— Ой, плохо мне, не доживу до завтра, наверное, приезжайте, — голосила свекровь в трубке. — Пожили в своей Москве и хватит.
— Антонина Васильевна, что опять?
Я уже привыкла, она звонила регулярно. И каждый раз умирала, как мальчик, который кричал про волков.
— Сына позови мне, — деловито сказала Антонина Васильевна. — Чего чужой телефон хватаешь, Ира? Не тебе звоню. С сынком хочу поговорить.
Очередной звонок раздался в половине одиннадцатого вечера, когда я загружала детские вещи в стиральную машину. Выходной обещал быть сумасшедшим, утром Артему на тренировку, Лерке в художку, а мне… Как всегда, разрываться между ними, успевая заскочить на подработку.
— Ир, возьми трубку! — крикнул Костя из ванной, перекрикивая шум воды. — Это, наверное, мама!
Я чертыхнулась. Мама звонила каждый вечер, и начинался один и тот же разговор.
— Ну как вы там? На что живете? Так и не нашли нормальную квартиру?
И неизменное:
— У вас же есть дом тут, чего вы там мыкаетесь-то?
— Алло, — я прижала трубку плечом, продолжая сортировать носки.
— Ириш, это я, — голос Антонины Васильевны звучал непривычно слабо, будто она говорила через вату. — Сынка позови, а? Мне… Мне совсем плохо.
У меня часто-часто забилось сердце.
— Что случилось? — в трубке послышался свистящий кашель. — Антонина Васильевна?
— Сердце… Я скорую вызвала… Но вы бы… приехали…
— Костя! — я закричала так, что Лерка выглянула из комнаты с испуганным лицом. — Костя, маме плохо!
Через пять минут мы уже собирали вещи, через десять быстро одевали детей, а через час я смотрела, как мой муж гонит нашу старенькую «Ладу» по пустому ночному шоссе.
«Господи, только бы успеть», — думала я, глядя на его застывшее лицо, и в этот момент даже не вспомнила о том, что на завтра у меня была назначена важная встреча.
В конце концов, семья важнее. Даже если речь о свекрови, которая считает меня главной ошибкой в жизни своего сына.
Дом встретил нас запахом валерьянки. Несмотря на поздний час, соседка Антонины Васильевны, тетя Клава, сидела на кухне, подпирая щеку рукой.
— Ой, приехали, слава богу! — вскочила она. — Я уж думала, не дождусь.
— Где мама? — Костя даже куртку не снял, так и замер посреди кухни.
— В спальне. Скорая-то приезжала, укол сделали, таблеток оставили, сказали, что сердечный приступ, но легкий… Ну если это слово вообще к сердцу применимо.
Я отправила детей в бывшую Костину комнату, где уже десять лет стояли две кровати, заправленные чистым бельем. Конечно, Антонина Васильевна ждала нас всегда.
Свекровь лежала серой тенью на белых подушках. В полутьме комнаты слышалось ее тяжелое, прерывистое дыхание.
— Мам… — Костя опустился на край кровати, взял ее за руку. — Мы тут.
— Костенька, — Антонина Васильевна приоткрыла глаза, увидела меня и попыталась улыбнуться. — Ирочка… Приехали…
В шесть утра я уже готовила завтрак, перебирая в голове список дел. Нужно было позвонить начальнице, отпроситься с подработки… Нет, теперь, наверно, уволиться. Потому что обратно мы уже не скоро.
Антонина Васильевна тяжело опиралась на Костину руку, нашаркивая тапочками по коридору. Медленно, словно каждый шаг отнимал последние силы, дошла до кухни, тяжело опустилась на табуретку.
— Ну куда же вы встали? — всплеснула я руками. — Лежали бы… Только вчера скорая была.
— Не могу я лежать, — свекровь вздохнула. — Я ж не привыкла. Ирочка, ты бы супчику сварила… Я вот так и не научилась себе готовить, все на ходу перехватываю.
К вечеру, разбирая холодильник свекрови, я обнаружила там пять видов колбасы, творог, две банки красной икры и торт. Не научилась себе готовить, ну-ну.
Костя возился с забором, Лерка с новой подружкой играла в саду, Артем, закатив глаза, выключил телефон, в доме не было wi-fi, а мобильный интернет в этой глуши едва дышал.
— Ну вот, теперь все совсем хорошо, — Антонина Васильевна устроилась на лавочке, медленно поднеся к губам чашку с чаем. — Все дома.
Я поглядела на нее и промолчала. Видимо, про то, что у нас другой дом теперь, свекровь временно забыла.
Прошла неделя. Я без конца готовила, перемыла окна и выгребла подвал. Хозяйство у свекрови было немаленькое — огород, сад, куры. Утром Костя уходил «подшабашить» — в городке всегда находилась работа для мужских рук. Вечером уставший валился на диван и молча смотрел местные новости по допотопному телевизору.
Я дергалась, как рыба на крючке. Босс уже прислала несколько сообщений с недвусмысленными намеками, если я не вернусь в понедельник, можно не возвращаться вовсе. А у меня там клиенты, заказы, наработанная база…
— Эх, Ириша, — Антонина Васильевна присела рядом со мной на лавочку.
Она теперь передвигалась намного уверенней, даже румянец появился на щеках.
— Что ты такая смурная? Или не нравится у нас?
— Антонина Васильевна, — я глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. — Мы уже неделю здесь. Вам лучше, это видно. Нам пора домой.
— Домой? — она удивленно подняла брови, в глазах промелькнуло удивление. — А где ваш дом-то? В арендованной клетушке на окраине Москвы? Совсем, что ли? Тут у вас дом, тут!
Она обвела рукой двор, где Лерка играла с соседскими детьми, а Артем уныло ковырял палкой землю.
— Останьтесь, — ее голос вдруг стал тихим, почти просящим. — Дом большой, я не вечная. Зачем вы себя мучаете в той Москве? Да и детям тут лучше, чистый воздух, продукты свои. Артемка вон худой какой, бледный… А Лерочка? Когда она последний раз по траве-то бегала?
Я промолчала. Хотелось сказать, что трава есть и в московских парках. И что у Артема там друзья, секция, планы. И что у меня, черт возьми, тоже была налаженная жизнь.
— Костя, поговори с женой, — Антонина Васильевна окликнула сына, возвращавшегося со двора. — Она все в Москву рвется. Ты-то сам что думаешь?
Я перевела взгляд на мужа. Он стоял, опустив голову, и вытирал руки о потрепанные джинсы.
— А что думать, мам? Тут работы нормальной нет, зарплаты смешные…
— Зато свое жилье, — перебила она. — Я-то на пенсии, мне много не надо. Хозяйство — вон оно, тоже подспорье. Артемке школа рядом, Лерочке садик. Чего еще надо?
— А как же перспективы? — не выдержала я. — Хорошее образование, возможности…
— И-и-ирка! — протянула свекровь и махнула рукой. — Брось ты! Какие перспективы? Выше головы не прыгнешь. На что вы надеетесь в этой Москве? Одни фантазии, а по сути — мыкаетесь с детьми по съемным углам.
Костя ничего не говорил, просто смотрел в землю так долго и упорно, что мне стало страшно. А потом поднял голову и выдавил:
— Мама права, Ир. Может, и правда… останемся?
Вот тогда-то я и поняла, что мы перешли точку невозврата.
Дни полетели, сливаясь в один бесконечный круговорот — стирка, готовка, уборка. Я бегала по дому, пытаясь угодить Антонине Васильевне, которая теперь окончательно окрепла и следила за каждым моим движением.
Я молча стискивала зубы.
— Пол-то не так моешь. От двери надо, а потом к порогу.
Я снова молчала, вспоминая свою тесную, но светлую московскую кухню, где я сама решала, как варить суп и мыть пол.
— Ты бы за детьми лучше следила, — упрекала свекровь. — Артемка твой совсем от рук отбился, на чердак залез, вещи мои старые разворошил. А Лерочка в огороде морковку выдернула, не доросла еще ведь!
В такие моменты я готова была взорваться, но смотрела на Костю, он сидел с отсутствующим видом, уткнувшись в газету. За две недели муж нашел подработку — чинил компьютеры и иногда брал шабашки по мелкому ремонту. Он словно… Обрел почву под ногами. А я?
— Нет, ну вы посмотрите! Опять курицу пересушила! — не унималась свекровь за ужином. — Я ж тебе говорила, Ирочка, ее выключать надо было! У-у, горе-хозяйка.
Костя продолжал жевать как ни в чем не бывало.
А ночью…
— Ир, ну что ты дуешься? — шептал он, обнимая меня сзади. — Мама просто хочет помочь.
— Помочь? — я повернулась к нему лицом. — Она меня изводит. Я все делаю не так.
— Глупости, ты просто не привыкла еще.
— К чему, Кость? К тому, что мы променяли все, к чему шли пять лет, на… это? Ты же программист! Мог бы…
— Что я мог бы? — он резко отстранился. — Корпеть в офисе за копейки? Тратить три часа на дорогу? Видеть детей по выходным? Так вот это и называется «мечта», да?
— А чем это лучше, скажи? — я села на постели, стараясь говорить тихо. — Ты таскаешься по домам, чинишь древние компы за те же копейки. А я… Я кто теперь? Кухарка, прислуга?
— Не начинай, Ир. Давай просто попробуем, ради детей.
— А ты хоть спросил детей? Артем тут задыхается без друзей, без нормального интернета. Это в двенадцать-то лет!
— Зато Лерке хорошо, — упрямо возразил Костя. — И… мне тоже. Я дома, Ир. Понимаешь?
Тогда я впервые поняла, что для моего мужа «дом» — это не стены съемной квартиры, где мы прожили пять лет. Не место, где мы мечтали, строили планы, растили детей. Дом — это здесь, где все решает его мать.
Я отвернулась к стене. Между нами разверзлась пропасть, и я не знала, как ее преодолеть.
А на следующий день, собирая белье, я впервые заметила, как Антонина Васильевна, думая, что ее никто не видит, быстро идет в огород, без одышки, без стонов, легким, почти девичьим шагом.
«Показалось», — подумала я тогда, не придав этому значения.
Только потом, намного позже, поняла, что это был первый звоночек.
Дождь барабанил по крыше третий день. Лерка, измучившись бездельем, выстроила из подушек крепость и пряталась там с плюшевым зайцем. Артем, глядя на серые потоки воды, казалось, впал в транс. А я металась между кухней и ванной, развешивая белье.
— Ну ничего, скоро погода наладится, — приговаривала Антонина Васильевна, нарезая лук. — А сейчас, Ирочка, поставь-ка чайник. Я, пожалуй, прилягу, что-то голова разболелась.
И снова медленные шаги, рука на сердце, тяжелые вздохи. Странно… При мне свекровь всегда выглядела изможденной. А стоило мне отвернуться — бац, и уже копается в огороде, как заведенная.
— Мам, помоги мне, пожалуйста, — Лерка дернула меня за рукав, когда свекровь удалилась. — У зайки бантик развязался.
Я механически завязала ленточку на шее потрепанной игрушки и вдруг заметила в Леркиных глазах какое-то лукавство.
— Ты чего такая довольная?
— Да просто… — она захихикала. — Ба сказала, чтоб я тебе не говорила, но…
— Что не говорила?
— Что она… — Лерка оглянулась на дверь и понизила голос. — Нам с Темой мороженое купила! Целых три пачки! И мы его в холодильнике на веранде спрятали. И еще колу! Ба сказала, что это наш секрет.
Я нахмурилась. С каких это пор у свекрови с моими детьми тайны от меня?
— Мам, — Артем вышел из своего ступора и подошел к нам. — Прикинь, бабушка, когда думает, что тебя нет, вообще другая.
— В смысле?
— Ну… Она вчера, когда ты в магазин ушла, с нами в бадминтон играла. И бегала так, как будто ей не шестьдесят восемь, а… — сказал он с детской прямотой. — А потом сказала: «Только маме не говорите, что я тут бегаю, а то она волноваться будет».
Я ошеломленно переводила взгляд с одного ребенка на другого.
— И еще… — Артем понизил голос. — Она кофе пьет! Врач же запретил ей! А она в своей комнате… три ложки сразу! Я видел.
— Да-да! — подхватила Лерка. — И не охает совсем! И не держится за сердечко! И быстро-быстро картошку копает, когда ты не видишь!
Я медленно села на диван.
— Мам, а почему бабушка притворяется? — спросила Лерка.
Хороший вопрос. Хотела бы я знать ответ.
В голове, как бешеная белка, заметалась мысль: «А что если…»
Что если не было никакого сердечного приступа? И вся эта история — просто грандиозный спектакль? Что если…
Я встала и решительно направилась в комнату свекрови. Без стука открыла дверь. Антонина Васильевна сидела в кресле у окна с чашкой дымящегося кофе и увлеченно листала журнал. Увидев меня, она дернулась, на лице промелькнул испуг.
— Ирочка, ты что… без стука?
Я прислонилась к дверному косяку, скрестив руки на груди.
— Антонина Васильевна, — мой голос звучал удивительно спокойно. — Нам нужно поговорить.
— Не понимаю… О чем ты? — она поставила чашку на столик.
— Я думаю, вы прекрасно понимаете, — я сделала пару шагов в комнату. — Дети рассказали мне, что вы… очень активная, когда меня нет рядом. Бегаете, играете в бадминтон. И кофе пьете, хотя вам категорически запретили.
— Детям, видимо, показалось.
Свекровь попыталась подняться, держась за сердце, но в этот момент ее взгляд натолкнулся на мой. И свекровь… сдалась. Опустилась обратно и вдруг расправила плечи.
— Ну что ты на меня уставилась? — в ее голосе не было ни нотки слабости. — Эка невидаль — старуха кофе пьет!
— Антонина Васильевна, давайте начистоту. Вы ведь не больны, верно? Ни тогда, ни сейчас.
Свекровь выпрямилась в кресле, и я вдруг увидела, какая она на самом деле — крепкая, статная женщина, полная энергии. Взгляд ясный, движения четкие. От больной старушки не осталось и следа.
— И не надо смотреть на меня, как прокурор! — она фыркнула. — Я же не воровала ничего!
— Вы просто… притворились больной, чтобы мы приехали? А потом изображали слабость. Чтобы мы остались?
— Ну а что мне было делать? — она всплеснула руками. — Вы же не приезжали! Месяцами! Я тут одна, как сыч на ветке!
Я молчала, не зная, что сказать. Костиной мамой двигал страх одиночества, это понятно. Но цена…
— Антонина Васильевна, — я села напротив нее. — Вы хотя бы понимаете, что мы из-за вас все бросили? Работу, квартиру, жизнь, которую строили пять лет?
— Бросили! — передразнила она. — А что вы бросили-то? Съемную конуру? Работу за копейки? Вы ж мыкались там от зарплаты до зарплаты! А тут — дом свой! Хозяйство! Вон, огород какой! Зимой своя картошка, капуста… А летом — ягоды, фрукты! А воздух, простор!
— Но это был наш выбор, понимаете? — я почувствовала, что меня вот-вот разорвет от возмущения. — А вы… обманули нас, манипулировали.
— Я для вашего же блага! Ты думаешь, я не видела, как жили? Костя на трех работах, ты вечно уставшая, измотанная, дети бледные! Какая там Москва, выше головы не прыгнете!
— А может, мы бы и прыгнули! У нас были планы! А теперь что? Из-за вашего эгоизма мы должны похоронить все свои мечты?
Она молчала, поджав губы.
— Вы просто боялись остаться одна, — сказала я тихо. — И поэтому… придумали эту историю с болезнью.
— Да, — вдруг сказала она прямо, глядя мне в глаза. — Я придумала. Потому что вы не возвращались. Москва вам не по зубам, Ирка. А тут — дом, и детям лучше!
У двери что-то скрипнуло. Я повернула голову и увидела Костю. Бледный, он стоял, опершись о косяк, и смотрел на свою мать так, словно у нее выросла вторая голова.
— Мам, — его голос был хриплым. — Это правда? Ты придумала все? Не было никакого приступа?
Антонина Васильевна, словно проколотый воздушный шарик, вдруг съежилась, став снова маленькой и беззащитной.
— Костенька… Сыночек…
— Отвечай, мама! Это правда?!
— А что мне было делать? — она вдруг разрыдалась. — Я же одна тут! Совсем, а вы… Вы уехали. Бросили меня.
Я встала и молча вышла из комнаты. Все было сказано.
Ночью я собирала вещи. Лерка заснула уже давно, а Артем лежал, уставившись в потолок.
— Мам? — тихо позвал он. — Мы ведь уедем, да?
Я кивнула, аккуратно складывая его футболки.
— А папа?
Вопрос завис в темноте. Я не знала, что ответить. Костя закрылся в старом сарае и не выходил оттуда уже несколько часов. Когда я попыталась поговорить, он только махнул рукой:
— Дай подумать, Ир. Просто… Немного времени.
— Поспи, сынок, — я подошла и поцеловала Артема в лоб. — Утром все решится.
Я почти не спала. К рассвету чемоданы и сумки стояли у двери. Маленький чемоданчик Лерки с наклейками принцесс. Потрепанный рюкзак Артема. Моя дорожная сумка и… Пустое место, где должны были лежать вещи Кости.
Он появился, когда я готовила детям завтрак. Вошел на кухню, бледный, с красными глазами. Молча налил себе чаю и сел напротив.
— Костя…
— Я все решил, Ир, — он поднял на меня взгляд. — Ты права, нам нельзя здесь оставаться.
— Ты едешь с нами?
— Конечно, теперь будет сложнее, — продолжал он. — Я не знаю, возьмут ли меня обратно… Но мы справимся, правда?
Я кивнула, глотая неожиданные слезы.
— Поможешь мне собрать вещи?
— Уже собраны, — тихо ответила я.
Антонина Васильевна стояла на пороге, когда мы выносили сумки к машине. Маленькая, постаревшая за одну ночь, она смотрела, как мы нагружаем багажник.
— Костенька…
Он обернулся, но не подошел.
— Мы уезжаем, мам.
— Да как же… — она шагнула вперед. — Вы что, не завтракали даже? Я ж блинчиков напеку… Сейчас, подождите.
— Мы не останемся, мама.
— Ну хоть чаю…
— Нет.
Ее лицо исказилось.
— Бросаете старуху? Вот так вот, да? — голос гремел от гнева на все окрестности. — Да я все для вас! Крышу починила, огород расширила! Комнаты для детей держу! А вы…
— Мы хотим лучшего, мам, — Костя нагнулся, поднял Лерку и усадил на заднее сиденье. — А ты просто боялась остаться одна.
— Неблагодарные! После всего, что я для вас…
— Для нас? — Костя повернулся к ней, и я увидела, как дрогнуло его лицо. — Нет, мама, только для себя.
Мы молча сели в машину. Антонина Васильевна осталась стоять на пороге, маленькая фигурка среди пышного сада, который она так любила.
— Папа, — Лерка прижалась носом к стеклу, — а бабушка плачет…
Костя завел мотор.
— Пристегнись, зайка.
Дорога стелилась под колесами. В зеркале заднего вида отражалось лицо Артема — бледное, расстроенное.
— В Москве ведь лучше, да? — спросил он.
— Не знаю, сынок, — честно ответил Костя. — Но там у нас есть шанс это выяснить.
Я положила руку мужу на плечо и почувствовала, как он весь дрожит. Что будет дальше, никто из нас не знал. Но мы снова были вместе — одни против целого мира.
За окном расстилались бескрайние поля, солнце вставало над горизонтом, и даже Лерка затихла, зачарованная зрелищем.
— Мы еще вернемся, — вдруг сказал Костя. — Не сейчас… Но вернемся. Она ведь все-таки моя мать.
Я кивнула, глядя на дорогу. В жизни не все делится на черное и белое. Иногда приходится просто принять, что любовь тоже может быть эгоистичной, а правда — горькой.
