенциал? — переспросила она, и её тихий голос прозвучал на кухне как удар хлыста. — Ты это называешь потенциалом? Какой потенциал, Вадим? Потенциал просаживать чужие деньги? Давай посчитаем твой «потенциал», бизнесмен.
Она медленно, с расстановкой, загнула один палец.
— Твоя «крафтовая кофейня» в заднице мира, где единственными клиентами были две бабки с соседнего подъезда. Минус триста тысяч из кармана моего отца. Он тогда продал свой гараж, помнишь? Сказал, что ему уже не нужен. А на самом деле — чтобы покрыть твои долги за аренду.
Она загнула второй палец, её взгляд был твёрдым и беспощадным.
— Твоя «инновационная» автомойка самообслуживания, которая так и не открылась, потому что ты неправильно оформил документы на землю. Все купленные аппараты сгнили за зиму под открытым небом. Это ещё полмиллиона. Мама тогда сняла все свои накопления, которые откладывала себе на зубы. Все до копейки. Она до сих пор ходит с временными коронками.
Вадим молчал. Его лицо из багрового стало бледным. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но Марина не дала ему вставить ни слова, загибая третий палец.
— Твой гениальный план по перепродаже гироскутеров из Китая. Ты заказал целую партию, которая оказалась бракованной. Двести пятьдесят тысяч чистого убытка. Мне тогда пришлось залезть в кредитку, чтобы ты мог хотя бы вернуть деньги тем несчастным, кто успел сделать предоплату. Я закрывала этот долг полтора года.
Она подняла на него руку с тремя загнутыми пальцами, словно держала перед его лицом неопровержимую улику. А затем она встала. Медленно, плавно, не отводя от него взгляда.
— С чего это ты решил, что мои родители будут тебя спонсировать и дальше? Ты и так им уже больше миллиона должен за все свои стартапы, и это не говоря уже о машине, которую купил мой отец!
— Да что ты?
— Да! Представь! Той самой, на которой ты сейчас катаешься и рассказываешь друзьям, как «поднялся». Так что закрой свой рот про «потенциал» и «веру». Вера кончилась. Деньги тоже. Ищи работу. Или ищи новых спонсоров. Но уже не в моей семье.
Факты, брошенные Мариной на кухонный стол, повисли в воздухе. Они были твёрдыми, упрямыми и неопровержимыми. Несколько секунд Вадим просто стоял, переваривая услышанное. Бледность с его лица не сходила, но взгляд начал меняться. Пропала растерянность, пропала обида. На их место пришло нечто иное — холодное, высокомерное снисхождение. Он медленно обошёл стол и сел напротив неё, приняв позу мудреца, которому приходится объяснять очевидные вещи неразумному дитя.
— Ты всё свела к цифрам, — сказал он тихо, почти печально. — К примитивному бухгалтерскому учёту. Продажа гаража, мамины накопления… Ты мыслишь категориями лавочника, Марин. Ты не видишь главного.
Он сделал паузу, давая своим словам впитаться.
— Любое большое дело требует вложений. Любой прорыв сопряжён с риском. Генри Форд разорялся пять раз, прежде чем построил свою империю. Уолт Дисней получил больше трёхсот отказов, прежде чем нашёл финансирование. Ты думаешь, их жёны тоже сидели и считали каждый потраченный доллар, попрекая их неудачами? Нет! Они верили! Они были опорой! А ты… ты считаешь деньги своих родителей.
Он говорил теперь спокойно, даже покровительственно, словно не оправдывался, а читал ей лекцию по основам венчурного капитала. Его тактика изменилась. Он больше не защищал свой провальный послужной список — он возводил его в ранг необходимой жертвы на алтарь будущего величия.
— Это не долги, Марин, — он развёл руками. — Это были инвестиции. Инвестиции в опыт, в понимание рынка. Каждая из этих «неудач», как ты их называешь, была бесценным уроком. Да, эти уроки стоили денег. Но так устроен мир! Чтобы что-то получить, нужно что-то вложить. Твои родители — не бедные люди. Они вкладывались не просто в кофейню или автомойку. Они вкладывались в наше с тобой будущее. В меня! Они инвестировали в зятя, который не хочет всю жизнь сидеть на окладе в душном офисе, а стремится к большему! Для них это должно быть честью — помогать своей семье строить что-то настоящее. А ты превращаешь их помощь в унизительную подачку.
Он откинулся на спинку стула, довольный произведённым эффектом. Он перевернул ситуацию с ног на голову: теперь не он был виноват в растрате денег, а она — в своём мещанском, приземлённом мировоззрении, которое мешает ему взлететь.
Марина слушала его молча, не перебивая. Она дала ему выговориться, дойти до самого конца этой витиеватой, самовлюблённой тирады. Когда он замолчал, она несколько секунд смотрела ему в глаза, и он впервые увидел в её взгляде не усталость, а что-то похожее на научный интерес. Словно энтомолог разглядывал под микроскопом особенно отвратительное насекомое.
— Ты не творец, Вадим, — сказала она так же тихо, но в её голосе появилась сталь. — Ты потребитель. В этом вся разница.
Он дёрнулся, будто его ударили.
— Что?
— Ты ничего не создаёшь, — продолжила она, её голос оставался ровным, но каждое слово било точно в цель. — Ты только потребляешь. Чужие идеи, которые подсмотрел в интернете. Чужое время. Чужие нервы. И чужие деньги. Тебе нравится не процесс созидания, тебе нравится процесс запуска. Тебе нужна эта первая фаза: горящие глаза, красивые презентации, разговоры о «потоках» и «экосистемах». Тебе нравится играть в бизнесмена. Казаться им. Но как только игра требует настоящей, ежедневной, нудной работы — тебе становится скучно. Ты всё бросаешь и начинаешь искать новую игрушку. А расплачиваются за твои игры другие.
Она наклонилась к нему через стол, и теперь в её голосе звучала открытая, холодная ярость.
— Ты думаешь, я не видела, как ты относился к той кофейне? Ты провёл там два дня. А потом нанял девочку-студентку, а сам сидел дома и рассказывал, как ты «управляешь бизнесом». Ты не гений, которому мешает моё «мещанство». Ты просто ленивый, инфантильный мальчик, который не хочет взрослеть. Который считает, что весь мир ему должен просто за то, что он существует и генерирует «идеи». Но твои идеи — это просто пыль. Пустые слова, за которыми нет ничего, кроме желания жить красиво, не прилагая для этого никаких усилий.
Она выпрямилась, её лицо было похоже на маску.
— И знаешь, что самое страшное? Ты даже не видишь во мне жену. Ты видишь во мне мост. Удобный мост к кошельку моих родителей. И ты искренне не понимаешь, почему этот мост вдруг отказывается служить.
Слова Марины упали в центр кухни, как куски льда. «Мост к кошельку моих родителей». Эта фраза, произнесённая без тени сомнения, без возможности иного толкования, была не просто обвинением. Это был приговор, окончательный диагноз, который нельзя было оспорить или проигнорировать. Вадим смотрел на неё, и его лицо медленно превращалось в маску. Все его тщательно выстроенные образы — гения-визионера, непонятого творца, рискового инвестора — рассыпались в прах под её холодным, аналитическим взглядом. Она видела его насквозь, и это было невыносимо.
На мгновение он замер, словно компьютер, у которого отказала операционная система. А затем, не найдя в своём арсенале ни одного аргумента, ни одной лазейки для манипуляции, он сделал то единственное, что ему оставалось. Он решил причинить боль. Максимальную, концентрированную, незаживающую боль. Он поднялся, медленно, с каким-то новым, змеиным изяществом, и криво улыбнулся.
— Мост… — протянул он, смакуя слово. — Ты права, конечно. Но ты кое-что упустила в своей гениальной аналитике. Ты никогда не задумывалась, почему твои родители так легко расставались с деньгами? Почему твой папочка, продав свой драный гараж, бежал спонсировать мои «провалы»? Почему твоя мамочка отдала деньги, которые копила на вставную челюсть?
Он сделал шаг к ней. Марина не отступила, просто смотрела на него, ожидая конца.
— Они не в бизнес инвестировали, дура, — прошипел он, наклонившись к её лицу. Его дыхание было тёплым и неприятным. — Они не в меня вкладывались. Они тебя покупали. Они покупали мужа для своей пресной, скучной, никому не нужной дочери. Они платили мне, чтобы я был рядом с тобой, чтобы ты не осталась до старости одна со своими чашками чая и кислым лицом. Каждый их транш был платой за то, что я терплю тебя. Твою унылость, твою правильность, твою тоску. Так что это ты должна им сказать спасибо, что они нашли такого, как я, готового за их счёт развлекать их неликвидную дочку.
Он закончил. Он выложил всё. Это было его самое мощное оружие, самая грязная бомба, и он с наслаждением ждал взрыва — слёз, криков, пощёчины.
Но ничего не произошло.
Марина смотрела на него ещё несколько секунд. Её лицо никак не изменилось. Ни одна мышца не дрогнула. Казалось, эти чудовищные слова просто прошли сквозь неё, не задев. Она молча обошла его, словно он был предметом мебели, и направилась в коридор. Вадим растерянно смотрел ей в спину, не понимая.
Она остановилась у стены, где на маленьком деревянном крючке висели связки ключей. Её рука уверенно и без малейшего промедления сняла одну связку. Ту, на которой висел брелок с логотипом автомобильной марки. Она вернулась на кухню.
Она не бросила ключи на стол. Она не швырнула их ему в лицо. Она просто остановилась напротив него и разжала ладонь. Ключи от машины, купленной её отцом, лежали на её ладони. Затем она медленно, демонстративно сжала пальцы, и металлический брелок глухо стукнул о ключи внутри её кулака.
— Это было последнее, — сказала она. Её голос был абсолютно спокойным, как у диктора, зачитывающего прогноз погоды. — То, что ты сейчас сказал, было последним.
Она опустила руку с зажатыми в ней ключами.
— Машина была подарком от моего отца. Теперь это больше не так. Подарок отозван. Собирай свои вещи и уходи.
Он смотрел на неё, потом на её сжатый кулак, и до него начало доходить. Не эмоционально, а на уровне чистой логики. Презентация провалилась. Инвесторы ушли. Мост рухнул. И теперь у него отбирали последнее, что было символом его мнимого успеха — автомобиль.
— Ты не можешь…
— Могу, — перебила она его, не повышая голоса. — У тебя десять минут, чтобы собрать то, что сможешь унести в руках. Потом я вызываю службу, и они меняют замки. Идти тебе некуда? Это не моя проблема. Ты же гений. Придумаешь что-нибудь…
