— Здравствуй, доча, — он попытался улыбнуться. — Можно войти?
Совсем я того… расклеился.
— Зачем пришел? — Алина скрестила руки на груди.
— Алин, ты это… не злись, — отец опустил голову. — Знаю, виноват я. Сильно виноват. Только вот… жить мне теперь негде.
Алина опустилась на колени перед могилой, достала из сумки садовые перчатки.
День выдался теплый, солнечный.
Кладбище, обычно навевающее тоску, сегодня казалось тихим и умиротворенным.
Где-то вдалеке стучал дятел, шелестела листва берез.
Натянув перчатки, она принялась выпалывать сорняки, то и дело поглядывая на фотографию матери.
С нее смотрела усталая женщина с добрыми глазами и едва заметной улыбкой.
Такой Алина и запомнила ее — вечно спешащей, замотанной, но неизменно улыбающейся дочери.
— Мам, представляешь, — негромко произнесла Алина, выдергивая особенно упрямый одуванчик, — меня на работе повысили.
Теперь я начальник отдела. Ты бы порадовалась.
Она помолчала, раскладывая выполотые сорняки на газету. Солнце припекало затылок, но Алина не спешила надевать панамку — пусть, даже приятно.
— А помнишь, как ты всегда говорила — учись, доченька, учись. Вот я и выучилась. Все благодаря тебе.
Воспоминания накатили внезапно, как волна. Вот она, совсем маленькая, сидит на кухне, болтает ногами.
Отец должен прийти с работы, поиграть с ней, как обещал.
Но его все нет и нет. Мать нервно поглядывает на часы, то и дело подходит к окну.
— Мама, а папа придет?
— Конечно, милая. Обязательно придет.
Но он не пришел — ни в тот вечер, ни в следующий. А потом начались скандалы.
Алина помнила, как пряталась в своей комнате, накрывшись одеялом с головой, но крики все равно прорывались сквозь тонкие стены.
— Где ты шляешься? От тебя перегаром несет!
— Не твое дело! Достала уже своими допросами!
Грохот, звон разбитой посуды.
Алина сильнее прижимала к ушам подушку, а рядом, на тумбочке, мягко светилась любимая настольная лампа — единственный островок спокойствия в этом море скандалов.
А потом был развод. Отец приехал с какими-то мужиками на грузовике и начал выносить вещи.
Все выносил — холодильник, телевизор, даже газовую плиту открутил.
Мать стояла, прислонившись к стене, будто окаменевшая. Только глаза блестели.
— Это все на мои деньги куплено! — приговаривал отец, руководя погрузкой. — Квартира твоя? Вот и живи в ней! А вещи я забираю!
Забрал все, даже ту самую настольную лампу.
Алина тогда не понимала, зачем взрослому мужчине детский светильник с медвежатами.
Теперь понимала — просто назло.
Как они жили потом?
Спали вдвоем на старом диване, который дала тетя Валя.
Готовили на электрической плитке.
Мать заняла денег у всех родственников, купила самое необходимое. А потом устроилась на вторую работу.
Алина смахнула непрошеную слезу, взялась за лейку. Полила цветы — яркие петунии, любимые мамины цветы.
— Милая, водички не одолжишь? — раздался рядом старческий голос.
Алина обернулась. Маленькая сухонькая старушка в платочке стояла у соседней могилы с пустой лейкой в руках.
— Конечно, возьмите, — Алина протянула свою, еще наполовину полную.
— Спасибо, доченька, — старушка приняла лейку трясущимися руками. — Вижу, часто сюда ходишь, ухаживаешь. Молодец какая.
— Да, стараюсь, — кивнула Алина.
— Мама твоя? — старушка кивнула на фотографию.
— Да. Мама.
— Молодая совсем, — вздохнула старушка, разглядывая портрет.
Алина почувствовала, как к горлу подкатывает ком.
Старушка вернула лейку, ласково похлопала Алину по руке.
— Ты уж прости старую, что побеспокоила. Спасибо тебе за водичку.
Алина смотрела вслед семенящей по дорожке старушке, и воспоминания снова накрывали ее волной.
Вот мать сидит допоздна над какими-то бумагами, привезенными с работы. Глаза красные от усталости, но она все пишет и пишет.
А утром снова бежит на работу — теперь уже на первую.
Вот она звонит отцу — Алина случайно подслушала тот разговор:
— Петя, хоть дочери помоги. Продуктов купи, она растет, ей нужно хорошо питаться.
В ответ короткие гудки. Алименты он тоже не платил — никогда.
А потом был мамин пятидесятый день рождения. Они накрыли маленький стол, позвали соседку тетю Машу.
Мама была такая красивая в новой блузке, так радовалась подаренному Алиной шарфику.
А через два дня ее не стало — сердце остановилось прямо на работе.
Алина только-только институт закончила, первую зарплату получила. Хотела маму в отпуск отправить, на море.
Не успела…
Она посмотрела на часы — время близилось к вечеру. Пора было собираться домой.
Алина аккуратно сложила инструменты в сумку, поправила букет в вазе.
— Я пойду, мам. Прости, что редко прихожу — работа, дела. Но ты же знаешь, я всегда о тебе помню.
Она поцеловала кончики пальцев, коснулась ими фотографии. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в нежно-розовые тона.
Где-то вдалеке снова застучал дятел.
Алина вошла в квартиру, когда уже стемнело. Сумка с садовыми инструментами оттянула плечо, и она с облегчением опустила ее в прихожей.
В голове все еще звучал скрипучий голос старушки с кладбища:
«Все для тебя, все чтоб выучилась…»
На кухне было душно. Алина распахнула окно, впуская вечернюю прохладу. Е
сть не хотелось, но она все же достала из холодильника котлету и разогрела чайник.
«Поешь обязательно, — всплыл в памяти мамин голос, — нельзя голодной ложиться».
Ужинала в одиночестве, глядя на мерцающие за окном фонари. Странно, но именно сегодня, после долгого дня на кладбище, она особенно остро ощутила пустоту квартиры.
Тишина давила на уши.
Звонок в дверь раздался так внезапно, что Алина вздрогнула, расплескав чай.
Часы показывали начало десятого — кого могло принести в такое время?
Она подошла к двери, глянула в глазок и замерла.
По ту сторону стоял грузный мужчина в потертой куртке. Его осунувшееся лицо показалось смутно знакомым, а через секунду Алина поняла — отец.
— Кто там? — спросила она, не снимая цепочку.
— Алина? Это я… папа.
Голос изменился, стал хриплым, надтреснутым. Алина медленно открыла дверь.
Отец переминался с ноги на ногу, опираясь на трость. От него пахло табаком и чем-то кислым.
Морщины избороздили лицо, под глазами набрякли мешки, волосы поредели и поседели.
— Здравствуй, доча, — он попытался улыбнуться. — Можно войти?
Алина молча отступила в сторону.
Отец, прихрамывая, проковылял в прихожую. Она заметила, как он морщится при каждом шаге.
— Совсем я того… расклеился, — словно извиняясь, пробормотал он. — Спина ни к черту, еле хожу. Врачи грыжу нашли, большая совсем.
— Зачем пришел? — Алина скрестила руки на груди.
— Да вот… — он запнулся, потер шею. — Поговорить надо. Дело у меня к тебе.
— Какое еще дело? — она почувствовала, как внутри поднимается глухое раздражение. — Лет двадцать пять не было никаких дел, а тут вдруг появилось?
— Алин, ты это… не злись, — отец опустил голову. — Знаю, виноват я. Сильно виноват. Только вот… жить мне теперь негде.
Он поднял на дочь потухшие глаза:
— С работы уволили — какой из меня работник с такой спиной?
А пенсия… сама знаешь, какие нынче пенсии.
Квартиру продал еще три года назад, когда операцию делали.
Думал, поправлюсь, а оно вон как…
— И что ты от меня хочешь? — Алина чувствовала, как дрожит голос.
— Может… пустишь пожить? Хоть недолго, пока на ноги не встану?
Алина смотрела на этого чужого, постаревшего человека, и внутри у нее все клокотало.
Перед глазами проносились картины прошлого: мать, считающая копейки до зарплаты; пустая квартира после развода; неоплаченные алименты; короткие гудки в телефонной трубке.
— Знаешь, — медленно произнесла она, — я часто представляла, как ты придешь. Особенно когда мама болела.
Думала — вот сейчас откроется дверь, ты войдешь и скажешь: «Прости».
Купишь лекарства, поможешь…
Она перевела дыхание:
— Но ты не пришел. Даже на похороны не явился.
— Алина… — отец протянул к ней руку.
— Нет, — она отшатнулась. — Не надо. Ты сам выбрал, как жить. Вот теперь и живи, как знаешь.
— Доча, но куда же я пойду? — в его голосе появились просительные нотки. — На улице ночевать? Я ж отец твой все-таки…
— До свидания, — твердо сказала Алина. — Выйдите, пожалуйста.
— Алина! Доченька! — он стоял, вцепившись в трость. — Ну прости ты меня! Я ж не со зла тогда… Молодой был…
Она молча указала на дверь.
Отец постоял еще несколько секунд, потом, тяжело вздыхая, заковылял к выходу.
На пороге обернулся, открыл было рот, но Алина уже закрывала дверь.
Щелчок замка прозвучал как точка в конце предложения.
Она прислонилась к двери спиной, зажмурилась.
За дверью еще некоторое время слышалось шарканье и бормотание, потом звук шагов стал удаляться по лестнице, и все стихло.
Она медленно сползла на пол, обхватила колени руками. В ушах звенело.
Правильно ли она поступила? Может, нужно было пустить? Все-таки отец, родная кровь…
«Родная кровь, — вспомнился мамин голос, — так не поступает».
Алина поднялась, прошла на кухню.
В раковине остывала недопитая чашка чая.
Она механически вымыла ее, вытерла насухо. За окном мигали фонари, шелестели листвой тополя.
Где-то вдалеке простучали каблуки — последние прохожие спешили домой.
Жизнь продолжалась. И нужно было жить дальше — со своей правдой, со своей болью. Как учила мама.
