Я поставила чайник и достала из духовки яблочный пирог — любимое лакомство моего Виктора. В гостиной уже был накрыт стол — скатерть с вышивкой, фарфоровые чашки, серебряные ложечки. Все для дорогих гостей. Хотя дорогими я бы их не назвала.
Виктор нервничал — расставлял чашки, поправлял салфетки, то и дело поглядывал на часы.
— Думаешь, сегодня они придут просто так? Без… — он замялся.
— Без очередной просьбы о деньгах? — я улыбнулась, глядя на его встревоженное лицо. — Не верю. Они не приходят просто в гости.
Звонок в дверь прервал наш разговор. Я включила настольную лампу — яркий свет люстры казался слишком резким, а мне хотелось создать уютную атмосферу, несмотря на моё внутреннее напряжение.
Первым вошёл Игорь — высокий, как и Виктор, но с совсем другим выражением лица. Самоуверенность и какая-то снисходительность — вот что читалось в его глазах. За ним шла Наталья — маленькая и цепкая, с внимательным взглядом, оценивающим всё вокруг. Последним появился Максим — их сын, вечный студент двадцати семи лет, с манерами мальчика и амбициями взрослого мужчины.
— Тётя Оля, дядя Витя! — он обнял каждого из нас, и от него пахнуло дорогим одеколоном. На запястье блеснули часы, стоившие как мой месячный пенсионный доход.
Мы расположились в гостиной. Я разлила чай, нарезала пирог, поставила конфеты. Виктор сидел рядом, я чувствовала, как он напряжен.
Игорь откинулся на спинку стула, небрежно размешивая сахар. Ложечка звенела о чашку — тинь-тинь, тинь-тинь. Наталья продолжала осматривать комнату оценивающим взглядом. Максим нервно постукивал пальцами по столу.
— Ой, а у вас новая ваза? — спросила Наталья, указывая на подарок наших детей, который стоял у нас уже года два.
— Нет, старая, — ответила я спокойно.
Пятнадцать минут разговора о погоде и общих знакомых. А потом Игорь прочистил горло и посмотрел на брата.
— Ну что, Виктор, — небрежно начал он, — у тебя ведь сейчас всё хорошо? Племяннику помочь надо, бизнес открывает.
Вот оно. Я поставила чашку на блюдце чуть громче, чем требовалось.
— Какой бизнес? — спросила я, глядя прямо на Максима.
— Салон красоты для собак, тёть Оль, — он улыбнулся широко и неестественно. — Сейчас все заводят пуделей, стричь их надо, ногти подпиливать.
Я скрестила руки на груди.
— А три месяца назад ты собирался открыть кофейню. До этого – такси. А ещё раньше – интернет-магазин.
Максим дёрнул плечом:
— Не пошло… Рынок сейчас сложный.
— И этот бизнес тоже «не пойдёт», — я почувствовала, как раздражение накатывает волной. — Мы не банк, Игорь.
Наталья поджала губы:
— Ольга, ты всегда была такой… практичной.
— Практичной? — я приподняла бровь. — Или просто здравомыслящей?
Виктор сидел рядом, теребя салфетку. Ему было неловко, он избегал моего взгляда.
— Виктор, ты же не против? — спросил Игорь, изучающе глядя на брата. — Ты же понимаешь, что семья — это главное.
Я перебила, не давая мужу сказать ни слова:
— Это наши деньги. Мы их зарабатывали годами. И да, семья — это главное. Наша семья. Виктор и я.
В комнате повисла напряжённая тишина. Игорь медленно отпил из чашки, не отрывая взгляда от брата. Наталья демонстративно отодвинула тарелку с моим пирогом. Максим уставился в стол.
И в этой тишине я почувствовала, как Виктор накрыл мою руку своей.
— Оля права, — сказал он тихо, но твёрдо.
Маленькая победа в большой войне за нашу семью.
Всю неделю после отказа Витя ходил сам не свой. Телефон из рук не выпускал — всё проверял, не звонил ли Игорь. Когда мы ужинали, он вдруг глянул на меня виновато:
— Оль, как думаешь, они сильно обиделись?
Я только вздохнула. Сорок лет вместе, а он всё не поймёт, что его братец не обижается — просто тактику меняет.
— Не обиделись, а новый план придумывают, — сказала я, подкладывая ему картошки. — Ты же их знаешь.
Витя ковырнул вилкой в тарелке. У него всегда пропадал аппетит, когда с родными конфликтовал.
— Может, я позвоню им? Мне как-то не по себе…
Я чуть не поперхнулась чаем. Вот характер! Сам только что понял, что его годами использовали, и тут же готов первым на примирение идти.
— А помнишь, как они тебе помогли, когда ты спину сорвал и два месяца на больничном сидел? — спросила я. — Ах да, они же не помогли. Даже не позвонили узнать, как дела.
Он промолчал. Я уже хотела сказать что-то ещё, но тут у него зазвонил телефон. На экране высветилось: «Игорь». Витя схватил трубку так быстро, будто от этого звонка зависела его жизнь.
— Да? Привет… Юбилей? Конечно помним… В субботу? Да, придём…
Он положил трубку и посмотрел на меня с робкой надеждой:
— Они нас на юбилей зовут. Двадцать лет со свадьбы.
— И только нас? — я прищурилась. — Больше никого не будет?
— Сказал, что хочет в узком кругу. По-семейному.
— Ну конечно, — фыркнула я. — Опять что-то попросят. Ставлю чайник против твоей любимой кружки.
У Натальи в кухне всегда тянуло холодом. Огроменный стол, хромированная плита как в ресторане, а уюта — ноль. Вот и сейчас: свечи горят, скатерть праздничная, угощений навалом, а я как чужая себя чувствую.
— За мою жену, — поднял бокал Игорь, обнимая Наталью за плечи. — Двадцать лет счастья!
Я осторожно пригубила вино. Странно всё это. Обычно при встречах Игорь с Натальей через пять минут начинают жаловаться на жизнь. А тут — сплошные улыбки да воспоминания о счастливых днях.
Витя постепенно оттаял. Смеялся с братом, вспоминал какие-то истории из детства. Я почти расслабилась — может, и правда, просто семейный праздник?
А потом Наталья аккуратно промокнула губы салфеткой и вдруг повернулась ко мне:
— Оль, слушай… У нас трубы потекли, плитка в ванной вся потрескалась. Ты же понимаешь, что родные должны помогать друг другу?
Я так и замерла с вилкой в руке. Ну вот, началось.
— Родные, говоришь? — я медленно положила вилку. — А когда у нас крыша протекла, вы чего-то не помогли.
Наталья дёрнулась, но быстро нацепила улыбку:
— Ты же всё равно дома сидишь. Для тебя это мелочь — нам помочь.
«Сидишь дома». Меня аж затрясло. Тридцать пять лет на заводе оттрубила, только-только на пенсию вышла, да и то подрабатываю ещё…
— Я не сижу дома, я отдыхаю после трёх десятков лет работы, — сказала я тихо, но твёрдо. — И деньги наши — это не общак, из которого каждый может черпать.
Игорь грохнул ладонью по столу:
— Витька всегда был душевным человеком! Это ты его против родни настраиваешь. Жадная ты, Ольга!
Витя дёрнулся, словно его ударили. Я увидела, как в его глазах что-то вспыхнуло — то ли обида, то ли гнев. Но я успела раньше:
— Жадная? — я даже не повысила голос. — Я всю жизнь пахала как проклятая. Квартиру выплатила, детей на ноги поставила. А вы что сделали? Только брали, брали, брали!
Тишина. Даже часы, кажется, перестали тикать.
— Знаете что? — я обвела их всех взглядом. — Хватит. Лавочка закрыта.
Наташка скривила губы в ухмылке:
— Витя, неужели ты позволишь ей так с нами разговаривать? Или у тебя своего мнения нет?
Я замерла. Не стала смотреть на мужа — не хотела давить. Секунды тянулись как резина. Витя молчал, и у меня сердце ухнуло — сейчас сдастся, как всегда…
И вдруг его голос — такой твёрдый, какого я давно не слышала:
— Ольга права. Мы никому ничего не должны.
Игорь вскочил так резко, что стул опрокинулся:
— Вот, значит, как? Тогда проваливайте отсюда! Оба!
Витя медленно поднялся. В его глазах была грусть, но и что-то ещё — облегчение, что ли?
— Идём домой, Оль, — сказал он, протягивая мне руку.
На улице он вдруг расправил плечи и глубоко вдохнул:
— Знаешь, — его голос звучал как-то по-новому, — мне кажется, я всю жизнь боялся их разочаровать. А сейчас… будто гора с плеч.
Я взяла его за руку. Под звёздным небом мы шли к машине — не муж с женой, а каким-то чудом помолодевшие влюблённые.
— Поехали домой, — сказала я. — Просто домой.
Не поверите, но после того памятного вечера моего Витю будто подменили! Думала, станет киснуть, переживать — как же так, с родным братом разругался. А он, наоборот, расцвёл. Ходит с прямой спиной, улыбается чаще, даже песни начал напевать, когда бреется.
Помню, сидим как-то за ужином, я картошечку с котлетами подала, а он вдруг говорит:
— Знаешь, Олюш, я сейчас как-то задумался… Ведь я с самого детства Игорёху опекал. Даже когда мать ему яблоко давала, я половину своего отдавал — думал, ему маловато. Глупо, да?
Я только вздохнула. Всю жизнь мой Витя со своими плечами тащил не только наши заботы, но и вечно не просыхающего братца с его семейкой.
— Не глупо, — говорю, — а по-доброму. Только они твоей доброты не ценили.
Три месяца прошло. Тишина. Игорь не звонил, не приходил. И слава богу, я вам скажу! Мы даже в санаторий путёвки взяли, первый раз за пять лет! Витя наконец-то полки в гараже доделал, я шторы новые в спальню пошила. Знаете, как хорошо, когда никто не дёргает?
А тут недавно… Сижу я, значит, пледик для внучки вяжу. На улице дождик моросит, Витя газету читает, лампа светит уютно так… Телефон как заголосит! Витя схватил трубку, не глядя на экран.
— Алло?
И вижу, как у него лицо меняется.
— Максим? — говорит. И по голосу поняла – племянничек объявился.
У Вити телефон громкий, я с дивана слышу, как он там верещит:
— Дядя Витя! У меня такие проблемы… Деньги срочно нужны… Я в долги влез… Они мне обещали… эти… пальцы поломать!
Витя смотрит на меня, глаза растерянные. Я только бровь подняла — мол, сам решай, твоя кровинушка. Он вздохнул и говорит спокойно так:
— Максим, я тебе ничем помочь не могу.
А тот не верит!
— Как это не можешь? Ты же всегда… ты же всегда выручал!
— А сейчас не выручу, — отрезал Витя. — Тебе почти тридцать лет, пора своей головой думать.
И трубку положил! Господи, я чуть в обморок не упала. Мой Витя, который всю жизнь был мягче подушки, вдруг так твёрдо «нет» сказал!
Сидит, смотрит на телефон, как на гранату. Потом на меня глаза поднял:
— Оль, ты слышала?
— Слышала. И как?
— А знаешь, — улыбнулся он вдруг, — легко! Как камень с души.
Не успели мы опомниться, как телефон опять разрывается. Теперь уже Игорь собственной персоной.
— Ах ты! — орёт так, что я через всю комнату слышу. — Племяш в беде, а ты морду воротишь?! Это твоя старуха тебя науськивает?!
Думала, Витя теперь дрогнет. Где там! Он на громкую связь переключил и спокойно говорит:
— Игорь, успокойся. Твой сын давно взрослый мужик. Сам влез в неприятности, сам пусть и выбирается.
— Да ты… Да ты… — Игорь аж захлебнулся от возмущения. — Мы же родня!
Витя помолчал немного, а потом говорит негромко, но так, что мурашки по коже:
— Знаешь, брат… Я тридцать лет был твоим кошельком. А ты был для меня… не знаю даже… проверкой, что ли. Всё думал: вот помогу ему, и он меня наконец-то уважать будет. А ты только больше требовал. И я сейчас понял — хватит. Ты мне брат, и я тебя люблю. Но денег больше не дам.
В трубке долго молчали. Потом Игорь выдал совсем тихо:
— А если меня из квартиры выселят?
— Не выселят, — вздохнул Витя. — Тебе пятьдесят восемь. Работу найди.
После этого Игорь ещё что-то бубнил, угрожал, потом плакал почти… Витя слушал молча. А потом просто сказал:
— Всё, брат. Береги себя, — и положил трубку.
Знаете, я ведь за сорок лет ни разу не видела, чтобы мой муж плакал. А тут сидит, по щеке слеза катится. Я к нему:
— Витенька, ты чего?
— От облегчения, — улыбается сквозь слёзы. — Всю жизнь боялся его подвести. А теперь… теперь я свободен, Оля.
Я прижалась к нему, сердце так и колотится:
— Свободен, Витюша. Оба мы свободны.
Он обнял меня крепко-крепко, как в молодости.
— Правильно говорят — лучше поздно, чем никогда. Теперь пусть сами выкручиваются. А мы с тобой… мы с тобой, Олюшка, пожить для себя успеем.
И знаете, я верю, что успеем. Теперь-то точно успеем.
