— Точно никуда не сорвёшься? — Лена смотрела на него с надеждой, которую уже почти разучилась испытывать. — Никаких срочных дел у Серёги, никаких «надо помочь Витьку с гаражом»?
— Обещаю, — Антон поймал её взгляд в зеркале прихожей, ослабляя узел галстука. — Сегодня только ты и я. Телефон выключу, клянусь. Устал как собака, хочу просто посидеть дома. С тобой.
Этого простого «с тобой» хватило, чтобы в груди у Лены что-то тёплое и забытое шевельнулось. Она поверила. В кои-то веки она позволила себе поверить. Последние месяцы их совместная жизнь напоминала вокзал, где Антон был вечным транзитным пассажиром, забегающим переодеться, перехватить на ходу бутерброд и снова умчаться к настоящей, кипучей жизни, которая, судя по всему, протекала где-то там, за пределами их квартиры, в компании его многочисленных друзей.
Сегодня всё должно было быть иначе. Она готовилась к этому вечеру, как к первому свиданию. Днём она не поленилась съездить на другой конец города, на тот самый рынок, где продавали идеальную говяжью вырезку. Она купила свежий розмарин, крошечные картофелины, которые при запекании покрывались хрустящей золотистой корочкой, и бутылку терпкого красного вина, которое так любил Антон.
Кухня наполнилась густыми, сводящими с ума ароматами. Пахло жареным мясом, чесноком и травами. Лена двигалась плавно и уверенно, вкладывая в каждое движение всю нерастраченную нежность. Она не просто готовила ужин, она колдовала, пытаясь вернуть в их дом то ощущение уюта и близости, которое почти испарилось. Она достала тарелки из «праздничного» сервиза, который пылился в шкафу в ожидании несуществующих поводов. Натёрла до блеска бокалы. Даже поставила на стол две тонкие свечи в невысоких подсвечниках.
Когда Антон вышел из душа, расслабленный и домашний, стол уже был накрыт. Он присвистнул, оглядывая её творение.
— Ничего себе. У нас что, праздник какой-то?
— У нас вечер вместе, — просто ответила Лена, ставя на стол блюдо с дымящимся мясом. — Ты обещал.
Они сели друг напротив друга. На мгновение всё стало правильно. Свет свечей смягчал черты его лица, убирая с него печать вечной озабоченности. Он налил вино, отрезал кусок мяса и отправил его в рот.
— М-м-м, Ленка, это божественно, — он зажмурился от удовольствия. — Ты волшебница.
И в этот самый момент, когда хрупкая магия вечера, казалось, начала действовать, на столе завибрировал его телефон. Резко, настойчиво, разрушая всё. Антон бросил на аппарат раздражённый взгляд, но не сбросил звонок. Он обещал выключить, но не выключил. Экран высветил до боли знакомое имя: «Серёга».
— Да, Серый, — он всё-таки ответил, прикрыв трубку ладонью, будто это могло скрыть его предательство. — Да? Прямо сейчас?.. Блин, я не могу, я занят… Да понял я, понял. Ладно. Сейчас буду.
Он положил телефон на стол и виновато посмотрел на Лену. Вид у него был такой, словно его поймали на месте преступления.
— Лен, я быстро, на часик. Там у Серёги проблемы с машиной, надо помочь вытолкать. Я туда и обратно, честное слово.
Он уже вставал, на ходу натягивая джинсы и хватая с вешалки куртку. Он не видел, как изменилось её лицо. Как из него ушли все краски, оставив после себя лишь серую, выжженную пустоту. Она не сказала ни слова. Она молча смотрела, как он, её муж, в очередной раз выбирает не её.
Когда он уже стоял в дверях, обуваясь и бормоча что-то про «мужскую дружбу» и «святые вещи», Лена медленно поднялась из-за стола. Она взяла его тарелку. Тарелку с идеальным, сочным мясом, с румяным картофелем, политым густым ароматным соусом. Она спокойно подошла к окну, повернула ручку и распахнула створку. Холодный ноябрьский воздух ворвался в тёплую кухню. Не раздумывая, она перевернула тарелку.
Антон замер на пороге, уже нащупав в кармане ключи от машины. Он услышал странный звук и обернулся.
— Что ты делаешь?! — взревел он, увидев в её руках пустую тарелку и открытое окно.
Она повернулась к нему. Её лицо было абсолютно спокойным, почти безжизненным.
— Освобождаю тебя от обязательств, милый, — её голос был ровным и ледяным, без единой дрогнувшей ноты. — Раз тебе важнее друзья, то и кормиться будешь с ними. В моём доме халявная столовая для твоих приятелей и перевалочный пункт для тебя с сегодняшнего дня закрыты.
Антон так и застыл в полушаге, с ключами в одной руке и курткой в другой. Звук упавшей на газон говядины был громче любого крика. Он медленно стянул с себя куртку, бросил её на пол, словно это она была виновата во всём, и прошёл в кухню. Его лицо из удивлённого превратилось в багровое, искажённое яростью.
— Ты в своём уме? — прошипел он, останавливаясь в паре шагов от неё. — Ты что творишь, Лена? Это еда! Мой ужин!
Лена с безмятежным видом закрыла окно. Повернула ручку, надёжно отсекая уличный холод и запах своего кулинарного шедевра, теперь достававшегося бродячим котам. Она поставила пустую тарелку в раковину и повернулась к нему.
— Я в полном порядке, Антон. Более чем когда-либо, — её голос был таким же ровным и спокойным, и это бесило его куда сильнее, чем если бы она билась в истерике. — А это был не твой ужин. Это был наш ужин. Ужин для нас двоих. Но поскольку «нас» сегодня не состоялось, то и ужина нет. Всё логично.
— Логично?! — он ткнул пальцем в сторону окна. — Выбросить в грязь кусок мяса за тысячу рублей — это, по-твоему, логично? Я на это мясо работал! Я деньги зарабатываю, чтобы ты их в окно выкидывала?
— Ты работал не на это мясо, — мягко поправила она, и в этой мягкости была сталь. — Ты работал на то, чтобы купить бензин для машины, на которой ты сейчас собирался уехать к Серёге. Ты работал на пиво, которое вы бы с ним пили. Ты работал на что угодно, но только не на наш вечер. Так что не надо приплетать сюда свой тяжкий труд. Этот ужин был моим вкладом. Моим временем, моими силами, моими ожиданиями. И раз ты мои ожидания обнулил, я имею полное право так же поступить и со своим вкладом.
Антон обошёл стол, сел на стул, где сидел пять минут назад, и обхватил голову руками. Он пытался осмыслить произошедшее, но в голове не укладывалось. Это была не его Лена. Его Лена дулась, плакала, могла не разговаривать с ним день или два, но она никогда не вела себя так. Расчётливо, холодно и жестоко.
— Ты с ума сошла, — повторил он, уже не как обвинение, а как констатацию факта. — Устроить такой скандал из-за одного звонка. У человека проблема, я должен был помочь! Друзья — это святое! Ты этого никогда не поймёшь?
— Нет, Антон, это ты не поймёшь, — она присела напротив, на свой стул, и сложила руки на столе. Свечи всё ещё горели, отбрасывая дрожащие тени на её непроницаемое лицо. — Я прекрасно понимаю, что такое дружба. Но то, что у тебя, — это не дружба. Это секта. Клуб по интересам, где главный интерес — сбежать из дома. Я не против твоих друзей. Я против того, что они давно стали твоей настоящей семьёй, а я — просто обслуживающий персонал.
— Что за бред ты несёшь? — он вскинул на неё глаза. — Какой персонал? Ты моя жена!
— Жена? — она усмехнулась, но без веселья. — Жена — это та, с кем делят жизнь. А со мной ты делишь только кровать для ночлега и тарелку, когда тебе лень заехать в кафе. Когда ты в последний раз был дома просто так? Не перед уходом к друзьям, не после посиделок с ними, а просто пришёл с работы домой, ко мне?
Он молчал, судорожно перебирая в памяти последние недели. И не находил ответа.
— Вот видишь, — продолжила Лена, будто прочитав его мысли. — Поэтому я и говорю, что правила меняются. Этот дом перестал быть перевалочным пунктом. Бесплатной прачечной, столовой и гостиницей. Ты хочешь жить жизнью холостяка? Прекрасно. Живи. Но холостяки сами стирают свои вещи, сами готовят себе еду и сами решают свои бытовые проблемы. А теперь иди. Серёга ждёт. У него там проблемы, ты же не можешь его подвести. Он ведь — святое.
Слова «Серёга ждёт» повисли в воздухе кухни, как дым от потухшей свечи. Они были не просьбой и не упрёком, а простым, безразличным фактом. И этот факт, эта констатация его ничтожности в её новой системе координат, ударила по Антону сильнее, чем летящий с третьего этажа ужин. Он не собирался никуда идти. Сергей с его внезапно сломавшейся машиной испарился из его мыслей, превратившись в незначительную помеху. Настоящая катастрофа происходила здесь.
— Я никуда не пойду, — отчеканил он, поднимаясь со стула. Его движения стали резкими, рублеными. Он опёрся костяшками пальцев о столешницу, наклонившись к Лене. — Мы не закончили. Ты устроила представление, и теперь я хочу понять, что это было.
— Я думала, я объяснила предельно ясно, — Лена даже не откинулась назад. Она выдерживала его взгляд, и в её глазах не было ни страха, ни злости. Только какая-то бездонная, холодная усталость. — Это не представление. Это новая реальность. Твоя жизнь на два дома закончилась.
— На два дома? Ты совсем сбрендила? — его голос наполнился звенящим металлом. Он перешёл в наступление, используя единственное оружие, которое у него было, — чувство вины. — Я пашу на работе с утра до ночи! Чтобы у тебя всё было! Чтобы ты сидела в этом уютном гнёздышке, готовила свои грёбаные стейки и не знала проблем! А ты в ответ швыряешь мою еду из окна и рассказываешь мне про какие-то два дома!
Он ожидал чего угодно: слёз, ответных обвинений, крика. Но Лена лишь едва заметно качнула головой, словно слушая скучную лекцию.
— Твоя работа здесь ни при чём, Антон. Не прикрывайся ею. Ты работаешь не для меня и не для «нас». Ты работаешь, чтобы обеспечивать свой образ жизни. Свой бензин, свои посиделки в барах, свои билеты на футбол, свои подарки на дни рождения друзей. Я — просто часть твоего бытового комфорта. Удобная функция, не более.
— Это ложь! — выкрикнул он.
— Ложь? — она впервые за вечер позволила себе горькую усмешку. — Хорошо, давай вспомним. Наша пятая годовщина свадьбы. Помнишь, где ты был? Ты помогал Толику диван на дачу перевозить. Потому что «мужики своих не бросают, а годовщина не волк, в лес не убежит». Помнишь, как я три дня лежала с температурой под сорок? Ты заехал на пятнадцать минут, оставил на тумбочке пакет с лимонами и умчался с Витьком в спортбар, потому что «билеты же пропадут».
Каждое её слово было маленьким, острым осколком стекла. Он пытался возразить, сказать, что она всё перевирает, что это были исключительные случаи, но она не давала ему вставить и слова. Она говорила так, будто открыла старую бухгалтерскую книгу, где на каждой странице был скрупулёзно записан его долг.
— Помнишь день рождения моей мамы? Ты обещал приехать, она ждала. Но у Серёги внезапно началась депрессия после расставания с очередной подружкой, и ты всю ночь спасал его душу при помощи трёх бутылок виски. Я врала маме, что ты на срочном совещании. Я всегда врала, Антон. Я врала коллегам, почему я одна на корпоративе. Я врала подругам, почему мы не едем в отпуск. Я врала сама себе, что это временно, что ты просто устал, что скоро всё наладится.
Он смотрел на неё, и ему становилось не по себе. Перед ним сидела не его жена, а чужой, холодный человек, который вёл точный и беспристрастный учёт всем его проступкам. Все эти «мелочи», которые он считал несущественными проявлениями мужской дружбы и свободы, в её изложении превращались в систему, в злонамеренное, последовательное предательство.
— Так что ты от меня хочешь?! — в отчаянии вскричал он. — Чтобы я заперся здесь и никуда не выходил? Отказался от друзей, от своей жизни?!
Лена медленно поднялась. Она подошла к нему вплотную и посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде была точка. Окончательная.
— Нет. Я не хочу, чтобы ты от чего-то отказывался. Я хочу, чтобы ты сделал выбор, который по факту уже давно сделал. Просто озвучь его.
— Лен, просто…
— Просто если твои друзья важнее нашей семьи, то можешь валить и жить с ними! Хоть на лавочке в парке!
Эти слова, произнесённые без крика, почти шёпотом, прозвучали в оглушительной тишине кухни как приговор. Это был ультиматум, который не подразумевал переговоров. И Антон понял, что она не шутит. Она только что стёрла его из своей жизни, оставив ему лишь право забрать свои вещи и уйти.
Ультиматум, брошенный почти шёпотом, разорвал тишину кухни почище любого взрыва. Антону показалось, что из комнаты выкачали весь воздух. «Хоть на лавочке в парке» — эта фраза эхом отдавалась у него в черепе, унизительная и абсурдная. Он сделал шаг назад, словно его отбросило невидимой волной. Его лицо, до этого багровое от гнева, стало белым.
— Что ты сказала? — он выдавил из себя, и его голос был незнакомым, хриплым. — Ты меня выгоняешь из моей собственной квартиры? Ты забыла, кто здесь хозяин?
Он пытался вернуть себе контроль, встать на привычную позицию главы семьи, мужчины, который решает. Но его слова повисли в воздухе, не найдя цели. Лена смотрела сквозь него, будто его уже не было в комнате. Она не испугалась, не стала спорить о том, чья это квартира. Она просто молча развернулась и вышла из кухни. Это было худшим оскорблением. Его угрозы, его попытка утвердить власть были проигнорированы так, словно он был пустым местом.
Антон, сбитый с толку, пошёл за ней. Она прошла в гостиную, залитую тусклым светом уличных фонарей. Её движения были плавными и выверенными, в них не было ни капли суеты или гнева. Она подошла к телевизору, под которым на специальной полке стояла его гордость и его убежище — новейшая игровая приставка. Она была для него не просто игрушкой. Это был портал в другой мир, где он был победителем, где его ждали верные соратники по сетевым баталиям, где не было упрёков и несбывшихся обещаний.
— Не смей, — прорычал он, понимая её замысел. — Лена, я тебе говорю, не трогай.
Она не ответила. Она опустилась на колени и с методичной аккуратностью начала отсоединять провода. Щелчок вынимаемого из разъёма HDMI-кабеля прозвучал в тишине оглушительно. Затем она отсоединила шнур питания. Она не рвала их, не швыряла. Она аккуратно сматывала каждый провод в тугое кольцо, как делала это с гирляндами после Нового года. Это холодное, педантичное спокойствие выводило его из себя.
— Что ты делаешь, ненормальная? — кричал он, стоя над ней. — Ты хоть понимаешь, сколько это стоит? Поставь на место, я сказал!
Лена поднялась, держа в одной руке приставку, а в другой — аккуратно смотанные провода. Она посмотрела на него так, как смотрят на неразумного ребёнка.
— Это твоя вещь, Антон. Она должна быть с тобой. Ты проводишь с ней больше времени, чем со мной. Будет несправедливо вас разлучать.
С этими словами она развернулась и пошла в коридор. Он двинулся за ней, беспомощно наблюдая, как его мир демонтируют по частям. Она подошла к входной двери и бережно поставила чёрную глянцевую коробку на коврик. Рядом положила два аккуратных мотка проводов. Затем вернулась в гостиную, взяла с журнального столика два геймпада и его дорогие игровые наушники и отнесла их туда же. На полке у телевизора зияла пугающая пустота.
— Мои игры, — прохрипел он, когда она направилась к стеллажу, где ровными рядами стояли десятки дисков в пластиковых боксах.
— Конечно, — кивнула она. — Как же без них.
Она не стала брать их по одному. Она просто сгребла всю стопку, прижала к груди и вынесла в коридор. Пластиковые коробки с глухим стуком посыпались на пол рядом с приставкой, образуя нелепую кучу. Это было похоже на похоронный ритуал. Она хоронила его жизнь внутри этого дома.
Антон стоял посреди гостиной, глядя на пустую полку, а затем на кучу своих сокровищ у порога. Он был полностью разбит. Его ярость иссякла, сменившись ледяным, сосущим чувством унижения и окончательности происходящего. Он понял, что спорить, кричать, угрожать — бессмысленно. Его не просто выгнали. Его мир аккуратно упаковали и выставили за дверь, как ненужный хлам.
Он молча вернулся в прихожую, поднял с пола свою куртку, которую бросил, казалось, целую вечность назад. Натянул её. Взглядом он нашёл на тумбочке ключи от машины и от квартиры. Взял только те, что от машины. Потом посмотрел на Лену. Она стояла в проёме гостиной, отгородившись от него невидимой стеной. В её глазах не было ничего — ни победы, ни сожаления, ни любви, ни ненависти. Только пустота.
Он ничего не сказал. Просто открыл дверь, перешагнул через останки своей прошлой жизни и вышел на лестничную клетку. Металлический замок за его спиной щёлкнул негромко, но окончательно. Этот звук не был хлопком двери. Это был звук поставленной точки…
