— Аня, ты же понимаешь, что так нельзя? Все смотрят, все говорят…
— Мама, мне тридцать четыре. Давай не будем начинать этот разговор снова.
Голоса разносились по квартире, смешиваясь с запахом жаркого и звоном посуды. Семейный ужин — традиция, от которой Анна не могла отвертеться, как ни пыталась. Она затаилась в дальнем углу стола, как когда-то в детстве пряталась за шторой во время игры в прятки. Серебряная вилка в её руках вычерчивала невидимые узоры по краю тарелки – молчаливый протест против этого парада чужого счастья.
Голоса родственников сливались в густой гул, похожий на жужжание растревоженного улья, где каждая пчела считала своим долгом добавить каплю мёда в обсуждение предстоящей свадьбы Марины. «Платье из Милана», «Торт в три яруса», «Двести гостей» – слова кружились над столом, словно опадающие лепестки, устилая скатерть чужими мечтами и ожиданиями.
Тетя Вера – грузная фигура в платье цвета перезрелой сливы – подалась вперед, и стол едва слышно скрипнул под её локтями. Шлейф её духов, тяжёлый и приторный, как застоявшийся сироп, окутал Анну плотным коконом воспоминаний о бабушкином комоде, пожелтевших фотографиях и засушенных розах.
— А помнишь, Анечка, — в голосе тёти звучала та особая интонация, которой взрослые пытают детей воспоминаниями об их же обещаниях, — как ты кружилась перед зеркалом в маминой фате? Как рисовала себя принцессой в пышном платье?
Все девочки об этом мечтают, — последние слова она произнесла с видом знатока человеческих душ, будто в её руках была карта всех девичьих грёз, где каждая тропинка непременно вела к свадебному алтарю.
— Я тогда еще и принцессой хотела стать, — усмехнулась Анна, откидывая рыжую прядь со лба. — Но знаете, некоторые мечты лучше оставить в детстве.
Отец хмыкнул, не отрываясь от газеты:
— Ты же умная девочка, Анюта. Чего тебе не хватает? Вон, Светкина дочка уже второго ждет, а ты все со своими картинками возишься.
Анна почувствовала, как к горлу подкатывает привычный ком. «Картинки» — так отец называл ее работу. Будто она не профессиональный иллюстратор, чьи рисунки украшают десятки детских книг, а все та же маленькая девочка, малюющая принцесс на полях тетради.
— Я не картинки рисую на полях, папа. Я работаю. И мне нравится моя жизнь.
— Какая жизнь? — встряла мать. — С тремя котами в однушке? Это не жизнь, это…
Анна резко встала из-за стола, едва не опрокинув стакан с компотом.
— Мне пора. У меня дедлайн.
Она торопливо накинула пальто, игнорируя причитания матери о том, что даже поесть нормально не успела. Выскочила в промозглый октябрьский вечер, жадно хватая ртом влажный воздух. Сердце колотилось как безумное.
Дома ее встретила привычная тишина, нарушаемая только мурлыканьем котов. Сажа, старый черный кот, тут же запрыгнул на колени, требуя ласки. Рыжик и Снежок наблюдали с подоконника, где лежали ее альбомы с эскизами.
Анна включила настольную лампу, и ее взгляд упал на листок бумаги, спрятанный под папкой с набросками. Заявление. Она заполнила его вчера, после бессонной ночи и долгих месяцев размышлений. Каждая строчка далась с трудом, будто она писала не ручкой, а собственной кровью.
«Прошу рассмотреть возможность усыновления…»
Пальцы дрожали, когда она провела по строчкам. Где-то там, в детском доме, есть ребенок. Ее ребенок. Она чувствовала это сердцем. И плевать, что скажут родные, что скажет общество. Она знала — это ее путь.
Анна подошла к окну, прижимая к груди заявление. В тёмном стекле, как в зеркале времени, проступали черты её лица – каждая морщинка рассказывала свою историю борьбы и становления. Глаза, уставшие, но горящие тем особенным внутренним светом, который не способны погасить ни годы, ни чужие сомнения, смотрели словно сквозь своё отражение – в глубину прошлого.
Там, в полузабытых днях детства, маленькая девочка с растрёпанными рыжими косичками сидела на подоконнике, увлечённо рисуя цветными карандашами свои первые миры. «Несерьёзно», – звенели голоса взрослых, как надоедливые осенние мухи. «Не прокормит», – качали головами. «Блажь», – морщились, листая её альбомы с рисунками. А она просто рисовала, день за днем, находя в этом свое особое счастье.
В каждом рисунке оставляла частичку души, будто говоря миру: «Вот она я, настоящая». И сейчас, глядя на свое отражение, она видела не утомленное лицо, а глаза человека, который не предал свою мечту. Она доказала, что они ошибались. Докажет и сейчас.
Сажа запрыгнул на подоконник, задев лапой альбом. Тот раскрылся на странице с недавним эскизом — маленькая девочка, протягивающая руки к звездам. Анна улыбнулась. Где-то там, за стенами казенных домов, среди десятков детских глаз, полных надежды и затаенной боли, ждала родственная душа. Мальчик или девочка, несмышленый младенец или умудренный недетским опытом подросток – не важно.
Важно лишь то неизъяснимое чувство, что зрело в груди: словно невидимая нить уже протянулась сквозь городской шум и суету, связывая две одинокие души в единое целое. Анна чувствовала: среди всех этих потерянных звезд она узнает свою – ту самую, что осветит ее небо новым, неизведанным светом.
Снаружи моросил дождь, размывая огни фонарей. Анна села за стол и достала телефон. Нужно записаться на прием в опеку. Пора перестать слушать чужие голоса и начать слышать свой собственный.
Серое здание органов опеки напоминало больницу — такие же длинные коридоры, пропитанные запахом хлорки, и такое же гнетущее ощущение тревоги. Анна сжимала в руках папку с документами так, что побелели костяшки пальцев. Внутри была вся ее жизнь, разложенная по листам: справки о доходах, характеристики с работы, выписки из банка, заключение психолога.
— Присаживайтесь, Анна Сергеевна, — женщина за столом, Марина Петровна, выглядела усталой, но в глазах читался интерес. — Я изучила ваше дело. Признаться, нечасто к нам приходят одинокие женщины с таким… нестандартным подходом к жизни.
— Вы про мою работу? — Анна постаралась улыбнуться.
— И про работу тоже. Фрилансер, иллюстратор… Нет стабильного места работы, официальной структуры. Как вы планируете совмещать это с воспитанием ребенка?
— У меня гибкий график. Я могу работать дома, быть рядом с ребенком постоянно. Разве это не лучше, чем оставлять его с няней?
Марина Петровна постучала ручкой по столу:
— А материальная сторона вопроса? Вы понимаете, что ребенку нужна стабильность?
Анна достала из папки дополнительные выписки:
— У меня постоянные контракты с тремя издательствами. Вот суммы гонораров за последний год. Плюс накопления… Я готовилась к этому шагу, Марина Петровна.
Следующие два часа превратились в допрос с пристрастием. Анна отвечала на бесконечные вопросы, пока не охрипла. Почему одна? Почему именно сейчас? Есть ли поддержка семьи?
При упоминании семьи она замялась, и Марина Петровна тут же это заметила:
— Они не одобряют ваше решение?
— Они… еще не знают.
— Вот как, — протянула женщина. — Знаете, Анна Сергеевна, усыновление — это не прихоть. Это на всю жизнь. Вам придется столкнуться с множеством трудностей, и без поддержки близких…
— У меня есть поддержка, — перебила Анна. — Может, не семьи, но есть друзья, которые верят в меня. И главное — я верю в себя.
К концу дня у нее кружилась голова от количества новой информации. Школа приемных родителей, сбор дополнительных справок, обследование жилья… Но среди этого бюрократического хаоса была одна фраза, которая заставила ее сердце забиться чаще: «У нас есть девочка, Соня. Ей восемь. Любит рисовать».
Анна вышла на улицу, щурясь от внезапно выглянувшего солнца. В сумке лежало направление на первое занятие в школе приемных родителей. Телефон завибрировал — сообщение от матери: «Ты сегодня придешь на день рождения тети Веры?»
Она не ответила. Вместо этого открыла поисковик и набрала: «Как рассказать семье об усыновлении?»
Дома ее ждал сюрприз — Рыжик разлил краски на рабочем столе, превратив незаконченную иллюстрацию в абстрактное полотно. Но даже это не смогло испортить ей настроение. Она села на пол, обняла подошедшего кота и прошептала:
— Представляешь, у нас скоро может появиться сестренка. Настоящая, живая девочка. Только тсс… пока это секрет.
Следующие недели превратились в водоворот событий. Школа приемных родителей оказалась откровением — Анна и не подозревала, сколько всего нужно знать и уметь. Она жадно впитывала информацию о детской психологии, особенностях адаптации, привязанности.
На занятиях познакомилась с другими потенциальными родителями — в основном парами, но была еще одна одиночка, Ирина, с которой они быстро подружились.
— Знаешь, — сказала как-то Ирина после особенно тяжелой лекции о травмах привязанности, — иногда я думаю: может, они правы? Может, ребенку действительно нужны оба родителя?
Анна покачала головой:
— Ребенку нужна любовь. Настоящая, безусловная. А один человек может любить так же сильно, как двое. Иногда даже сильнее.
Первая встреча с Соней была назначена на конец ноября. Анна не спала всю ночь перед этим, перебирая в голове все, что узнала о девочке из рассказов воспитателей. Сирота с рождения. Замкнутая, но творческая. Любит рисовать принцесс — прямо как она в детстве.
Утро застало её перед зеркалом в смятении и трепете, словно перед первым в жизни вернисажем. Отражение множило бесконечные вопросы: как должна выглядеть женщина, готовая подарить свое сердце чужому ребенку? В какие цвета окрашивается материнская любовь?
Примеряя одно платье за другим, она искала в зеркале не себя – какой-то мифический образ идеальной матери, сотканный из обрывков чужих ожиданий и детских воспоминаний. Быть может, строгий костюм – как броня от недоверчивых взглядов? Или нежное платье – как обещание тепла и уюта? А может, всё это лишь маски, за которыми так легко потерять саму себя?
Пальцы путались в непослушных рыжих прядях, а в голове всплывали картины из детства: мама в выцветшем халате, счастливая и настоящая, читающая ей сказки перед сном. Разве имело значение, во что она была одета? В итоге остановилась на любимом синем платье и растрепанной косе — пусть видит ее настоящую.
Детский дом встретил ее звонкими детскими голосами и запахом супа из столовой. Воспитательница, Надежда Ивановна, встретила ее в холле:
— Соня ждет вас в игровой. Она знает, что придет тетя-художница. Мы не говорили ей пока ни о чем другом.
Анна кивнула, сжимая в руках альбом с иллюстрациями. Сердце колотилось так, что, казалось, его стук был слышен на весь коридор.
Маленькая фигурка сидела за столом у окна, склонившись над листом бумаги. Темные волосы собраны в неаккуратный хвост, на носу веснушки. Когда Анна вошла, девочка подняла голову, и их взгляды встретились.
Это было похоже на удар током. В глазах Сони плескалось столько надежды и одновременно страха, что у Анны перехватило дыхание. Она узнала этот взгляд — такой же был у нее самой, когда она впервые решила показать родителям свои рисунки.
— Привет, — голос предательски дрогнул. — Я Анна. Можно посмотреть, что ты рисуешь?
Соня молча подвинула к ней лист. На нем были нарисованы кошки.
В этот момент телефон в кармане завибрировал — наверняка мать, снова пытается выяснить, почему она пропускает семейные встречи. Но Анна не обратила на это внимания. Она достала свой альбом и открыла на странице с той самой девочкой, тянущейся к звездам.
— А хочешь, я покажу тебе свои рисунки?
— Что значит «уже познакомилась»? — голос матери дрожал от возмущения. — Ты не имеешь права принимать такие решения, не посоветовавшись с семьей!
Анна сидела в родительской кухне, сжимая в руках давно остывшую чашку чая. За окном падал первый снег, пушистыми хлопьями оседая на карнизах. Прошло три месяца с первой встречи с Соней, и скрывать происходящее дальше было невозможно.
— Мама, мне тридцать четыре года. Я имею право принимать любые решения.
— Но ты не подумала о нас! — отец нервно мерил шагами кухню. — О репутации семьи! Что скажут люди?
— А что они скажут? Что ваша дочь решила стать матерью для ребенка, которому нужна семья?
— Мать-одиночка! — мать всплеснула руками. — Да еще и с чужим ребенком! Ты хоть знаешь, какие у нее могут быть гены? Характер? А если она больная?
Анна резко встала, чашка звякнула о стол:
— Соня — замечательная девочка. Она умная, талантливая, добрая. И она рисует лучше, чем я в ее возрасте.
— Рисует она, — фыркнул отец. — Опять эти твои художества…
— Да, папа, художества. Те самые, благодаря которым я зарабатываю больше, чем ты со своей «стабильной» работой.
В кухне повисла тяжелая тишина. Мать опустилась на стул, закрыв лицо руками:
— Мы же хотим как лучше… Ты могла бы найти хорошего мужа, родить своих детей…
— А я хочу Соню, — тихо, но твердо сказала Анна. — И знаете что? Я не спрашиваю вашего разрешения. Я просто ставлю вас в известность.
Она вышла из дома родителей с ощущением, будто сбросила тяжелый рюкзак с плеч. Телефон разрывался от звонков — новости в семье распространялись быстро. Тетя Вера уже успела написать гневное сообщение о том, что она позорит род. Двоюродная сестра, наоборот, неожиданно поддержала: «Ты смелая. Я бы так не смогла.»
Дома ее ждал сюрприз — новый рисунок от Сони, переданный через соцработника. На нем была изображена большая семья: женщина с рыжими волосами, девочка, три кота, и куча-куча звезд вокруг.
Анна прикрепила рисунок к холодильнику рядом с графиком посещений. Через неделю должно было состояться заседание комиссии по усыновлению. Последний рубеж.
В день комиссии у нее дрожали руки так, что она не могла застегнуть пуговицы на блузке. Ирина, ставшая за эти месяцы близкой подругой, приехала поддержать:
— Ты справишься. У тебя все документы в порядке, характеристики отличные. И главное — вы с Соней уже нашли друг друга.
В коридоре органов опеки было людно. Анна заметила несколько знакомых пар со школы приемных родителей. Кто-то кивнул ей, кто-то отвернулся — мнения о матерях-одиночках в их группе разделились.
— Анна Сергеевна Волкова, — раздался голос секретаря. — Проходите.
Комиссия состояла из шести человек. Они задавали вопросы, листали документы, хмурились и качали головами. Анна отвечала четко, спокойно, хотя внутри все переворачивалось. Говорила о своей работе, о том, как оборудовала детскую, о планах на будущее. О том, как они с Соней уже придумали серию детских книжек, которые будут делать вместе.
— А если не получится? — спросил пожилой мужчина в очках. — Если возникнут проблемы с адаптацией?
— Тогда мы будем решать их вместе, — Анна расправила плечи. — Я прошла подготовку, у меня есть поддержка психологов. И я знаю — когда любишь, можно преодолеть все.
Ожидание решения комиссии показалось вечностью. Анна стояла у окна, глядя на падающий снег, и вспоминала все встречи с Соней за эти месяцы. Их первый совместный рисунок. Смех над проделками котов, которых девочка уже знала по именам. Слезы, когда пришлось расставаться вечером. Тихое «ты придешь еще?» каждый раз на прощание.
— Анна Сергеевна, — голос Марины Петровны вырвал ее из воспоминаний. — Комиссия приняла решение…
Вечером того же дня она сидела на кухне, перечитывая положительное заключение комиссии. На столе стояла чашка остывшего чая — совсем как тогда, у родителей. Но сейчас все было иначе.
Телефон зазвонил — мать.
— Аня, — голос звучал непривычно мягко. — Я тут подумала… Когда ты познакомишь нас с девочкой?
Анна улыбнулась, глядя на рисунок на холодильнике. На столе лежал список дел на завтра: купить школьную форму, записаться к врачу, пройти последние формальности в опеке. Начиналась новая жизнь — жизнь, которую она выбрала сама.
— Знаешь, мам, — сказала она, чувствуя, как к глазам подступают слезы, — Соня очень любит рисовать. Прямо как я в детстве. И знаешь что? Она рисует счастье.
